Я объяснил ему всю свою легкую атлетику, чтобы он лучше понимал сегодняшние соревнования; он понял, что 3,7 – мое лучшее время, а сегодня вечером в команде Вустерского Северного будет выступать негр, про которого все говорят, что в спринте он орел и молния; и я боялся, что сегодня меня в моем же городе побьет негр, совсем как молодые боксеры за углом в «Полумесяце» и бальном зале «Рекс», когда на паркете холодных танцоров расставляют стулья и укрепляют ринг. Отец сказал:
– Жми как только можешь, проучи этого мерзавца; они ж должны, черт возьми, носиться как угорелые! антилопы африканские!
– Эй, Па – а там еще и Полин Коул будет.
– Да? – Это твоя другая девушка? Малютка Полин, да, а что – мне эта крошка нравится – Жалко, конечно, что вы с нею не ладите, она, должно быть, такая же славная, как эта твоя папуасочка Мэгги с того берега.
– Да они ж совсем разные!
– Ай, смотри-ка, у тебя с женщинами уже хлопоты!
– Ну а что мне делать?
Взлетает рука:
– А я почем знаю? Спроси у матери – спроси у старого кюре – спроси тех, кто спрашивает – Я тут при чем? – Я ж никогда не говорил, что знаю – Мне бы со своими делами мирскими справиться – Вам всем придется со мной работать. И сам поймешь, что дело это совсем мерзопакостное, comprends?[47] – громко, по-французски, точно дядюшка, что на перекрестке дурачка подзывает, и мне ясно то, что на английском языке и записать невозможно.
С ним вместе, нагнув головы по ходу автобуса, мы ехали в центр. На нем была фетровая шляпа, на мне – охотничья шапочка с наушниками; ночь стояла холодная.
Толпа уже клубилась на темной улице возле ярко освещенного Спортивного Корпуса, будто высыпала вдруг с какой-то великой церковной службы в квартале отсюда, деревья огромные, фабричные пристройки из красного кирпича, зады банка, зарево с Кирни-сквер посреди города красное и смутное над горбами залитых гудроном крыш, а за ними неоновые вывески. Там уже и футбольный тренер из какого-то пригородного поселка, разговаривает в дверях с хозяином магазина спортивной утвари или каким-нибудь завсегдатаем кафе-мороженого, который помнит результаты всех состязаний по легкой атлетике аж с самого 1915 года (как, например, в германской Европе); мы с отцом, робея, протискиваемся сквозь толкучку; отец мой озирается, нет ли каких знакомых, ухмыляется и никого не замечает. Таинственное нутро, люди толпятся у дверей в Корпус и манеж, за ними бортики свалены в кучи, точно цирковые декорации, громадные и пыльные. Контролеры проверяют билеты. Повсюду скачут безымянные пацанята.
– Пойду сяду на трибуне, пока все места не заняли, – говорит Папка. – Помашу тебе, когда выйдешь.
– Я тебя увижу… – Но Папка думает, что это значит «ладно, увидимся», и уже отваливает вразвалочку сквозь толчею внутри, огибает бортики, заходит в манеж, к своему сиденью из вагонки; остальные стоят посреди манежа в пальто и чешут языками. Щеглы уже начали бегать в трусьях своих, когда станут постарше, лет четырнадцати или пятнадцати, заведут большие спортивные костюмы с капюшонами, длинными лыжными штанами, с нашитыми школьными эмблемами; парни постарше внутри еще лениво переодеваются. Великий таинственный Негр-Летун до сих пор прячется где-то в душевых кабинках противника – я чую его грозное присутствие, словно он огромный лев – его сердитый рыжеватый хвост мелькает на поле ременной плетью, рык, клыки, в его неприветливом привете лишь Зарок – громыхают ревущие раскаты и других львов чуть дальше и ниже – Воображение мое питалось цирками и неприличными журнальчиками; я озираюсь олух олухом, пока тороплюсь к своим кедам.
Другие уже там – Джонни Лайл – Диббик, который так смешно бегает, капитан легкоатлетической команды – запахи растираний, полотенец.
– Вот и Джек, что скажешь, паря? – Джонни Лайл одним уголком рта. – Думаешь, сегодня выиграем забег на триста?
– Надеюсь, мне его бежать не придется. – Он же как пригородный поезд, ничего, кроме пахоты.
– Сегодня его Мелис побежит – и Мики Магуайр – и Казаракис.
– Хспди, да их никому не обогнать.
– Джо просил меня бежать вторым, но маршрут незнакомый – ты ж знаешь, я сотку ярдов бегаю, не хватало еще дыхалку сорвать или связки *+:! растянуть.
