Он размышляет: Кто же прикасался ко мне? Кто трогал за одежду? От кого эта зараза? Все могло произойти в Повоа-ди-Санта-Илье или в Понти-ди-Сор. И там, и там он общался с людьми – соприкасался с ними, – когда пытался вырваться из обступавших его машину толп.
Томаш начинает судорожно чесаться.
Небо темнеет. Начинается дождь, и он прячется в автомобиле. Переднее стекло покрывается водяными полосами и крапинками – дорогу сквозь них не различить. Дождь становится все сильнее, превращаясь в равномерный поток, и Томаш задумывается: а ведь дядюшка ни словом не обмолвился о том, может ли машина ехать в дождь. Он не верит, что она удержится на дороге. И решает подождать, когда закончится дождь.
Сумерки, а затем тьма расползаются нездоровыми испарениями. Во сне на него со всех сторон несутся галопом почтовые кареты. Холодно. Ноги его торчат из водительской кабины – и мокнут под дождем. Время от времени он просыпается от зуда.
Дождь не перестает и утром. У Томаша зуб на зуб не попадает от холода – ополоснуться целиком нет ни малейшей охоты. Он лишь смачивает руки и умывает лицо. Отцу Улиссешу на острове тоже докучал дождь. И поливал он там так, что впору было с ума сойти. Разве сравнить с легкой европейской изморосью?
На пустынной дороге попадаются лишь случайные крестьяне – они непременно останавливаются и подолгу мелют языком. Они бредут вдоль дороги – кто в одиночку, кто тащит за собой осла, а некоторые, мелкие землевладельцы, гнущие спину на своих крохотных наделах, вырастают словно из-под земли. И дождь, похоже, им нипочем.
Что один крестьянин, что другой – все одно. Они с любопытством осматривают колеса автомобиля и нахваливают их за изящную форму и малую величину. Они пялятся в боковые зеркала заднего вида – и нахваливают за хитроумное приспособление. Они разглядывают механизмы управления – и пугаются. Они смотрят на двигатель – и теряются в догадках. И каждый воспринимает все в целом как некое диво.
Лишь один мужичок, пастух, как будто не проявляет ни малейшего любопытства к невиданной штуковине.
– Можно посидеть тут малость с вами? – спрашивает он. – А то я весь продрог и промок.
Машину уже со всех сторон обступают овцы – их сгоняет в кучу, словно заложников, собачонка, которая носится, наворачивая круги, и беспрестанно лает. Овцы блеют без удержу и действуют на нервы. Томаш кивает мужичку – тот обходит машину кругом, забирается в кабину с другой стороны и пристраивается рядом.
Томашу хочется, чтобы мужичок заговорил, но тот точно воды в рот набрал – сидит себе и глядит вперед. Проходит минута-другая. Тишину разрежает нескончаемо шипящий шум дождя, блеяние овец и лай собачонки.
В конце концов первым заговаривает Томаш:
– Позвольте объяснить, почему я здесь. Дальняя поездка – дело не из легких. Я ищу потерянное сокровище. Целый год ушел у меня на то, чтобы узнать, где оно может находиться… и вот теперь я знаю. Вернее, догадываюсь. Почти. И когда я найду мое сокровище, я перевезу его в Национальный музей древнего искусства, в Лиссабон, хотя оно стоит того, чтобы обрести место в каком-нибудь большом музее Парижа или Лондона. То, о чем идет речь, это… ну, в общем, я сказать не могу, знаю только, что эта вещь необыкновенная. Люди будут смотреть на нее с раскрытым ртом. Впечатление будет грандиозное. С этой вещью я воздам Богу по заслугам, за все, что он сделал с теми, кого я люблю.
Единственное, чем мужичок отвечает Томашу, так это быстрым взглядом и кивком головы. Зато до овец как будто доходит суть его сокровенного признания – они разом отзываются протяжным «бе-е». Это уже не милые овечки, белые и пушистые. А зверюги с костистыми мордами, глазами навыкате, облезлой шерстью и спекшимися под хвостом испражнениями.
– Скажите, – обращается к пастуху Томаш, – а что вы думаете о животных?
Пастух снова мельком глядит на него и в этот раз уже открывает рот.
– О каких еще животных?
– Ну, хотя бы об этих, – отвечает Томаш. – Что вы думаете о ваших овцах?
Наконец мужичок говорит:
– Они жизнь моя.
Томаш на мгновение задумывается.
– Так-так, ваша жизнь. Что ж, глубокое замечание. Не будь у вас овец, вам не на что было бы жить, вы бы умерли. Такая зависимость создает своего рода равенство, верно? Не самостоятельность, а общность. Вы с вашими овцами сидите на разных концах качелей, а где-то между вами находится точка опоры. Вам приходится держать равновесие. И в этом смысле мы не лучше, чем они.
