– Мне правда пора. Я, наверное, отрываю тебя от работы, – добавила я, даже не подумав об иронии своих слов, пока они не сорвались у меня с языка.
Вернувшись к столу, Уильям раскрыл папку.
– Тебе надо прийти посмотреть мою новую квартиру. – Он назвал адрес в Челси, показавшийся мне знакомым.
Поблагодарив, я ушла, неся с собой по голым коридорам букет мимозы. Разумеется, дожидаясь автобуса, я вспомнила, что на этой улице жил с матерью Иврард Боун, – вот почему адрес показался мне знакомым. Как хорошо, что я ничего не сказала Уильяму про Елену Нейпир и Иврарда Боуна, хотя маловероятно, что он с ними знаком. «Мой сын на собрании Доисторического общества…» – снова услышала я сварливый голос миссис Боун и тихонько улыбнулась.
Подходя к дому, я увидела, как с другого конца улицы идет Роки Нейпир.
– Мимоза! – воскликнул он. – Почему я сам о ней не подумал?
– Не могла удержаться, – объяснила я. – Напоминает…
– Италию и Ривьеру, конечно.
– Я там никогда не была, – напомнила я ему. – Просто день был такой чудесный, и я решила, что хочу ее купить.
– Да, это гораздо лучшая причина.
Мы вместе поднялись наверх, а когда поравнялись с его дверью, что-то заставило меня развернуть цветы. Букет легко разделился на две ветки.
– Возьмите одну, – предложила я. – Пожалуйста.
– Как мило с вашей стороны и как похоже на вас, – весело сказал он. – У вас к чаю есть что-нибудь вкусное? У меня нет.
– Не думаю, что у меня есть что-то особенное. – Мои мысли устремились к коробке для печенья с Арлекином на крышке: там был лишь крошечный ломтик слоеного пирога.
– А, знаю! Давайте шиканем и пойдем пить чай куда-нибудь!
Я застыла с мимозой в руках.
– Сначала надо поставить ее в воду.
– Поставим у нас на кухне.
Забрав у меня мимозу, он налил в кувшин воды и поставил его на доску для сушки белья.
Мы пошли в кафе, о котором он знал и о существовании которого я даже не подозревала, где подавали очень вкусные пирожные. Но дело было как будто вовсе не в пирожных. Возможно, что я, конечно, была не голодна после плотного и довольно позднего ленча. Роки был остроумен и весел и заставлял чувствовать меня веселой и остроумной, а кое-какие мои замечания действительно были забавны.
Лишь много позднее я вспомнила о военнослужащих из женского вспомогательного. К тому времени наступил вечер, и я снова сидела у себя на кухне, размышляя, чем бы поужинать. А еще я вдруг вспомнила, что моя мимоза осталась на кухне у Нейпиров. Не могла же я спуститься и попросить отдать мне мою половину. И вообще, уже пришла Елена, и я слышала, как они смеялись вдвоем. Не следовало так безнравственно сплетничать с Уильямом, да еще в Великий пост. Поделом мне, что у меня нет мимозы, которая напоминала бы о весеннем дне, а есть только странная взбудораженность, что совсем на меня не похоже. На столе в гостиной стояла ваза с веточками в сережках. «Она из тех женщин, что несут домой сухие ветки и надеются, что на них распустятся листочки!» Что-то в таком духе сказал Роки за чаем…
Мою половину мимозы Роки принес на следующее утро, когда я как раз спешила на работу. Мимоза уж утратила пушистость и напоминала букетики на столиках в кафе, которые так ругал Уильям. Весенняя погода тоже испарилась, а сам Роки объявился растрепанный и в халате. Мне было слишком неловко на него смотреть, и, протянув руку в приоткрытую дверь кухни, я быстро забрала мимозу, чтобы поставить ее в вазу с веточками в сережках.
В автобусе я подумала, что Уильям был прав, а я слишком рассержена, чтобы это признать. Мимоза и впрямь слишком быстро утрачивает свою первую свежесть, чтобы ее покупать, а мне не позволительно самой иметь чувства, я должна только наблюдать за чувствами других.
Сев за стол, я стала мрачно перебирать карточки в картотеке имен и адресов. Эдит Бэнкс-Толливер, Монгомери-сквер, 118… Совсем близко от меня. Интересно, ходит ли она в нашу церковь? Возможно, Джулиан ее знает… Пожалуй, следует составить список дам в стесненных обстоятельствах, которые живут в нашей округе, и постараться их навестить. Большинство из них живут одни, а потому вполне вероятно, что я смогу что-нибудь купить для них или почитать им, или просто посидеть рядом и дать выговориться… Я задумалась обо всех добрых делах, в которые можно уйти с головой, но тут заглянула миссис Боннер, чтобы напомнить, что сегодня среда и мы договорились пойти на обеденную службу в Сент-Эрмин. Это означало, что с ленчем придется поторопиться (в отличие от вчерашнего дня, подумалось мне, сегодняшний ленч полноценным не назовешь), и мы съели его в столовой самообслуживания неподалеку от церкви. Наши подносы дребезжали на ленте транспортера, двигавшегося с ужасающей скоростью, так что под конец у меня, сбитой с толку, и набралась уйма всяких разностей, которые я никогда не выбрала бы, будь у меня время подумать, зато не хватало блюдечка для кофейной чашки. Миссис Боннер, которая всегда ходила в подобные места, управилась гораздо успешнее и объяснила мне, где я совершила ошибку.
