– Мой нож! – крикнул Домициан. – Тот, что держу под подушкой, – сюда его!
Существо пронеслось мимо Катулла, задев его локтем и оттолкнув дальше на балкон, где тот чуть не сшибся с Луцием, прежде чем вцепиться в перила. Существо вбежало в опочивальню и секундой позже выскочило с потрясенным лицом. В одной руке у него были ножны, в другой – рукоятка без лезвия. Кинжал, что хранил под подушкой Домициан, подменили фальшивым.
Вбежали еще придворные. Они навалились на Домициана, который ревел и бешено сопротивлялся, как отбивающийся от собак лев.
– Что происходит? – крикнул Катулл. – Господин, чем помочь?
Слепец вдруг осознал, что рядом стоит Луций. С животным рыком он бросился на него. Точность его ориентировки и бешенство застали Луция врасплох. Пока Домициан боролся с придворными, Луций с Катуллом сражались на балконе.
Катулл норовил впиться острыми ногтями в глаза и нос противника, укусил его в руку. Луций схватил слепца за за пястья, пытаясь обездвижить, но тот был чересчур силен: удалось лишь толкнуть его к перилам. И прежде чем Луций понял, что происходит, Катулл уже перевалился через них и с душераздирающим воплем рухнул в сад.
Услышав тошнотворный звук удара, Луций посмотрел вниз. Упав навзничь с раскинутыми руками и ногами, Катулл накололся на металлический указатель солнечных часов. Тело разошлось почти надвое. Рот был разинут, глаза блестели. Конечности жутко дернулись и обмякли.
Тут Луций осознал, что в помещении позади него воцарилась тишина, которая нарушалась лишь тяжелым дыханием. Схватка закончилась. Стефан шагнул на балкон, встал рядом и подставил лицо солнцу. Волосы у него были растрепаны, изорванная одежда – в крови.
С левого предплечья свисали остатки бинтов. Рана выглядела весьма убедительно. Управитель перехватил взгляд Луция и осклабился:
– Сам распорол руку клыком вепря. Иначе никак, такую рану ни с чем не спутаешь.
Как там сказала о Стефане Флавия? Отважен и ничем не погнушается.
С затуманенным от солнца взором Луций, моргая, оглянулся. Посреди покоев лежала окровавленная масса в императорском пурпуре. Вооруженные ножами придворные стояли кружком, задыхаясь и онемело взирая на дело своих рук. Кровью был залит весь пол.
– Он в самом деле?.. – Луций запнулся.
– Тиран мертв, – сказал Стефан. Он гордо воздел кинжал. Кровь заблестела на солнце. Затем управитель раскрыл левую ладонь – в ней лежал амулет на цепочке. – По-моему, это твое, Луций Пинарий.
Луций забрал назад окровавленный фасинум.
99 год от Р. Х.
В Рим вернулись философы.
Со смерти Домициана прошло три года. Однажды утром в начале септембера – уже не германика – Луций принял в саду двух гостей, которых в Риме не было видно уже давно.
– Позор, что никто из вас не останется в городе, – посетовал Луций, отпив из чаши воды, приправленной яблочной кожурой, корицей и гвоздикой. Гостям подали вино, но Луций, как обычно, от него воздержался.
– Нет города, равного Риму, – ответил Эпиктет, который прибыл прошлым вечером, – но жизнь моя ныне там, где я основал школу, – в Никополе. Ученикам не занимать ни рвения, ни ума. Они вдохновляют меня не меньше, чем я их. И не следует забывать, что в тех местах от рассвета до заката говорят по-гречески без единого латинского слова. Я впервые в жизни чувствую себя дома.
– А ты, Дион? Как можно покинуть Рим теперь, когда ты вернулся?
Вид софиста остро напомнил Луцию о беге времени. Диону теперь было за шестьдесят, и он выглядел намного старше, чем в их последнюю встречу. Конечно, и сам пятидесятидвухлетний Луций в глазах Диона наверняка постарел.
– Когда Нерва стал императором и отменил ссылку, я возликовал, – сказал Дион. – Я стосковался по Риму, но еще милее мне было вернуться наконец в Прусу. При столь многочисленных переменах я чувствую, что мое место – в родном краю, на службе у друзей-вифинийцев. В Прусе тихо и славно. Мне кажется, долгая разлука с Римом излечила меня от него. У тебя, Луций, очень уютно, о большем и мечтать нельзя, но как же шумно и многолюдно на римских улицах!
– И смрадно! Не забывай о запахах, – напомнил третий гость.
Приглашая старых приятелей, Луций подумал, что приход двух философов – отличный повод примириться и с Марциалом, хотя о примирении, пожалуй, тут речь не шла: они с поэтом не ссорились, а лишь отдалялись друг от друга с годами. Решив отбросить горечь, которую внушали ему отношения поэта с Домицианом, Луций позвал Марциала на встречу с общими друзьями.