Мужичок помалкивает в ответ. Тут Томаша охватывает нестерпимый зуд. Теперь чешется все тело.
– Простите, у меня там неотложное дело, – говорит он и вдоль подножки пробирается к задку автомобиля.
Через широкое заднее окно ему хорошо виден затылок пастуха в кабине. Корчась и извиваясь на заднем диване, Томаш сражается с чесоткой, силясь выскрести ногтями своих мучителей-паразитов. Какое счастье! Пастух и не думает оборачиваться.
Чтобы уберечься от дождя, Томаш завешивает одеялом разбитое вдребезги дверное окно, захлопывает дверь и таким образом закрепляет одеяло на дверной раме. Дождь начинает монотонно барабанить по крыше. Среди сваленного в кучу снаряжения он расчищает себе местечко на кожаном диване, укрывается другим одеялом и сворачивается клубком…
Он пробуждается внезапно. И понятия не имеет, сколько проспал – пять минут или пятьдесят пять. Дождь не унимается. Но пастуха простыл и след. Всматриваясь в исполосованное струями дождя окно машины, Томаш различает впереди на дороге окутанную дымкой серую массу – отару овец. Он открывает дверь салона и встает на подножку. Пастух бредет посреди отары – кажется, будто он парит в облаке. Собачонка семенит рядом, как прежде, но ее лая Томаш не слышит. Отара движется по дороге, затем сворачивает к обочине – на тропинку, уходящую в поле.
Сквозь пелену дождя Томаш наблюдает, как отара становится все меньше и меньше. Перед тем как скрыться за холмом, пастух, похожий теперь на черное пятнышко, останавливается и оборачивается назад. Может, недосчитался овцы? Или оглядывается на него? Томаш машет что есть силы. Трудно сказать, заметил ли мужичок его прощальный жест. Черное пятнышко исчезает из глаз.
Он возвращается в водительскую кабину. Там, на пассажирском сиденье лежит какой-то сверточек. В тряпицу завернуты ломоть хлеба, шмат белого сыра и крохотный запечатанный горшочек меда. Рождественский подарок? А когда же у нас Рождество, если точно? Уже четыре дня как прошло? Томашу ясно: он теряет счет дням. Во всяком случае, со стороны пастуха это очень любезно. Он тронут. И берется за еду. Пальчики оближешь! Он не может вспомнить, доводилось ли ему когда-нибудь есть такой вкусный хлеб, такой ароматный сыр, такой бесподобный мед.
Дождь перестает, и небо проясняется. В ожидании, когда просохнет зимняя дорога, он смазывает машину капелькой-другой масла. И затем с нетерпением трогается в путь. На въезде в городишко Ареш он останавливается и дальше идет пешком. И сразу же натыкается на самую настоящую аптеку.
– Я беру весь запас. У меня лошадей вши просто заели, – уведомляет он человека за стойкой, едва тот приносит уже привычную бутылочку лигроина.
– Вам бы спросить у Иполиту, нашего кузнеца, – советует аптекарь.
– А он-то тут при чем?
– Лошади – его забота, в том числе зараженные вшами, я так думаю. А что у вас с ногами?
– Ногами?
– Да. Что с ними?
– С ногами у меня все в порядке. А что с ними может быть не так?
– Я следил за вашей походкой.
– Ноги у меня вполне здоровы.
Передвигаясь дальше по городку спиной вперед на вполне здоровых ногах, Томаш находит кузницу Иполиту в конце узкой улочки. И, к вящему своему удивлению, обнаруживает, что у кузнеца имеется большущая бочка лигроина. Радости Томаша нет предела. Этого хватит, чтобы не только вдосталь напоить автомобиль топливом, но и облегчить его, Томаша, телесные муки.
– Дражайший, я беру все. А то у меня дюжина лошадок, и все вконец завшивели.
– О, так для лошадей эта зараза не годится. От нее им будет только вред. Уж больно дерет кожу. Вам бы специальный порошок, да смешать с водой.
– Тогда зачем вам столько лигроина? Для чего?
– Для автомобилей. Это такие новенькие механические штуковины.
– Прекрасно! У меня тоже есть такая, и у нее, кстати, просто волчий аппетит.
– Что же вы сразу не сказали? – оживляется простак-кузнец.
– Про лошадок я это так, к слову. Бедняжки.
Кузнец Иполиту сочувствует беде, приключившейся с дюжиной лошадок Томаша, и принимается участливо, пространно и обстоятельно объяснять, как смешивать противовшивый порошок с теплой водой и с каким тщанием смазывать им все части лошадиного тела, после чего надобно обождать, когда он высохнет, потом бережно счистить его щеткой, а лошадок вычесать скребницей. Дело это не скорое, но лошади заслуживают самого заботливого обхождения.
– Приводите ваших лошадок, я вам подсоблю, – прибавляет Иполиту в порыве неравнодушия к лошадям.