– Так и знал, что мне придется, – говорю я вслух, ною на самом деле, но Джонни меня не услышал, поскольку в этот миг всех нас охватила паника, и мы поняли, что на болтовню времени больше нет, через двадцать секунд мы все уже влатались в свои капюшоны и шаровары и семеним в крохотных чечеточных балетках с жесткими резиновыми подметками, чтобы у них сцепление было лучше с досками манежа – подметки на гвоздиках это для более модерновых школ, где дорожки пробковые. В этих узких кедах носиться можно только так, до того они легкие.
У дверей я увидел Полин. Никогда не выглядела она блистательнее, влажные глазищи жидкой синевы мечтательно липли ко мне плавательными морями, в ее возрасте уже все мужчины украдкой озирались на нее, еще разок глянуть. А мне оставалось одно – стоять столбом, пока она мимо не пройдет. Она оперлась на стену, извиваясь передо мной, руки на спине сцеплены, я просто улыбнулся, а она толкала любовные речи.
– Эй. Спорим, ты на меня смотреть будешь за сорокаярдовой отметкой, а? Я тебе помашу. И ты мне помаши.
– Ладно.
– И не говори потом, что я на тебя смотреть не пришла, потому что я тебя не люблю, понял? – ближе.
– Что?
– Я так и думала, что не расслышишь – я с тобой посчитаюсь, если ты со мной гррр. – Она оскалила у меня перед носом зубки и стиснула кулаки. Но ни на миг взгляда не отвела; она во что-то влюблена, может, в меня, может, в саму любовь. Внутри я скорбел, что пришлось от нее отказаться ради Мэгги. Но не мог же я оторвать себе и Марию, и Магдалину, поэтому приходилось выбирать. А хамом быть не хотелось, никакие гадости делать, чтобы Полин было больно, – если хам, конечно, достаточно сильное слово, достаточно отвратительное. Поэтому я лишь серьезно на нее посмотрел и ничего не сказал и двинулся к стартовой черте. Она болела за меня. «Ну и смешной же крысеныш! – должно быть, думала она. – Никогда не подойдет и ни в чем не признается». Как Фауст.
Вустерцы вывалили, бегают вдоль бортиков в синих костюмах, что смотрятся зловеще и чуждо среди наших красно-серых, уютных – как вдруг вот он, Негр-Летун, высокий и тощий, парит на призрачных ногах в дальнем углу манежа, весь подобрался, нежные ноги свои растягивает, пробует на разрыв, словно как приготовится, так и взлетит – стрелой, только и увидишь, как белые носки мелькают, змеиная голова вытянута вперед по ходу бега. Препятствия – его конек. Я чувствовал себя утопшим призраком легкоатлета. Но несмотря на все его великое спринтерство на диких состязаниях в новоанглийских манежах в ярко освещенной ночи, не знает он белого паренька Джека шестнадцати лет, руки за спиной сцепил на газетной фотке в детских белых спортивных трусах и майке, когда совсем еще в детстве, в пятнадцать, я был еще слишком мал для настоящей спортивной формы, уши торчком, неотесанный, волосы чернильной массой громоздятся на квадратной кельтской голове, шея штырем голову повыше держит, широкий столп шеи с основанием в мышцах ключиц, а по обеим сторонам покато-мускулистые плечи опускаются к здоровенным рукам, ноги толстые, как ножки пианино, прямо над белыми носками – Глаза жесткие и стальные на сентиментальной монализовой рожице – челюсть новая, железная. Вылитый Мики Мэнтл[48] в девятнадцать. Только скорость другая и нужда.
Первое состязание – спринт на 30 ярдов. Я с удовлетворением отметил, что негритянской звезды нет в моем забеге, который я выиграл у кучки щеглов, с ветерком. В своем забеге он опередил на несколько ярдов, быстрый, припав чуть ли не к собственным ногам, добежав, весь вытянулся, сграбастав финишную ленточку, а не просто тупой воздух. И вот – великое событие финального забега. Мы даже не посмотрели друг на друга на старте, он слишком передо мной робеет, а меня слишком ошеломляет, точно воины двух разных стран. В глазах у него уверенно тлеет яд, тигриные глаза на честном скалисто-костлявом лице, так вся эта экзотика – просто фермер, в церковь ходит так же, как и ты сам, с отцами, с братьями, как и ты, – все по-честному – Кануцко-феллахский индеец и феллахский негр лицом к лицу бьются на копьях, после чего рушатся оба в высокую траву, борясь за территории, что завывают вокруг. Полин смотрела очень пристально, я видел, как она вся подалась вперед, уперев локти в колени на трибуне, с внимательной улыбкой, врубаясь в эту драму соревнований и всех, кто в ней участвует. Посреди манежа – начальство с секундомерами, таблицами участников, а мы входим в дело как по часам, по графику, и у репортера из лоуэллской «Сан» все записано:
СПРИНТ 30 ЯРДОВ – 1-й (Время: 3,8) – Дулуоз (Лоуэлл), Смит (Вустер) 2-й забег (Время: 3,7) – Льюис (Вустер), Казаракис (Лоуэлл) Финальный забег