– Блюдечко получаете только после того, как взяли булочку, если, конечно, вы ее брали. Обычно я этого не делаю, потому что нам советуют не тратить хлеб попусту, но если берете, то обязательно надо сделать это до того, как получите горячее, – говорила она, пока мы стояли с подносами, выглядывая два свободных места.
– Наверное, тут я и запуталась, – согласилась я, глядя на твердую, как пуля, булочку, которую, несомненно, потрачу попусту. – Думаю, нужно разрешать сначала попробовать бесплатно… вроде генеральной репетиции.
Миссис Боннер от всего сердца рассмеялась, но тут увидела свободные места за столиком с двумя индийскими джентльменами.
– Одна бы я туда не пошла, – шепнула она перед тем, как мы сели. – Это может быть небезопасно. Но, на мой взгляд, если с тобой кто-то есть, тогда ладно.
Наши соседи выглядели совершенно безобидно и, по всей очевидности, были студентами, поскольку обсуждали результаты экзамена. Я прислушивалась, зачарованная быстрой отрывистой речью и тем, как они постоянно называли друг друга «старина». На нас они не обращали ни малейшего внимания, и, по-моему, миссис Боннер нечего было бояться, даже будь она одна.
Когда мы уселись, я огляделась, переводя дух. Помещение было огромным, как в кошмарном сне: из одного конца едва виден был другой, и, насколько хватало глаз, все было заставлено стоиками, и все как один были заняты. А еще от дверей в дальнем конце тянулась длинная очередь, отделенная от остального помещения латунными заграждениями.
– «Время, что вечно катящий струи поток, Уносит сынов своих…»[13] – сказала я скорее самой себе, чем миссис Боннер. – От этого места веет какой-то безнадежностью.
– Зато тут совсем дешево и еда не самая плохая, если ходить сюда не слишком часто, – весело и, как всегда, приземленно ответила она. – И очень удобно, когда спешишь.
– Трудно поверить, что на свете столько людей, – отозвалась я, – и нужно любить их всех.
«Вот они – наши ближние», – думала я, оглядывая клерков и студентов, машинисток и престарелых чудаков, склонившихся над тарелками и газетами.
– Поспешите, дорогая, – бодро велела миссис Боннер, – уже двадцать минут второго.
К тому времени, когда я рискнула сказать ей, о чем думала, индусы уже ушли. Миссис Боннер несколько шокированно подняла глаза от своего шоколадного бисквита.
– Сомневаюсь, что заповедь следует пронимать так буквально, – благоразумно произнесла она. – Нам, правда, надо поторопиться, не то все хорошие места займут. Сами знаете, как переполнена церковь.
Мы сумели найти места поближе к задним скамьям, и миссис Боннер выразила сомнения, удастся ли нам хотя бы что-нибудь услышать: на прошлой неделе проповедник по большей части мямлил. Сегодня должен был выступать архидьякон Хокклив. Имя было мне неизвестно, и я почему-то решила, что это будет какой-нибудь старый сельский священник, который уж точно станет бубнить себе под нос. Но я ошиблась. Конечно, он был в годах, но внешность имел красивую и исполненную достоинства, а голос – богатый и мощный. Проповедь оказалась настолько же неожиданной. До сих пор череда Великого поста следовала более или менее ясным курсом, но архидьякон Хокклив начисто от него ушел, посвятив сегодняшний день теме Судного дня. В целом вышла диковинная проповедь, полная пространных цитат из малоизвестных английских поэтов, и ходя сама тема вполне подходила для Великого поста, суть и манера подачи вызвали – вместо более уместных чувств – тревогу и недоумение. А еще проповедь была гораздо длиннее обычного, поэтому многие служащие, которым никак нельзя было опаздывать с перерыва на ленч, стали потихоньку красться к выходу еще до ее окончания.
– Все эти разговорчики о Dies Irae[14], – не скрывала своего отвращения миссис Боннер, – прямо-таки в духе римских католиков, сами знаете. У нас их не следовало бы допускать. И в других отношениях он не такой уж «высокий». Никак не разберу, что он за птица. Кое-что сказанное им прямо-таки оскорбительно.
