Ознакомительная версия.
– За здоровье внука моего брата, лейтенанта Ури Бен-Циона, – сказал Герцль, отпил из рюмки и сел на место. Каждый из гостей мог по-своему истолковать этот столь короткий тост. Некоторые нашли в этом явный милитаризм правых, другие – выражение гордости старого поколения достижениями государства и изменением порядка предпочтений в обществе. Только Ури почувствовал, что в этом тосте скрыто некоторое порицание, и когда все гости разошлись, а Герцль остался ночевать, Ури спросил:
– Почему именно лейтенант?
Герцль расположился в кресле и ответил с каким-то даже удовлетворением:
– Положение ухудшается, Ури, и я уверен, что ты это чувствуешь по своим делам. Чего ты, быть можешь, не ощущаешь, это то, что в ближайшее время положение еще более ухудшится, и ты можешь потерять все, что создал. Я в этом почти уверен. Все твои дела связаны с тонкой верхней прослойкой экономики – торговлей и строительством. Нет у тебя корней в сельском хозяйстве, и я рекомендую тебе подумать. Тут будут войны. Если не войны, так бесконечные столкновения. Армия все более становится истинной властью в стране. Почему же именно ты должен отставать, быть лишь лейтенантом? Перед тобой годы тощие и весьма плохие для бизнеса. Иди офицером в армию, получишь сразу же более высокое звание, а когда уйдешь в отставку, будут у тебя связи, чтобы начать с того места, на котором остановился, но более удачно и успешно. Подумай об этом, Ури. Ты должен быть хотя бы подполковником. В нашей семье кто-то должен быть подполковником.
– В семье моей матери даже два подполковника, – сказал Ури.
– Я ведь сказал – в нашей семье, – педантично заметил Герцль.
В ту ночь, в 1965 году, Ури не сомкнул глаз. Он перебирал в памяти возможные комбинации, которые позволят ему хотя бы частично сократить дела адвокатские и производство компании так, чтобы разгневанные компаньоны взяли на себя весь груз дел и спасли то, что еще можно спасти, пока не пройдет их гнев. Утром план был ясен, и через два месяца Ури ушел на постоянную службу в армию, тотчас получив звание майора.
В 1966 экономика упала до предела, более двадцати тысяч в панике уехали в Канаду и США. В 1967 враг подвел свои войска к границам Негева. В семейном кругу говорили об осаде и гетто, о том, что мы стоим на пороге уничтожения и начала конца. Не было ясно, о чем говорили в генштабе армии и на заседаниях правительства.
В течение считанных часов были уничтожены военно-воздушные силы врага и в течение недели армия победителей стояла на Суэцком канале, Иордане и Голанах. В тот год Ури ушел в отставку в звании подполковника и дед Кордоверо сказал:
– Третий генерал в моей семье. Покажите хоть одну такую у Рабиновича.
У Кордоверо на этой войне никто не погиб, а в семье Абрамсон не осталось бойцов, кроме Ури. Оведу было пятьдесят четыре, когда грянула война, и он пришел предложить себя армии. Похлопали его с улыбкой по плечу и послали домой. Но один из мелких компаньонов Ури по адвокатскому делу погиб, а брат секретарши в офисе получил ожоги, который навсегда скривили его тело, хотя войну эту международная печать окрестила чистой войной. Израильтяне потеряли восемьсот пятьдесят убитыми. Все те, у которых в семье никто не погиб, рвались в пляс. Внезапно обнаружилось, что пустая государственная казна начинает быстро наполняться, деньги потекли из-за границы и из еврейской диаспоры. Весь Западный берег Иордана был захвачен и Старый город в Иерусалиме заполнился туристами, которые шлялись по магазинам, лавкам, норам арабских ресторанчиков и в течение одной недели тратили десятки миллионов лир.
Арабы на территориях пребывали в таком шоке, что в течение нескольких месяцев улыбались израильскому оккупанту, как будто это была армия освободителей и население братьев, которые встретились после долгой разлуки. Лишь спустя полгода арабы оправились от шока и начали подкладывать то тут, то там бомбы или мины, а то и швырять гранаты.
Израильтяне же, которые вышли на войну, ибо хотели лишь отринуть витающую над ними угрозу начали постепенно менять свое мнение, так, что через несколько месяцев стали горячо верить в то, что война эта имела изначальной своей целью освобождение земель ТАНАХа, возвращение отечеству камней стены Плача. Внезапно многие стали возвращаться в религию, и в газетах только и писалось о людях, которые обнаружили в сердцах своих иудейскую веру. То тут, то там в своих лекциях о сражениях рассказывал какой-нибудь офицер высшего ранга, как ощутил в миг смертельной опасности Высшее присутствие, давшее нам победу.
