– Огюстена нужно будет направлять.
– Из него бы вышел отличный священник, – мрачно отозвался Анри-Поль.
– На мою дочь он смотрит вовсе не глазами священника! – хмыкнул Шарль.
– Некоторые священники так и смотрят.
Они пребывали в добродушном настроении и теперь посмеивались, будучи оба в юности противниками религии. Шарль Эскарлетт заткнул бутылку пробкой и протянул руку:
– Значит, до завтра?
– К вашим услугам.
Огюстен Форнье совершенно не подходил на роль перспективного зятя, да его бы никогда и не выбрали, если бы не эта далёкая плантация и вмешательство самого Наполеона.
Пока Шарль с Анри-Полем ломали головы, как вернуть себе Сюкари-дю-Жардан, Наполеон обдумывал, как бы направить богатства острова снова во Францию, чтобы на них перестали наживаться враждебные чернокожие, которые сами были собственностью французов, пока глупцы якобинцы не допустили своей ошибки. Более того, нахалы американцы так и вились вокруг Нового Орлеана, центра огромной территории Луизианы, и внушительный французский гарнизон на острове мог бы умерить их амбиции. Французы и британцы сейчас пребывали в мире, моря были открыты, и для замечательной наполеоновской армии дел было совсем немного. Первый консул поручил командование большим экспедиционным флотом своему зятю, генералу Шарлю Виктору Эммануэлю Леклерку.
После разговора с Форнье Шарль Эскарлетт переговорил с Рикаром д’Ажо, который потерял руку в битве при Аустерлице, тем самым завоевав в Сен-Мало авторитет военного эксперта. Рикар с благодарностью принял вторую рюмку лучшего коньяка Эскарлетта, после чего в раздумье приложил палец к носу и заявил: мол, высадившись, экспедиционный корпус Леклерка проведет не больше трёх-четырёх сражений, повесит кого-нибудь в назидание местным, и всё придёт в норму за несколько недель, и месяца не пройдёт. Перед французскими пушками наполеоновских ветеранов «чернокожие разбегутся, как стадо тулузских гусей».
– А потом?
– Ха-ха. Победитель получает всё!
Подобный прогноз до того точно соответствовал опасениям Шарля Эскарлетта, что он провёл ночь без сна, а за завтраком был мрачен. Когда Соланж спросила у «дорогого папа», что случилось, он резко оборвал дочь, отчего она засомневалась: в своём ли он уме?
Но спустя немного времени рассудок прояснился и стало ясно, как следует поступить. Осталось только расположить к себе Анри-Поля (разумеется, перейдя на «ты»), чтобы тот понял реальное положение вещей и свои возможности.
Огюстен Форнье провёл два вечера с будущей невестой под присмотром дуэньи. Несмотря на своё незнание прекрасного пола, выросший за высокими стенами особняка Форнье на Рю-де-Пешёрз, 24, Огюстен – когда его любовное исступление пошло на убыль, – даже он понял, что Соланж Эскарлетт – высокомерная провинциалка, равнодушная и погружённая в себя. Но что из того? Любовь не расчётлива.
Он страдал по ней. Родинка под левой бровью находилась именно там, где должна быть самая прекрасная родинка на свете. Господь Бог сотворил её грудь для ладоней Огюстена, а пышные ягодицы так и манили сжать их. Видения того триумфального момента, когда он овладеет Соланж, не давали Огюстену спокойно спать, а пропитанные потом простыни за ночь скручивались в жгуты. Может ли брак держаться на одном желании? Огюстен не знал этого и знать не хотел.
Соланж представляла, что свадьба гарантирует ей неделю превосходства над незамужними сёстрами и скучные супружеские обязанности с мужчиной, которого она находила, впрочем, вполне привлекательным. Долг так долг, не так ли? Отец всё устроил: крещение, домашнее обучение до двенадцати лет, а теперь вот и свадьбу. Как и повелось в Сен-Мало.
Вопрос был решён, и молодые поженились. Получив ссуду на два пункта выше базовой ставки под залог сахарного завода, Шарль Эскарлетт купил для своего зятя чин мичмана в Пятой бригаде экспедиционного корпуса.
В детстве Огюстен был спокойным мальчиком. Пока другие с упоением сражались на деревянных саблях, Огюстен опасался, как бы кто-нибудь не выбил ему глаз. Мальчишки стали мужчинами, у них появились настоящие сабли, и Огюстен вздрагивал от одного вида блестящей стали. Но теперь тесть пояснил:
– Сюкари-дю-Жардан находится полностью в твоём ведении, не так ли? После того как генерал Леклерк подавит мятеж и наши негры вернутся к работе, кто станет владельцем плантации – прежние законные хозяева или один из офицеров-любимчиков Леклерка?
