Сегодня он выбрал рыжеволосую девушку:
Эй, ты, вставай и иди за мной!
Несчастная подчинилась
И покорно ушла с ним в соседний барак.
Так прошло много недель
Между страхом и оцепенением.
Все говорили лишь об одном – о наступлении немцев,
О мгновенном разгроме французской армии.
Как же такое могло случиться?!
Шарлотта потрясена этой новостью.
Неужели нацисты вторглись в страну, где она обрела приют,
В ту страну, где она теперь в заключении?
Значит, бедам ее не видно конца?
К счастью, южная часть страны не затронута оккупацией,
Ее называли «свободная зона»,
Но свободная для кого?
Уж явно не для Шарлотты.
Слава богу, ей разрешили хотя бы увидеться с дедом.
Старик почти целый день лежал на своем тюфяке,
Чудовищно исхудавший, совсем лишившийся сил.
При кашле у него изо рта сочилась струйками кровь.
Иногда он даже не узнавал Шарлотту.
В испуге и полной растерянности
Она взмолилась о помощи к персоналу.
Горе девушки пробудило жалость одной из медсестер,
Она обещала узнать, что для них можно сделать,
И не обманула Шарлотту: как это ни странно.
Лагерное начальство решило их отпустить.
Значит, теперь им можно надеяться на спасение!
Она сообщила деду, что этот кошмар окончен:
Они вновь заживут в «Эрмитаже», дедушка там отдохнет.
Она гладит его по руке, и он наконец улыбается.
С завтрашнего дня они могут покинуть лагерь.
Однако французские поезда больше уже не ходили,
И у Шарлотты остался один-единственный выход:
Нужно пешком одолеть несколько сот километров,
Пройти через Пиренеи с упрямым больным стариком.
И они пустились в дорогу, чуть не плавясь от адской жары.
Двумя месяцами позже, по другую сторону горной цепи,
Покончит с собой философ Вальтер Беньямин.
Он узнал, что лиц без гражданства не пропустят через границу,
И внушил себе, что его арестуют.
Беньямин годами скитался, как загнанный зверь, и безумно устал.
Принял морфий и умер.
Вспоминаю его слова, в которых звучит прощание:
«Счастье для нас представимо
Лишь в воздухе, коим мы дышим,
Или среди людей, живших бок о бок с нами».
Вот так немецких гениев разбросало по горам на чужбине.
Ханне Арендт, к счастью, все-таки удалось покинуть Европу.
Шарлотта очень любила Вальтера Беньямина.
Она прочла его книги, обожала слушать его по радио.
Одно из его изречений может выразить суть ее творчества:
«Настоящая мера жизни – это воспоминание».
В дороге они пытались остановиться на отдых,
Но их, как правило, никуда не впускали.
Никто не желал давать приют «этим немцам».
Наконец им предложил помочь один молодой человек,
Беженец и, как они, уроженец Берлина,
Уверявший, что знает место, где можно найти ночлег.
Но в дороге, дождавшись ночи, он потащил Шарлотту в канаву.
Дед в это время присел отдохнуть и ничего не видел.
Шарлотта сопротивлялась, собрав последние силы,
Вцепилась ногтями в лицо своего обидчика,
И тот наконец удрал, осыпав ее ругательствами:
Идиотка! Сама не знаешь, чего тебе надо!
Приведя в порядок одежду,
Шарлотта вернулась к деду, не промолвив ни слова.
Она давно научилась скрывать от других обиды,
Даже самые свежие, самые жгучие.
Давно научилась лучше, чем кто-либо, маскировать свою боль.
Что толку от жалоб, если несчастья идут сплошной чередой.
Но вот наконец постоялый двор, куда их впустили на ночь,
Однако в комнате для ночлега есть только одна кровать.
Шарлотта решила спать на полу,
Но старик уперся: внучка и дед вполне могут спать вдвоем.
Он объявил, что это вполне нормально.
Поняла ли она?
Да, ей ясно, чего он хочет.
Дед велел ей раздеться, лечь и прижаться к нему.
Мир обрушился вокруг Шарлотты.
Куда ей теперь деваться?
Она вышла, сказав ему: я хочу подышать воздухом.
Дождалась, когда он уснет, и тогда лишь вернулась в комнату.
Села на пол в углу и, уткнувшись лицом в колени,
Предалась воспоминаниям, чтобы скорее заснуть, —
В них единственное прибежище, где еще сохранилась нежность.
Вспоминала голос Паулы, жар поцелуев Альфреда
И, зажмурившись, уходила мечтами в царство красоты.
Пред ее мысленным взором всплыла картина Шагала,
Она ее восстановила – усердно, во всех подробностях, —
И долго-долго блуждала среди его теплых красок,
Пока наконец не соскользнула в сон.
