– Ладно. Только это затянет дело. А я думала, ты хочешь разъехаться побыстрее.
– Да, хочу, – говорит Гленн. – Однако самое важное – условия продажи.
– Понятно, – отвечает Эбби.
Ей так и хочется добавить: как ни смешно, я считала, что важнее наша семья.
* * *
Молли с Люком припустили вперед. Анна и Карен идут более размеренным шагом, читая надписи на надгробиях. Карен несет букет анемонов на могилу мужа.
– Жаль, что сейчас у нас не такая пафосная погребальная культура, как в викторианскую эпоху, – говорит Анна, беря Карен под руку. – Звучит не слишком ужасно?
Карен улыбается подруге.
– Ты всегда больше тяготела к готике. Только посмотри на себя.
Анна вся с головы до ног в черном, Карен – в одежде земляных тонов. Шел дождь, однако Анна в стильных кожаных сапожках на шпильках, а Карен – в резиновых калошах с ребристой подошвой, чтобы не скользить.
– Согласна, – улыбается Анна.
По обеим сторонам дорожки тянутся квадратные надгробия, почти на каждом – ангелы с воздетыми кверху руками и устремленными в небо глазами.
– Карен, не сочти за кощунство, но если случится так, что я уйду раньше тебя, я бы очень хотела большую статую с приличными крыльями и безмятежным взглядом.
– Посмотрим.
– Эвфемизмы вроде «упокоилась» или «почила вечным сном» можешь опустить. Достаточно простого «умерла».
«Скорбим и помним», – читает Карен. Ей нравится надпись.
Булыжная мостовая вскоре сменяется бетонированной дорожкой, от эффектных памятников девятнадцатого века они переходят к скромным крестам двадцатого.
– «Светлая память», – произносит Анна. – Кругом одно и то же. У них что, совсем было плохо с воображением?
Зря, наверное, я согласилась взять ее с собой, думает Карен.
– А ты у нас литератор прямо. Вряд ли Первая мировая давала много возможностей для полета мыслей.
– Извини.
– Да ладно.
Саймону наша болтовня пришлась бы по душе, напоминает себе Карен. Он любил подтрунивать над Анной. И уж меньше всего он хотел бы, чтобы я здесь рыдала.
До смерти мужа Карен представляла себе погост как уединенное место, куда приходят скорбящие и где тишину нарушают лишь птичий щебет да колокольный звон, однако кладбище, на котором похоронен Саймон, вклинилось между оживленной Олд-Шорхэм-роуд и железнодорожными путями. Во всей округе только здесь и были свободные участки. По крайней мере, по траве скачет парочка ворон – уже хорошо.
Они с Анной сворачивают на узкую тропинку, бредут мимо выстроившихся полукругом свежих памятников.
– Срамота какая, искусственные цветы, – возмущается Анна.
По мнению Карен, их оставили люди с небольшим достатком, которые хотели чего-нибудь долговечного, но она вновь воздерживается от комментариев.
– Мамочка, смотри!
Впереди Молли нетерпеливо подпрыгивает на месте и на что-то показывает рукой.
– Боже милостивый! – восклицает Анна, дойдя до нее.
Огромными трехмерными буквами, сложенными из головок мрачно-синих гвоздик, сообщается, что недавно умер Джейден. На могиле гора игрушек, плюшевых мишек, снеговиков в стеклянных шарах и свечей пастельных тонов, крохотных колокольчиков и ветряных мельниц. Здесь же лежат и мокрые от дождя фотографии мальчика. Почти младенец. Карен всматривается в надпись на надгробии: возраст 22 месяца. К горлу подкатывает ком.
– Такого тоже не устраивай, – продолжает Анна.
– Зато детям это нравится.
Молли присаживается на корточки и восторженно оглядывает игрушки.
– Вот только у Молли я еще не спрашивала советов!
Карен понимает: Анна пытается ее развеселить, но она еще не отошла от встречи с отцом, и это резкое замечание переполняет чашу. В другое время она бы промолчала, однако сегодня ей трудно сдержаться.
– У людей страшное несчастье! Уверена, что родители Джейдена со временем уберут отсюда все. Просто так они выражают свое горе.
Подруга обиженно пыхтит, а Карен продолжает:
– Разве ты вправе судить, что уместно, а что нет?
Поднявшись по некрутому склону, в полной тишине – если не считать цоканья каблуков Анны, – они подходят к могиле Саймона.
– Прости, – бормочет Анна.
Что-то мешает Карен остановиться.
– Надеюсь, это надгробие заслуживает твое одобрение, – резко бросает она.
Прямоугольная мраморная плита, на которой выгравированы лишь даты рождения и смерти Саймона.
– Не хотела тебя обидеть.
У Карен пылают щеки. Она наклоняется, помогает Молли поставить в вазу анемоны и чувствует, что не может успокоиться.
– Уйди, прошу тебя.
Почти сразу Карен жалеет, что произнесла эти слова. «Анна моя лучшая подруга. Она была рядом, когда я выходила замуж, когда рожала детей, она очень поддерживала меня, когда умер Саймон…» И все же Анна уходит прочь по узенькой дорожке, а Карен просто стоит и слушает, как цокают каблуки, смотрит, как развеваются на ветру полы стильного черного пальто.
