– Можно мне с вами? – спросил он.
Боб был в восторге.
– Ты хочешь побегать?
– Нет, – отвечал мальчик. – Но я хотел бы понаблюдать за вами.
Берни разогревался перед пробежкой, не сводя глаз с центра поля, где Дэви снова превосходил всех звезд из команды старшеклассников.
– Привет, Беквит! – крикнул он, не прерывая своих прыжков.
Берни не страдал забывчивостью. Он помнил счет каждого матча высшей лиги. Но при виде приближавшегося к нему Боба с его… проблемой он на мгновение онемел. Попросту говоря, ошалел.
– Привет, Берн.
– Здравствуйте, мистер Акерман, – сказал Жан-Клод.
– Привет. Как… как дела, парень? Будешь бегать с нами?
– Нет, я просто подожду Боба.
– Спорт полезен для мальчиков в период роста, – провозгласил Берни и снова обратился к происходившему на поле. – Посмотри на Дэви. Он вырастет настоящим Тарзаном.
– Жан-Клод, может быть, не хочет качаться на лианах, – вмешался Боб. – Пошли, Берн, нам пора начинать.
– Иду. Мы с тобой еще увидимся… Жан-Клод.
Мужчины отошли. Мальчик подошел к трибунам, поднялся в четвертый ряд, откуда был хорошо виден весь трек, и сел.
– Итак, Беквит? – прошептал Берни, как только они оказались на беговой дорожке.
– Итак, что?
– Итак, когда он уезжает?
– Я говорил тебе, Берни. Шила согласилась на месяц.
– Ну, ну, но помни только, что то, что жена думает и что она говорит, не всегда совпадает.
– Ну, что же, побежали?
Боб сразу начал наращивать скорость, надеясь утомить партнера и таким образом заставить его замолчать.
– Кстати, – выговорил Берни, отдуваясь, – все, сказанное тобой, хранится в Форт-Ноксе[9] моей памяти. Никакое гестапо до него не доберется. Но…
– Но… что?
– Я бы хотел рассказать Нэнси. По-моему, мужья и жены не должны иметь секретов друг от друга.
Боб не отвечал.
– Беквит, клянусь тебе, Нэнси – само благородство. Воплощение осмотрительности. К тому же она заметит, что я от нее что-то скрываю. Я хочу сказать, бог весть, что она подумает.
– Она бы никогда не догадалась, – заметил Боб.
– В том-то и дело. Прошу тебя, Беквит. Нэнси будет осторожна. Клянусь жизнями моих клиентов.
– Ладно. Когда ты ей скажешь?
– Вчера, – после паузы застенчиво ответил Берни.
Футболисты старшеклассники начали расходиться, прощаясь с Дэви Акерманом. Вчера парень практиковал голевые приемы, сегодня занялся обводкой. Он трусил по периметру поля, попеременно пуская в ход то одну, то другую ногу.
Добежав до трибун, Дэви заметил сидевшего в одиночестве зарубежного гостя Джессики Беквит. Придержав ногой мяч, он остановился и повернулся к трибунам.
– Эй! – крикнул футболист.
– Да? – отвечал Жан-Клод.
– Это ты гостишь у Беквитов?
– Да.
– Что это ты всегда вокруг них крутишься?
Жан-Клод пожал плечами.
– А что в этом дурного? – спросил мальчик. Он смутно ощущал, что ему бросают вызов.
– Что это ты всегда с Джессикой Беквит? – Тон Дэви стал отчетливо воинственным.
– Я… я у нее в гостях. – Жан-Клод не вполне понимал, как реагировать. Ему становилось не по себе.
– Она – моя девушка, французик, ты понимаешь? Моя девушка, – настаивал Дэви, ударяя себя в грудь для большей выразительности.
– Меня зовут не французик, – спокойно сказал мальчик.
Ага, подумал Дэви, я нашел больное место.
– Вот как? А я буду называть тебя как хочу и сколько хочу. Французик, французик, французишка…
Дэви стоял, наступив правой ногой на мяч, а правую руку всем известным жестом приставив к носу.
Жан-Клод поднялся.
Дэви сделал глубокий вдох и выпрямился в полный рост, заметно превышавший рост Жан-Клода.
– Хочешь что-то попробовать, французик?
Жан-Клод медленно спустился с трибуны и направился к Дэви, старавшемуся казаться еще выше ростом и излучать силу, внушающую страх его младшему противнику.
– Меня зовут Жан-Клод Геран, – сказал мальчик негромко, медленно приближаясь к Дэви.
– А я зову тебя французик, слабак, псих.
Жан-Клод был от него на расстоянии фута. Дэви возвышался над ним, повторяя «Психованный французик» и ухмыляясь.
И тут Жан-Клод нанес удар.
Не по Дэви, а по мячу у него под ногой. Дэви осел на задницу.
Его уходившие приятели-футболисты увидели издали, как рухнула юная суперзвезда, и засмеялись. Разъяренный Дэви поднялся на ноги.