Шарлотте уже было ясно, что так продолжаться не может:
Дед пожирал глазами тело внучки, ее движения.
К счастью, ей указали автобус, идущий вдоль побережья,
И через двое суток они оказались в Ницце.
К всеобщему утешению, приехали в «Эрмитаж»,
Где их ждал радушный прием, —
Ведь о них так давно ничего не слыхали.
Обессиленная Шарлотта ушла в комнату, чтобы поспать.
Через какое-то время к ней заглянула Оттилия,
Легонько погладила лоб Шарлотты,
Та открыла глаза,
И из них брызнули слезы.
Шарлотта давно отвыкла от проявлений сочувствия.
Оттилия понимала, что девушке нужно помочь:
Теперь ей была известна история этой семьи.
А Шарлотта плакала безутешно, не в силах остановиться,
Ведь она месяцами крепилась, удерживаясь от слез.
Наконец она снова заснула,
Но даже во сне то и дело судорожно всхлипывала.
Оттилия видела, как по ее лицу пробегают мрачные тени —
Тени пережитого.
Она знала, как потрясли Шарлотту недавние испытания —
Самоубийство бабушки, рассказ о такой же гибели матери,
Потом пребывание в лагере и трудный обратный путь.
Оттилию удручала эта скорбная сага изломанной жизни.
Она всей душой стремилась хоть как-то помочь Шарлотте.
Нужно спасти ее, исцелить, думала американка,
Если еще не поздно.
По ее же совету Шарлотта пришла к доктору Мориди.
Его кабинет находился в центре Вильфранш-сюр-Мер.
Он принимал больных прямо в своей квартире.
Кика, дочь Мориди, родилась в сорок первом году.
Она проживает в этой квартире,
Поселившись там после смерти родителей.
Договариваясь о встрече, я даже представить не мог,
Что она сохранила нетронутым все в кабинете отца.
Благодаря ей я воочию увидал интерьер 1940 года
И смог описать его в этом романе.
На двери кабинета еще сохранилась табличка:
ДОКТОР Ж. МОРИДИ
Прием с 13.30 до 16.00
Я долго рассматривал каждую вещь в кабинете.
Кика и ее муж были очень любезны.
Дочь Мориди не могла, разумеется, помнить Шарлотту,
Однако ее отец часто о ней вспоминал.
Что же он говорил?
Она уверенно отвечает: говорил, что она безумна.
Меня удивляет не сам диагноз,
А то, что он прозвучал прежде всего остального,
Но Кика тотчас же добавляет: безумна, как и все гении.
Да, ее отец уверял, что Шарлотта – истинный гений.
Вслед за Оттилией Мориди тоже проникся любовью к Шарлотте.
Восхищался ею, лечил, наблюдал. Его роль в ее жизни бесценна.
Наведываясь в «Эрмитаж», всякий раз беседовал с ней,
А приезжал он довольно часто,
Ибо дети-сироты нередко болели.
Но Шарлотта, с ее творческим, тонким чутьем, его поражала.
На Рождество она рисовала поздравительные открытки,
На них ребятишки спускались с небес
Или, напротив, пытались взлететь на луну.
Что же затронуло доктора в этих рисунках?
Скорее всего, сочетание силы и детской наивности,
То есть попросту благодать, – так он тогда подумал.
Мориди осмотрел Шарлотту, пощупал ее пульс,
Расспросил о жизни в лагере Гюрс.
Она отвечала невнятными междометиями.
Врач был встревожен ее состоянием, но сумел это скрыть,
Прибег к такой отговорке: ты нуждаешься в витаминах.
Шарлотта стояла понурившись, не говоря ни слова.
Поколебавшись, Мориди продолжал:
Тебе нужно писать картины.
Шарлотта вскинула голову.
Тебе нужно писать картины! – повторил Мориди.
Врач сказал ей, что верит в нее и в ее талант.
Он не просто ее утешал, а хотел, чтоб она встряхнулась:
Шарлотта, ты не должна безвольно плыть по течению.
Если чувствуешь боль, выражай ее на холсте, на бумаге!
И эти слова глубоко ее потрясли.
Мориди продолжал ее ободрять,
Приводя убедительные аргументы,
Перечислял рисунки, которые больше всего ему полюбились.
В тебе слишком много такой красоты, которой не грех
поделиться с другими!
Шарлотта жадно слушала Мориди.
Все, что он говорил, было созвучно ее ощущениям.
И вдруг перед нею возникло лицо Альфреда,
Живое, как никогда,
И вспомнились те слова, что он ей сказал на вокзале.
Как могла она их забыть?!
Да, ей нужно жить ради творчества,