* * *
Майкл берет себя в руки и достает из-под кассы письмо. Подписано «Бобом Хокинсом в присутствии понятых». Значит, еще какое официальное.
Он читает список, тревога растет. Можно сверить сумму по своим квитанциям – они лежат в коробке в подсобном помещении, Майкл так и не заставил себя на них взглянуть, – но он помнит почти каждую закупку, так что все должно быть правильно.
3800 фунтов.
Сумма серьезная.
Предложить, что ли, Бобу несколько сотен, чтобы он успокоился, занять где-нибудь? Но если Боб пытается вернуть без малого четыре тысячи, то Ян вскоре потребует еще больше. За последние несколько месяцев я закупал почти весь свой запас у торговца из Ковент-Гарден и у голландца. Отдать оба долга разом невозможно. Как мне потом гасить ипотеку? Платить за учебу детей? За аренду помещения? Я и так уже просрочил все, что можно.
Он поднимает взгляд к потолку, будто призывая на помощь какие-то высшие силы. Но Майкл не верит в бога, и эта последняя несправедливость еще раз доказывает, что здесь он прав. Опустив, наконец, глаза, он замечает строй стеклянных ваз над кассой. Он встает с табуретки и, не удержавшись, берет в руки одну из них, самую большую. Ваза круглой формы, дорого стоит. Вдохнув пыль, он кашляет.
Затем поднимает вазу обеими руками над головой, как баскетбольный мяч, и швыряет что есть силы о серый бетонный пол.
– Мамочка, ты почему плачешь?
Люк стоит в параллелограмме света от полуоткрытой двери в гостиную.
Вот те на, думает Карен. Я уложила его в постель час назад. Наверное, он сверху все слышал. Неужели я так расшумелась?
– Просто я немного грущу, милый, – говорит она, стараясь выбирать слова так, чтобы не вызвать у него беспокойства.
– Грустишь из-за папы?
– Да. – И из-за дедушки, думает она, но не произносит вслух. – Сегодня был особенно грустный день.
Люк хмурится.
– Обнять тебя?
– Было бы здорово.
Он устраивается рядышком на диване, гладит ее по голове своими маленькими пальчиками. Вскоре однообразное движение его убаюкивает. Карен несет сынишку наверх, в детскую, задерживается у кроватки, слушает его ровное дыхание.
Я потеряла Саймона, думает она. Скоро потеряю отца. Нельзя потерять еще и Анну.
В гостиной она берет в руки мобильный.
«Мне очень жаль. Сегодня был скверный день, как ты и говорила, но все же мне не следовало срываться на тебе. Я очень виновата. Прости меня, пожалуйста. Люблю, целую. К.»
И чтобы не раздумать, не перечитывая, нажимает «Отправить».
* * *
– Как всегда? – спрашивает хозяйка.
Майкл кивает.
– Да, пожалуйста.
Линда цедит пинту «Спеклд Хэн». Бронзовый нектар медленно льется в бокал, и Майклу уже невтерпеж. Много лет назад он стал завсегдатаем этого места. Здесь всегда огромный выбор разливного пива, и хотя в «Черной лошади» сменилось уже несколько хозяев, она остается одним из немногих приличных пивных заведений в округе: низкие потолки и деревянный пол, панели из витражного стекла и мишень для дротиков, тусклое освещение – темно как в погребе, сколь бы ярко ни светило солнце на улице.
Господи, как же мне этого не хватало, думает он и через считаные секунды ставит на стойку пустой бокал.
Линда удивленно поднимает бровь.
– Похоже, не помешает еще один?
– Да.
Неподалеку он замечает своего соседа Кена. Кен давно вписался в обстановку заведения так же прочно, как доска для записей и подставки под кружки. Он на своем обычном месте, большой зад свешивается с обтянутого кожей сиденья барного стула. Дожидаясь, пока Линда нацедит второй бокал, Майкл чувствует на себе взгляд Кена.
– Тебе взять? – на автомате спрашивает он и тут же вспоминает, что едва способен оплатить пиво для себя самого.
– Спасибо, дружище. – Кен делает знак Линде налить еще пинту. – Трудный день?
Майкл кивает.
– Пожалуй.
Достав двадцатифунтовую купюру, он уже хочет было поделиться своими горестями с этими двумя, но что-то его удерживает. Худые вести не лежат на месте. Вряд ли его бизнесу пойдет на пользу, если возникшие проблемы предать огласке. Пусть Линду и Кена птицами высокого полета не назовешь – насколько ему известно, Кен подрабатывает то тут, то там, – Майклу стыдно. Стоит только признаться, насколько я близок к тому, чтобы потерять дело всей своей жизни, – и мне не удастся его сохранить, думает он. Интересно, я боюсь рассказать об этом Крисси по той же причине?.. Алкоголь наконец ударяет в голову, и Майкл с облегчением переводит разговор на менее больную тему – состоявшийся на прошлой неделе футбольный матч.