Шарль похлопал Огюстена по спине:
– Не волнуйся, мой мальчик. Все закончится ещё до того, как ты это узнаешь, и… – тут он кашлянул, – как известно, чернокожие женщины весьма… примитивны.
Огюстен, которому обладание невестой доставило гораздо меньше удовольствия, чем он мечтал, счёл, что в этих делах «примитивность» – не худшее качество.
Анри-Поль винил в вынужденном согласии на «regime de in fiparatum de bient»[1] сыновнюю «неподобающую страсть». Солидное приданое Соланж Эскарлетт Форнье положили на депозит в Банке Франции – на её имя.
– Мой дорогой друг, – ободрял Шарль нового родственника, – им понадобятся эти деньги, чтобы восстановить завод. Не пройдёт и года, и твои десять процентов тоже начнут приносить прибыль.
Соланж посчитала, что быть хозяйкой большой плантации не так уж плохо, что вызвало немалую досаду сестёр. Вдобавок ко всему она мила, обходительна и если не красива (Соланж была реалисткой), то весьма, весьма недурно одета.
По воскресеньям после службы можно будет принимать жён других плантаторов, подавая чай в кобальтово-синем с золотом севрском бабушкином сервизе. Она наденет бабушкино ожерелье, а за каждым стулом будут стоять слуги, обмахивая приятельниц опахалами.
Новоиспечённая пара, погрузившись на корабль в Бресте, отправилась в долгое плавание на запад, продолжавшееся сорок два дня. В соответствии со званием Огюстену досталась кровать в крошечной каюте, которую молодожёны делили с двумя неженатыми офицерами того же ранга. Те деликатно делали вид, что не слышат и не видят того, что неминуемо должны были видеть и слышать. Поскольку места для ссор не было, Соланж оставалось делать это только глазами.
В один прекрасный момент утром 29 января то, что привело их на борт экспедиционного судна, стало реальностью. Когда показавшийся на горизонте остров стал приближаться, Соланж, стоя на палубе, заполнившейся людьми, вложила свою маленькую руку в ладонь мужа. То ли от этого рукопожатия, то ли от встречного ветра, пронизанного душистыми ароматами земли, на глаза младшему лейтенанту Форнье навернулись слёзы. Это правда! Жемчужина Антильских островов напоила воздухом надежды плантатора с женой.
Поскольку повстанцы сняли сигнальные буи в гавани Кап-Франсе, экспедиционный корпус генерала Леклерка, в который входила и Пятая бригада с нашим мичманом-новичком, двинулся вдоль берега, чтобы найти место для высадки, и Соланж осталась в каютке одна.
Пока Леклерк выбирал место нанесения первого удара, бунтовщики подожгли город, и дымный смрад поглотил благоухающий бриз. К черту буи! Адмирал отдал приказ зайти в бухту и пришвартоваться к причалу. В первой высадившейся партии французов были матросы, морские пехотинцы и штатские, среди них – и Соланж, которая размахивала совсем не дамским кинжалом. Несколько сот негритят высыпали им навстречу с криками «Papa Blan, Papa Blan» («Белый отец»). Когда сошедшие на берег занялись грабежом, Соланж привлекла детей для переноски багажа к дому, который огонь пощадил.
Соланж устроилась на каменном крыльце двухэтажного дома с кинжалом на коленях, просидев там до вечера, когда подоспели основные силы генерала Леклерка. Через два дня какой-то офицер с гордо закрученными гренадёрскими усами известил Соланж, что других уцелевших после пожара домов не осталось и она обязана уступить свой дом старшим офицерам.
– Нет.
– Мадам?
– Нет. Дом маленький и грязный, в нём всё разломано, но меня он устраивает.
– Мадам!
– Вы выселите жену французского плантатора силой?
Огюстен благоразумно не показывался им на глаза, и все попытки других офицеров выгнать из дома хозяйку оказались тщетными.
Пока что план Наполеона успешно претворялся в жизнь. Многие жители острова приветствовали помощь в подавлении мятежа, и немало чернокожих из правительственных полков перешли на сторону французов. Дома привели в порядок, настелили новые крыши, и Кап-Франсе восстал из пепла. Леклерк отправил большую часть французского флота домой. Многие мятежные командиры вновь присягнули на верность Франции и её Первому Консулу. Самопровозглашённого генерал-губернатора заманили на переговоры о мире, где и арестовали.
Форнье отправились осмотреть плантацию. Над Плэн-дю-Нор стояло холодное туманное утро, и Соланж куталась в шерстяную шаль. Равнина находилась под властью горы Морн-Жан, дающей начало множеству больших и мелких ручьёв, преграждавших путь.