– О, ну у тебя-то есть основательная причина жить в Риме, – заметил Дион. – Надо же порадоваться похвалам, которые ты получаешь после изрядно запоздавшей публикации свода твоих произведений. Наконец-то твой гений признали вне – как бы выразиться? – круга избранных, которые им наслаждались.
– Ха! – отозвался Марциал. Он тоже значительно постарел. Немного младше Диона, он выглядел старше – вероятно, в силу излишеств, которым предавался при дворе Домициана. – Похвалы? Что мне до них? Славословием не оплатишь жилье, а оно, между прочим, изрядно подорожало. Почему всякий раз при смене императора стоимость жизни растет? Как только улажу дела, сразу уеду из Рима. Почему бы и нет? Я вкусил от всех здешних мальчиков, какие стоят того, – по крайней мере, тех, что мне по средствам. Я возвращаюсь туда, где родился, в Испанию; говорят, что и мальчики, и жилье там намного дешевле.
– Наш новый правитель тоже родом из Испании, – заметил Луций. – Похоже, Траян – первый император, родившийся на чужбине.
– И что? – спросил Дион. – Повидав за последние годы и нашу империю, и дальние страны, я склонен думать, что Риму полезно обзавестись государем, появившимся на свет за пределами Италии. Хотя, признаться, меня чрезвычайно огорчила кончина Нервы. Он был хорошим человеком, искренним поклонником философии. Как я обрадовался, узнав, что он поклялся не убивать сенаторов! А еще больше – когда он заявил, что так называемый Дом Флавиев, построенный Домицианом, отныне будет зваться Домом народа. Во всяком случае, такие начинания задают тон. Конечно, Нерва был стар и слаб; видимо, ноша оказалась для него чрезмерной. Остается надеяться, что его преемник будет хотя бы наполовину так же хорош.
– Траян – человек военный, – сказал Луций. – Он много странствовал, знает Сирию, а также германское и дакийское приграничье. Нерва предложил его в угоду преторианцам, которые настояли на опытном полководце в качестве преемника. Нерва уступил и, будучи бездетным, усыновил Траяна.
– Будем надеяться, что создан прецедент, – отозвался Дион. – Династическое правление оказалось не особенно успешным. От Августа мы скатились к Нерону, от Веспасиана – к Домициану. Пожалуй, империя и все ее жители только выиграют от иного, более разумного принципа престолонаследия.
– Достаточно сделать всех императоров бездетными, – съязвил Марциал, – как старый Нерва. Или Траян, если на то пошло. Бедная Плотина! Траян так занят беготней за мальчиками, что непонятно, ложится ли он вообще со своей кобылой-женой.
– Судя по тому, что я слышал, Плотина может сама за себя постоять, – заметил Луций. – Говорят, она женщина грозная.
– Что ж, скоро мы воочию узреем императорскую чету, – заключил Марциал. Улаживая дела на германской и дакийской границах и проведя там больше года, Траян сегодня официально въезжал в Рим. – Полагаю, мы вместе со всеми пойдем на Форум смотреть на прибытие Траяна?
– Я такого не пропущу, – сказал Дион.
– Если нога позволит, – отчитался Эпиктет.
– А ты написал предвосхищающую поэму? – осведомился Луций. Он спросил из вежливости, давая Марциалу возможность почитать новое сочинение, но поэт отреагировал болезненной миной.
– Ты прав, написал и даже послал новому императору в надежде ему угодить. Но до сих пор не получил ответа.
Луций кивнул. Иначе говоря, подумал он, Марциал попытался польстить новому режиму и был отвергнут. Неудивительно, что он покидает Рим.
– Я все равно уверен, что нам понравится твой труд. Мы с удовольствием послушаем.
– Что ж, буду рад, – уступил Марциал, нуждавшийся в толике одобрения. Он встал и откашлялся.
Весть о прибытье твоем в твой город дошла уж до Рейна;
Слышит и он ведь, как твой громко ликует народ:
И средь сарматских племен, и на Истре, и в области гетов
Всех устрашил самый крик радости новой у нас.
В цирке священном тебя так восторженно все принимали,
Что и забыли совсем о состязанье коней.
Рим никого из вождей до тебя не любил так, о Цезарь.
Да и не мог бы сильней, хоть желал бы, любить[33].
Марциал поклонился, ему вежливо похлопали. Он вернулся на свое ложе и жадно припал к чаше.
– И вот этот день настал, – сказал он. – Интересно, какая будет у Траяна колесница. Какое-нибудь раззолоченное диво или нечто более аскетичное, боевое, подчеркивающее статус человека военного? Если он хочет выглядеть полководцем, то лучше, по-моему, ехать верхом. А может, в паланкине, который понесут милейшие мальчики, собранные в отдаленных уголках империи?
