Линкольн нажал кнопку «вниз». Двери снова открылись.
Ну да, узнал… Марлон. Низенький, темный, из какой-то другой страны. Бразилец. А может, венесуэлец. Такие, как он, всегда собирают вокруг себя толпу на вечеринках. Такие, как он, влезают на стол, чтобы проорать тост в чью-нибудь честь. Марлон… В сентябре они с Сэм вместе играли в пьесе «Соломинка».
Сэм глубоко вдохнула. Линкольну даже был виден ее язык.
– Марлон? – громко произнес он.
Сэм резко обернулась. Когда двери закрылись во второй раз, у нее вытянулось лицо.
Линкольн яростно жал на кнопку. Двери открылись снова, но он их даже не заметил. Ему теперь нужен был другой лифт. Немедленно, сию минуту ему захотелось уйти.
Он услышал, как Сэм произнесла:
– Линкольн…
Он, не оборачиваясь, все жал и жал кнопку.
– Я сейчас все объясню… – продолжала она.
Жал, жал, жал… Вниз, вниз, вниз…
– Пока мы здесь, он не приедет, – сказала Сэм. Она стояла в проеме лифта. Марлон придерживал двери руками.
– Идите тогда, – сказал Линкольн.
– Можешь на этом ехать, – произнес Марлон сладким сексуальным голосом Рики Рикардо[6].
Жал, жал, жал…
– Линкольн, перестань, руку повредишь, – произнесла Сэм.
– Ах да, конечно… – протянул Марлон, – это ведь Линколон.
Он протянул руку вперед – как будто здороваться собрался. «Точно обнять хочет, – подумал Линкольн. – Или нет… Приветствовать: „Дамы и господа, Линколон!“»
Двери лифта снова начали закрываться. Сэм сделала шаг вперед.
– Выходите, – потребовал Линкольн. – Я поехал.
– Нет, – возразила она, – никто никуда не поедет. Линкольн, ты меня пугаешь.
Он с силой нажал освещенную кнопку «вниз». Подсветка потухла.
– Давайте успокоимся, – предложил Марлон, – мы ведь взрослые люди.
«Нет уж, – подумал Линкольн, – это ты взрослый. Мне всего девятнадцать лет. А ты мне всю жизнь сейчас рушишь. Ты ее целуешь. Ты ее пачкаешь своими маленькими, выразительными лапами».
– Это не то, что ты думаешь, – твердо произнесла Сэм.
– Не то? – тупо переспросил Линкольн.
– Знаешь что… – дипломатично начал Марлон.
– Не то, – покачала головой Сэм. – Сейчас я все объясню.
Может, Линкольн и разрешил бы ей все объяснить, но он стоял и рыдал. И вовсе не хотел, чтобы Марлон это видел.
– Пустите, я уйду, – сказал Линкольн.
– Можешь по лестнице спуститься, – предложил Марлон.
– А, да, – кивнул Линкольн. – Ага…
Он старался не бежать по ступеням. Он рыдал, и это само по себе уже было стыдно. Рыдал все восемь лестничных пролетов женского общежития. Рыдал один на автобусной остановке. Рыдал, проезжая через Неваду, Юту, Вайоминг. Рыдал, уткнувшись в рукав своей фланелевой рубашки в клетку, точно самый печальный в мире дровосек. Старался вспомнить, сколько раз он обещал Сэм, что никого, кроме нее, любить никогда не сможет. Что-то изменилось? Она сделала их обоих лжецами? Если он верил в вечную любовь, не была ли она превыше всего? Превыше этого Марлона? Линкольн хотел, чтобы Сэм ему объяснила. Когда он приедет домой. Или нет, даже и объяснять ничего не попросит.
Где-то в Колорадо Линкольн принялся за письмо Сэм. «Не верю, что ты меня обманывала, – писал он. – И даже если это так, то все равно. Я люблю тебя, несмотря ни на что».
Ив встречала его на автовокзале.
– Вид у тебя жутковатый, – сразу же сказала она. – Что, бродягой заделался?
– Можно мимо дома Сэм проехать?
– Ну конечно.
Когда они оказались рядом, Линкольн попросил Ив не сразу выезжать на шоссе. Комната Сэм была как раз над гаражом. Там горел свет. Линкольн хотел было подойти к двери, но передумал и опустил письмо в почтовый ящик. Он очень надеялся, что Ив не станет приставать к нему с расспросами.
Линкольн звонил Сэм на следующее утро и на следующее. Ее мать всякий раз отвечала, что дочери нет дома. Сэм перезвонила ему только перед самым Новым годом.
– Прочитала твое письмо, – сказала она. – Встретимся в парке?
– Сейчас? – спросил он.
– Сейчас.
