Ознакомительная версия.
– Мухтар, мне кажется, что, если я поверю в Бога, ты разочаруешься во мне и даже станешь меня презирать.
– Почему?
– Человек, по-европейски в одиночку верящий в Бога, тебя пугает. Ты считаешь более надежным человека неверующего, но принадлежащего общине, нежели пришедшую к вере обособленную личность. Одинокий человек для тебя хуже и презреннее, чем неверующий.
– Я очень одинок, – сказал Мухтар.
У него получилось сказать это так искренне и убедительно, что Ка почувствовал одновременно злобу и жалость и еще что заполнившая комнату темнота заставила и его самого, и Мухтара ощутить какое-то пьянящее чувство причастности к общей тайне.
– Я не собираюсь этого делать, но знаешь, почему тебя особенно испугало бы, если бы я стал набожным человеком, который пять раз в день совершает намаз? Ты можешь с головой уходить в дела общины и религии, только пока такие, как я, мирские безбожники занимаются государственными делами и торговлей. Человек в этой стране не может со спокойной душой вести праведную жизнь, не будучи уверенным в трудолюбии безбожника, который должен добросовестно вести торговлю с Западом, заниматься политикой и прочими делами, не имеющими отношения к религии.
– Но ты не тот человек, который занимается не имеющими отношения к религии государственными делами и торговлей. Я отведу тебя к глубокочтимому Саадеттину когда захочешь.
– Кажется, полиция приехала! – сказал Ка.
Оба безмолвно наблюдали сквозь замерзшие окна за двумя людьми в штатском, медленно вышедшими из полицейской машины, припарковавшейся внизу, у двери делового центра.
– Я хочу кое о чем тебя попросить, – сказал Мухтар. – Сейчас эти люди поднимутся сюда, отвезут нас в управление. Тебя они не будут задерживать, запишут твои показания и отпустят. Ты вернешься в отель, а вечером хозяин отеля Тургут-бей позовет тебя на ужин, и ты пойдешь. Там, конечно же, будут и его любопытные дочери. Тогда, я прошу тебя, скажи Ипек вот что. Ты слушаешь меня? Скажи Ипек, что я опять хочу на ней жениться! Моя ошибка была в том, что я просил ее надеть платок, одеваться так, как предписывает ислам. Скажи ей, что я больше не буду вести себя с ней как ограниченный, ревнивый провинциальный муж, что я раскаиваюсь и стыжусь того, что обижал ее, когда мы были женаты!
– Разве ты этого не говорил Ипек раньше?
– Говорил, но это не помогло. Может, она мне не верит, потому что я стал председателем отделения Партии благоденствия. Ты совсем другой человек, ты приехал из Стамбула, точнее, даже из Германии. Если ты ей скажешь, она поверит.
– Разве ты не окажешься в затруднительном положении как председатель отделения Партии благоденствия, если твоя жена будет ходить без платка?
– Через четыре дня я с помощью Аллаха выиграю выборы и стану мэром, – сказал Мухтар. – Но важнее этого то, чтобы ты рассказал Ипек о моем раскаянии. Тогда я, возможно, все еще буду находиться под арестом. Ты сделаешь это для меня, брат?
Ка несколько мгновений колебался.
– Сделаю, – проговорил он.
Мухтар обнял Ка и поцеловал его в обе щеки. Нечто среднее между состраданием и отвращением – вот какое чувство вызывал Мухтар у Ка, и он презирал самого себя за то, что он не такой искренний и простодушный, как тот.
– Я очень прошу тебя, чтобы ты лично отдал Фахиру в Стамбуле это мое стихотворение, – сказал Мухтар. – То самое, о котором я рассказывал, «Лестница».
Когда Ка в темноте прятал стихотворение к себе в карман, вошли трое в штатском; двое из них держали большие фонари. Они были полны готовности и внимания, и по их виду было понятно, что они очень хорошо знали, чем занимались здесь Ка и Мухтар. Ка понял, что они из НРУ. И все же, рассматривая удостоверение личности Ка, они спросили его, что он здесь делает. Ка ответил, что приехал из Стамбула, чтобы написать в газету «Джумхуриет» статью о выборах мэра и о женщинах-самоубийцах.
– Кончают они с собой именно потому, что вы пишете об этом в стамбульских газетах! – сказал один из вошедших.
– Нет, не поэтому, – строптиво ответил Ка.
– А почему?
– Они совершают самоубийства, потому что несчастны.
– Мы тоже несчастны, но не кончаем с собой.
За этим разговором сотрудники НРУ, светя себе фонарями, открывали шкафы, выдвигали ящики и высыпали на столы их содержимое, искали что-то в папках. Они перевернули стол Мухтара, разыскивая под ним оружие, отодвинули один из шкафов и заглянули за него. С Ка они обращались намного лучше, чем с Мухтаром.
– Почему, став свидетелем убийства директора, вы пошли не в полицию, а сюда?
– У меня была назначена встреча.
– Для чего?
