Десятилетия спустя она танцевала под гирляндами фонариков, висевших в воздухе, как планеты. Обнимаемая мужем, она обнимала его. Она любила и была довольна, однако помнила, что с движением времени все медленно опрокидывается. На скольких еще танцплощадках от Мэна до Каталины, среди горных хребтов с видом на летние равнины или на море в изогнутых полумесяцем бухтах, спускались небеса, чтобы благословить пару, скользящую по полу под гирляндой разноцветных огней?
– Я тебя преследую? Я тебя поймал? – спрашивал он, двигаясь вместе с ней.
– Ты меня преследуешь, – отвечала она, – и ты меня поймал.
Райс, адвокат и превосходный солдат, был старше Гарри, но, поскольку он предпочел не становиться офицером, Гарри обошел его рангом. Родители у него умерли, когда он был молод. Первая его жена умерла, бездетная, в тридцатые годы. Среди всех десантников, которыми командовал Гарри, Райс больше всех знал и меньше всех говорил. Он всегда был добродушным, часто шел первым, избавляя других от опасности, и его довоенная жизнь склоняла его к мысли, что домой он не вернется. Потрясенный и удивленный тем, что все-таки вернулся, он распростился со всем, что знал, кроме своей профессии, что привело его в Калифорнию, где он обосновался в великолепной местности к северу от долины Сакраменто.
Он танцевал с женщиной почти такой же высокой, как он сам, а его рост составлял шесть футов три дюйма. Ее осанка и платье позволяли предположить, что она родилась на ранчо и была дочерью владельца большой долины и внучкой основателя города, что соответствовало действительности. Слегка волнистые светлые волосы падали ей на плечи. Глаза у нее были синими, а лицо, как у Кэтрин, очаровывало красотой и характером. Одних случайных взглядов хватило, чтобы впечатленных Гарри и Кэтрин влекло к этой паре, которой они тщательно избегали. Многие другие пары, хотя они и получали удовольствие от танца, обременялись неизбежной скованностью, скорее эмоциональной, чем телесной, а некоторые, явно обладавшие долгими историями, танцевали не только так, словно почти не знали друг друга, но и так, словно их кто-то заставлял. Наблюдая за ними, внимательный адвокат, специализирующийся на разводах, мог бы сколотить состояние.
Когда пролетел целый час, Гарри сказал:
– Идем на перехват.
– Ты же не истребитель, Гарри, – пожурила его Кэтрин, но согласилась.
Они придвинулись к Райсу, несколько секунд оставались ближе, чем требовал этикет, а затем, по-прежнему не разоблаченные, столкнулись с ним. Он повернулся с раздраженным видом, но сразу узнал Гарри.
– Кто это? – сказал он, подразумевая Кэтрин и признавая силу ее красоты.
– Моя жена Кэтрин, – ответил Гарри. – А кто это? – продолжил он, возвращая комплимент.
Почти лишившись дара речи, Райс сказал:
– Моя жена Кэтрин.
Они вчетвером застыли посреди танцплощадки, и всем остальным приходилось их огибать.
Поскольку как раз перед их уходом взошла луна, они видели дорогу в темноте. Было бы естественно, учитывая, что они еще толком не познакомились и шли по двое, если бы разговор был напряженным, когда все стараются ничего не пропустить и произносить свои реплики так, чтобы всем было слышно. Но обе Кэтрин, сразу почувствовав себя свободно друг с другом, молча пришли к выводу, что им не надо ничего говорить, пока они не доберутся домой. Поскольку им не приходилось менять шаг или позу, чтобы расслышать какую-нибудь реплику, они с удовольствием прошлись по нескольким улицам и недлинной дороге в холмы, к большому каменному дому, который, как пояснил Райс, принадлежал бабушке и дедушке Кэтрин и был построен из гранита, добытого в Сьерра-Неваде. Это задало направление разговору, продолжавшемуся на кухне, где Кэтрин Райс, без напряжения и не упуская ни слова, принялась готовить легкий ужин. Ее родители по-прежнему жили на своем ранчо.
– А где оно? – спросил Гарри.
– Почти везде, куда ни посмотри, – сказал Райс. – Они были настолько дальновидны, что скупили землю вокруг города со всех сторон. В каком бы направлении ни стал расширяться город, эта земля обеспечит их потомков.
Вскоре после начала своих приготовлений Кэтрин Райс извинилась:
– Меня зовет Хульда.
Как только упомянули ее имя, Хульда исчезла.
– Стесняется, – сказала Кэтрин Райс. – Кажется, малыш поднялся. Пойду посмотрю.
– Десять месяцев, – сказал Райс.
Вскоре Кэтрин Райс появилась вновь с младенцем на руках. Тот повернул голову к отцу, а затем, увидев Гарри и Кэтрин, зарылся лицом в правое плечо матери.