Линкольн попросил машину у сестры и подъехал к маленькой детской площадке у дома Сэм. Именно здесь они встречались, когда не было денег или бензина. Пока никого не было, так что он уселся на карусель и стал ждать. Рождество выдалось не снежным – земля была голая, коричневая, – но и не теплым. Линкольн оттолкнулся ногой от земли и медленно вертел карусель, пока вдали, чуть ли не за квартал от него, показалась Сэм. На губах у нее была ярко-розовая помада, поверх термобелья – мини-платье в цветочек. Ни куртки, ни пальто.
Линкольн ждал, что Сэм сядет рядом.
Она села. От нее пахло гардениями. Ему хотелось дотронуться до нее, да что там дотронуться – прыгнуть. Схватить, как ручную гранату.
Сэм начала без сантиментов, деловито:
– Я думала, мне нужно объяснить…
– Не нужно, – ответил Линкольн, покачивая головой.
Она подоткнула юбку под ноги.
– Замерзла? – спросил он.
– Хочу, чтобы ты знал: мне жалко, что так все вышло, – сказала она.
– Надень мою куртку.
– Линкольн, послушай меня… – Сэм обернулась так, чтобы смотреть ему прямо в лицо. Линкольн приказал себе не отворачиваться. – Мне жаль… Но, по-моему, все, что случилось, случилось не просто так. Теперь все вышло наружу.
– Что – все?
– Все, что между нами, – ответила Сэм, явно теряя терпение. – Наши отношения.
– Я же тебе сказал: не нужно говорить об этом.
– Нет. Ты увидел меня с другим. И что же, думаешь, об этом не нужно говорить?
Вот как оказывается… «Другой». Почему она сказала именно так?
– Линкольн… – начала она.
Он покачал головой, оттолкнулся ногой, они снова завертелись на карусели.
– Я не хотела, чтобы так случилось, – произнесла она после двух-трех кругов. – Я познакомилась с Марлоном, когда мы «Соломинку» репетировали. Постоянно были вместе, вот так все и вышло…
– Но пьеса же шла в сентябре, – вспомнил Линкольн.
Еще одно расстройство!
– Ну да.
– Мы тогда только приехали в Калифорнию.
– Надо было раньше тебе рассказать.
– Нет, – ответил Линкольн, – не надо… не надо было этого делать.
Несколько секунд оба молчали. Линкольн все отталкивался ногой, чтобы карусель крутилась быстрее, пока Сэм не схватила его за руку.
– Хватит, – попросила она, – а то у меня голова начинает кружиться.
Он уперся каблуками в холодную твердую землю и схватился за металлическую ручку.
– Ты представлял себе, как закончатся наши отношения? – спросила Сэм, когда они остановились. Теперь у нее был сердитый вид. – Вот только не говори, что ты не думал, что они закончатся. Не до такой же степени ты наивный.
До такой.
– Это всегда кончается, – сказала она. – Всегда. По первой любви никто не женится. Первая любовь – это так… Первая, и больше ничего. Первая – значит будут и другие.
– Вот уж никогда бы не подумал, что ты против «Ромео и Джульетты», – проговорил он.
– Если бы они жили и дальше, то разбежались бы, точно.
– Я тебя люблю, – сказал Линкольн чуть ли не со всхлипом. – Скажи, что ты меня не любишь.
– Не скажу, – ответила Сэм с холодным лицом.
– Тогда скажи, что любишь.
– Я всегда буду любить тебя, – ровно, без выражения произнесла она, не глядя на него.
– Всегда… – повторил он. – А сейчас – нет.
– Если бы мне суждено было быть с тобой, я никогда не влюбилась бы в Марлона.
Когда-то в детстве Линкольн раз играл с сестрой в крокет, и Ив совершенно случайно угодила молотком прямо ему в темя. За секунду до того, как повалиться на землю, он подумал: «Капут. Вот и все…» Точно так же он ощутил себя, когда Сэм призналась, что любит Марлона.
– Ты так это все обставляешь, будто это с тобой стряслось, – сказал он. – Типа ты тут ни при чем. Тебя послушать, так измена – это фигня, плюнуть и растереть. У тебя ведь был выбор.
– Измена? – Сэм закатила глаза. – Прекрасно! Тогда я, значит, изменщица. И ты, зная это, все-таки хочешь быть со мной?
– Да.
Сэм с презрением отшатнулась.
Линкольн придвинулся к ней. Между ними была холодная стальная труба – как раз такая, которую так и тянет лизнуть.
– Почему же ты хотела, чтобы я поехал с тобой в Калифорнию? – спросил он. – Если уже заранее знала, что у нас все расползется?
– Я не так это планировала, – ответила она. Сэм уже не была такой сердитой, а, пожалуй, даже смущалась. – Я не знала точно, когда мы расстанемся.
– Я и не думал, что мы вообще будем расставаться, – ответил он. – Если бы ты сказала мне, что давно уже пришла к такому выводу, я бы не потащился за тобой через всю страну…
Линкольн замолчал и посмотрел на нее. Даже в темноте, даже в январе, даже разбивая ему сердце, Сэм была свежа и прямо светилась. Она напоминала ему цветущий розовый куст.