– Мы старые друзья по университету, – сказал Мухтар извиняющимся голосом. – А хозяйка отеля «Кар-палас», в котором он остановился, – моя жена. Незадолго до убийства они позвонили мне сюда, в партийный центр, и назначили встречу. Вы можете проверить, ведь Национальное разведывательное управление прослушивает телефоны нашей партии.
– Откуда ты знаешь, что мы прослушиваем ваши телефоны?
– Извините, – сказал Мухтар, совершенно не испугавшись. – Я не знаю, я предположил. Может быть, я ошибся.
Ка ощутил в Мухтаре хладнокровие и подавленность человека, который привык покорно сносить дурное обращение, оскорбления и тычки со стороны полицейских, воспринимая жестокость полиции и государства как такое же естественное явление, как перебои с электричеством и вечная грязь на дорогах; Ка почувствовал уважение к приятелю только за то, что сам не обладал такой полезной способностью и умением идти на компромисс.
Они сидели рядом, словно наказанные дети, на заднем сиденье полицейской машины, куда их посадили после долгого обыска в губернском отделении партии, во время которого сотрудники НРУ перевернули вверх дном все шкафы, часть вытащенных оттуда папок, перевязав веревками, положили в мешки, а потом составили протокол. Посмотрев на большие белые руки Мухтара, смирно лежащие на коленях, словно толстые старые собаки, Ка снова ощутил его беспомощность. Пока полицейская машина медленно ехала по заснеженным темным улицам Карса, они грустно смотрели на бледные желтоватые огни, просачивающиеся из окон армянских особняков с приоткрытыми занавесками, на стариков, медленно бредущих по обледенелым мостовым с полиэтиленовыми сумками в руках, на фасады одиноких, как призраки, пустых и старых домов. На досках объявлений Национального театра были развешены афиши о вечернем представлении. Рабочие, проводившие по улицам кабель для прямой трансляции, еще не закончили своего дела. На автовокзале царила нервная атмосфера ожидания из-за закрытых дорог.
Полицейская машина медленно ехала под сказочным снегом. Снежинки казались Ка такими же большими, как те, что можно увидеть внутри наполненной водой игрушки, которую маленькие дети называют «волчок». Во время этого путешествия, продолжавшегося, несмотря на небольшое расстояние, семь-восемь минут, поскольку водитель вел машину очень медленно и осторожно, Ка один раз встретился взглядом с Мухтаром, сидевшим рядом, и по печальному и спокойному взгляду старинного приятеля вдруг со стыдом и одновременно облегчением понял, что в Управлении безопасности Мухтара будут бить, а к нему не прикоснутся.
По глазам своего товарища, которых он не забудет и долгие годы спустя, Ка почувствовал и то, что Мухтар считает, что заслужил побои, которые ему вскоре предстояло получить. Хотя он твердо верил в то, что победит на выборах мэра, которые состоятся через четыре дня, в глазах его было такое извиняющееся выражение безропотности и раскаяния, что Ка понял, о чем думает Мухтар: «Скоро меня будут бить за то, что все еще упорно желаю жить в этом уголке мира и даже захотел обрести здесь власть. Я знаю, что заслужил эти побои, которые постараюсь вытерпеть без ущерба для собственной гордости, и поэтому считаю себя ниже тебя. А ты, пожалуйста, не смотри мне в глаза, не заставляй меня стыдиться».
После того как полицейский микроавтобус остановился в заметенном снегом внутреннем дворе Управления безопасности, Ка и Мухтара не разделили, но обращались с ними очень по-разному. С Ка сотрудники вели себя как с известным журналистом из Стамбула, влиятельным человеком, который навлечет беды на их головы, если что-нибудь про них напишет, но в то же время готов сотрудничать с ними в качестве свидетеля. С Мухтаром же обращались унизительно, словно говоря: «А, это опять ты!» – а когда они поворачивались к Ка, выражение их лиц словно бы говорило: «Какие у вас могут быть дела с таким, как он?» Ка наивно думал, что они унижали Мухтара отчасти из-за того, что считали его глупцом (неужели ты думаешь, что тебе поручат управлять этим государством!) и неудачником (ты сначала научился бы распоряжаться своей жизнью!). Но ему предстояло намного позже с горечью понять, что они намекали совершенно на другое.
На какое-то время Ка увели в соседнюю комнату и стали показывать черно-белые фотографии, вытащенные из архива, чтобы он опознал невзрачного человечка, убившего директора педагогического института. Здесь были фотографии всех исламистов Карса и окрестностей, кто хотя бы раз попал в поле зрения сил безопасности. Большинство были молодые курды, крестьяне или безработные, но встречались и уличные торговцы, студенты училища имамов-хатибов[27] и даже университета, учителя и турки-сунниты. Среди фотографий молодых людей, озлобленно и тоскливо смотревших в фотокамеру Управления безопасности, Ка обнаружил лица двух парней, которых однажды видел на улицах Карса, однако ни на одной из черно-белых фотографий невозможно было найти нападавшего, который, как считал Ка, был постарше и более щуплым.
Ознакомительная версия.