После легкого похлопывания и нескольких поцелуев он успокоился и стал рассматривать новых людей. Гарри взглянул на Кэтрин, как бы спрашивая, готова ли она к такому шагу, и давая понять, что сам он хочет его предпринять. Он ожидал получить в ответ кивок или, возможно, улыбку, но получил нечто гораздо большее, когда увидел, что глаза у нее полны слез, которым она не давала упасть.
Кэтрин Райс решительно двинулась вперед и передала ребенка в руки Кэтрин Коупленд. Никто не видел, но слеза упала на распашонку младенца. Кэтрин вдохнула через нос, слегка рассмеялась и улыбнулась. Когда она заговорила с малышом, тот прильнул к ней.
– Как его зовут? – спросила она.
– Гордон, – ответила Кэтрин Райс. – В честь отца Джима. Вроде как странное имя для ребенка, вам не кажется? Иногда, когда обращаюсь к нему по имени, мне кажется, будто я говорю с адвокатом.
– Он наполовину адвокат, – сказал Райс, – и наполовину медсестра. – Он указал на свою жену.
– Я была медсестрой во время войны, – сказала Кэтрин Райс.
– А вы, Кэтрин, – обратился Райс к Кэтрин Коупленд, – вы так молоды… Я стесняюсь спросить.
– Я театральная актриса, – весьма болезненно отреагировала Кэтрин, помня обо всех плохих рецензиях, обо всех рецензиях, которым следовало быть лучше, и обо всех рецензиях, которые могли бы быть написаны, но не написались.
Райс видел, что ей стыдно, и не знал, что сказать, но Гарри сразу все прояснил.
– У нее хорошая роль, сильная, в которой она прекрасно поет. Спектакль идет уже почти год, и конца этому не видно.
– Где? – спросил Райс, надеясь, что это не какой-нибудь городок вроде Трентона, но полагая, что так и окажется. – Я ведь даже не знаю, где вы живете.
– Это спектакль на Бродвее, – сказал Гарри. – Мы живем в Нью-Йорке.
– Вот это да! – восхищенно сказал Райс, испытывая облегчение. Беседа продолжалась, а потом Кэтрин Райс закончила сервировать ужин и, услышав стук тарелок, расставляемых на мраморном столе посреди кухни, появилась, одолевая свою застенчивость, Хульда и забрала Гордона, теперь крепко спавшего, из рук Кэтрин Коупленд. Кэтрин отдала ребенка неохотно.
– На этой столешнице готовили хлеб, – сказал Райс. – Посыплешь ее мукой, и можно катать тесто, не приклеится. Раньше здесь много пекли. Мы тоже печем, хотя и не так много, и едим чаще всего за этим столом. Я установил здесь светильник. – Он указал на полупрозрачный конус зеленого стекла с перламутрово-белыми полосами, откуда падал свет лампы. Тот висел над столом и освещал мрамор, не давая бликов.
Кэтрин Райс соорудила ужин, который, хотя и был сосредоточен вокруг ломтиков стейка, вездесущего на всех ранчо, в остальном ориентировался на Юго-Восточную Азию, включая соусы, рис и что-то еще, чего ни Гарри, ни Кэтрин не могли распознать. Хозяйка объяснила.
– Я была на юге тихоокеанского побережья, – сказала она. – Большую часть времени мы размещались в деревнях на некотором удалении от боев, и там у нас были местные продукты, а также свои собственные. – Гарри это было знакомо. – Когда мы их получали, их продукты были свежее, и мы научились не только готовить, как они, но и на их манер обрабатывать то, чем нас снабжали. Так что здесь перед вами смесь.
– Не китайская, – добавил Райс, – хотя все думают именно так.
– Как долго вы там пробыли? – спросила Кэтрин.
– С конца сорок второго по май сорок пятого, без перерывов: слишком далеко, чтобы ездить домой. Мы начали с Австралии и продвинулись почти до Японии, причем никогда не могли понять, то ли мы на долгом отдыхе, перемежаемом войной, то ли на войне с перерывами на отдых. Я была очень молода, когда туда попала, и совсем не молода, когда вернулась. – Она сказала это с непререкаемым видом, как бы сообщая нечто неоспоримое, и с сожалением. Словно в подтверждение этих слов, Кэтрин Коупленд шевельнула рукой, и ее витой браслет с драгоценными печатками звякнул и отразил светильник, подвешенный Райсом над столом.
Война не затронута Кэтрин по-настоящему. Она была молода и находилась в безопасности вдали от сражений. Конечно, она знала о потерях, но они не затронули ее лично, из четверых присутствующих она оказалась единственной, кто не был на фронте.
– А что вы там делали? – спросила она у другой Кэтрин, надеясь, что в ответ услышит о чем-то вспомогательном, происходящем вдали от фронта и не слишком отличающемся от того, что делали девушки в Брин-Море, скатывая бинты.