Парень бросился на Жан-Клода, который отступил, по-прежнему не упуская из виду мяч.
– Меня зовут Жан-Клод, – повторил мальчик.
Дэви рванулся вперед, чтобы выбить мяч у него из-под ног. Жан-Клод ловким движением вывел мяч из пределов его досягаемости.
Затем мальчик повел мяч в центр поля. Дэви его преследовал бегом и рывками. Жан-Клод увиливал, делая обманные движения. Несмотря на все старания, Дэви никак не мог приблизиться к мячу. Приятели-футболисты начали свистеть и аплодировать. Им никогда еще не случалось видеть, чтобы малыш так умело и ловко обращался с мячом. Им не говорили в школе, что дети в Европе начинают бить по мячу, как только начинают ходить.
Свист и насмешливые возгласы достигли усталых бегунов на другой стороне поля. Берни заметил происходившее первым. Он глазам не мог поверить.
– Парень – настоящий атлет, – заметил он.
Сначала Боб не потрудился присмотреться, думая что Берни очередной раз поет дифирамбы своему отпрыску, но потом увидел, как Жан-Клод сделал ложный выпад и Дэви Акерман, в погоне за мячом, снова приземлился, на этот раз лицом в грязь.
Дрожь пробежала по его телу. Боже, подумал он, мой сын – чудо. Он остановился и стал наблюдать.
– Браво, Жан-Клод! – закричал он. Молодец! Bien joué! Bien joué![10]
– Беквит, – тихо сказал Берни, – ты должен избавиться от мальчишки, пока еще не слишком поздно.
– Что значит «не слишком поздно»?
– Пока ты в него не влюбился.
– Как побегал? – спросила Шила.
– Неплохо, – сказал Боб.
– Хорошо провел время, Жан-Клод?
– Да, благодарю вас.
– Он поиграл в футбол, – прибавил Боб. В голосе мужчины звучала нескрываемая гордость. – Ты бы его видела. У него это здорово получилось.
Жан-Клод сиял. Следя за ним краешком глаза, Боб испытал особую радость, обнаружив, как его похвала обрадовала мальчика.
– Как насчет того, чтобы умыться перед ужином?
– Я сейчас, Боб, – сказал мальчик и выбежал из кухни.
Боб поцеловал Шилу в щеку.
– Ужин пахнет чудесно. Что у нас там?
– Так, всего понемножку.
– Могу я чем-либо помочь?
– Да. Почисти картошку.
– Я готов. – Боб был счастлив делать что угодно вместе с ней, пусть только чистить картошку. Он надел передник и приступил.
– Звонила Эвелина, – сообщила Шила, когда он закончил возиться с первой картошкой.
– Осведомиться, хорошо ли ты проводишь время?
– Нет. Просила меня приехать завтра в Кембридж.
– Ну и нахалка же она. Я надеюсь, ты послала ее далеко и надолго.
– Она очень просила. Это довольно важно.
– Любимая, Эвелина Унгер – эксплуататорша и помешана на своей работе. «Гарвард пресс» это не «Нью-Йорк таймс». Что там такое, что не могло бы подождать три недели?
– Гэвин Уилсон, – отвечала она.
– Разве он не в Вашингтоне обучает Совет национальной безопасности, как атаковать Массачусетс?
– Да. Но завтра он будет в Кембридже. Только на один день.
– Какое это имеет отношение к тебе?
– Он – звезда крупной величины в нашем авторском списке. Эвелина хочет заработать на вспышке его популярности и переиздать его книги.
– Я думал, что университетские издательства не руководствуются корыстными соображениями. К тому же его теории международной политики устарели.
– Поэтому Эвелина и хочет, чтобы я с ним встретилась. Она хочет убедить его кое-что пересмотреть и исправить.
– И ради этого ты должна пожертвовать частью своего отпуска?
Шила посмотрела на него и сказала негромко:
– Мне лестно, что меня просят этим заняться.
Боб понял. Или, по крайней мере, подумал, что понимает. В этот сложный для жены момент ей было необходимо объективное подтверждение собственной значимости. Ему следовало радоваться за нее.
– Да, – сказал мужчина, покончив с еще одной картошкой, – это лестное предложение. Но разве я не говорил тебе, что ты у них лучший редактор? Я говорю, им пора уже признать это.
– А я говорю, чисти дальше, – отвечала Шила весело.
Боб разжег камин, и супруги сидели мирно, слушая музыку волн.
– Послушай, – сказал он, насколько возможно непосредственно, – у меня есть идея.
– Какая? – спросила Шила.
– Почему бы нам не поехать в Кембридж вместе?
– А как же дети?
А, подумал с оптимизмом Боб, ты это не отвергаешь.
– Мы могли бы пригласить на ночь Сьюзи Райдер.
– На ночь?
Он почувствовал, что зашел слишком далеко.
– Я думал, мы могли бы дать себе передышку и переночевать в Лексингтоне. Только мы с тобой вдвоем.