В конце концов возникло во всем народе согласие – «консенсус»
– поверх всех дискуссий, мнений и мировоззрений. И было это связано с понятием чуда. Все согласились верить, что было нам явление чуда из тех чудес, которые явил Святой, благословенно имя Его, праотцам нашим и в каждом поколении, когда нависала над ними угрозу уничтожения. Общее это согласие пришло не потому, что кто-то, не дай Бог, желал приуменьшить успехи армии, а потому, что согласие это создало удобную для всех атмосферу. Религиозные нашли в чуде поддержку своему мировоззрению, а властьпредержащие обнаружили, что атмосфера чуда способствует сбору денег от пожертвований, инвестиций, ссуд, которые текли теперь в государство сверх меры. Ведь в атмосфере чуда никто не мелочится и не опускается до подсчета грошей, а все кружатся в праздничном восторге, как и подобает при свершении чуда.
Известно, что после падения Храма, пророчество было отобрано у пророков и дано глухому, дураку и ребенку. Потому большинство остерегалось облекать себя в одеяния пророков. Но число предсказателей и толкователей снов, быть может, в достаточно скромном числе, но все же нарастало. Были и такие, что говорили: «Я знал, всегда знал, что еще в дни моей жизни произойдет это чудо», а другие говорили: «Только слепой и глупец не чувствовали, что такая победа должна была произойти именно в эти дни».
Вера стала товаром, и если трудно было некоторым клятвенным атеистам внезапно поменять свое мировоззрение и стать истинно верующими, легко было даже им поверить хотя бы в «вечность Израиля» или в веление Истории, или – минимум – в еврея.
В тот миг, когда Божественное сознание проникло в мозг вернувшихся в лоно религии, они тут же покрыли его верхнюю часть небольшой кипой, чтобы была она между ними и небом, и там, на высотах, не смогли бы различить, что мозг этот до сих пор был свободен от веры.
Сотни тысяч израильтян выезжали утром в субботу на новые территории, кружились на машинах или пешком, заезжая или заходя в Хеврон, Шхем, Дженин и Туль-Карем. А некоторые даже забирались в дальние глухие деревушки между скалами, как, к примеру, Артес за бассейнами Шломо, что, по сути, кусок скалы Айтем из ТАНАХа. Любители археологии, которых у нас столько же, сколько семей, покупали у сельчан кувшины и блюда, сосуды и статуэтки, все то, что те успели награбить при раскопках. Любители искусства покупали греческие иконы у продавцов Бейт-Лехема, а женщины – вышитые платья сельчанок и прочее рукоделье и носили их у себя в доме, принимая гостей, как нарядные платья. Те же женщины, что не очень тянулись к культуре, налегали на овощные прилавки рынков, покупая овощи в полцены.
Время от времени какой-нибудь неразвитый араб стрелял по шумной толпе туристов, поездки прекращались на неделю, пока армия очищала окрестность, а после опять возобновлялся наплыв на территории, ибо невозможно остановить массу, которая в одно прекрасное утро пробудилась и узнала, что она большой народ в своем великом государстве, шагает по земле праотцев, испытывает влечение к своему прошлому. Ну, еще и овощи здесь столь дешевы, а в Тель-Авиве скучища.
В этой огромной массе нашлось, естественно, место и семидесятилетнему Герцлю Абрамсону, человеку тонкому в талии и легкому в походке, на котором годы не отразились, за исключением белых волос впереди и седеющих сзади. Каждую субботу выезжал он на своей машине и добирался до мест, которые знал в детстве и юности и посещал их до 1948. Именно в тот год страна была поделена на территорию, завоеванную евреями, и территорию, завоеванную их врагами. И к большому сожалению, враги захватили земли, которые были особенно любимы Герцлем. Теперь же, когда открылись дороги и были отменены границы, он вернулся на земли детства, словно бы назад во времени, как это описывается в научной фантастике. С чем это сравнимо и чему это подобно?! Старость в эти дни несла ему наслаждение, и он возвращался в эти места и освежал свой арабский язык, беседуя в кафе с сельчанами, слушая арабские сказки и сам рассказывая байки, частью идущие издревле, частью непристойные, не стесняясь слушателей, потому что в детстве был к этому привычен и теперь ощущал, что сдержанность за эти прошедшие шестнадцать лет далась ему довольно трудно.
К ночи он возвращался домой, усталый и счастливый, с пакетами липких сладостей, бараньего мяса, кофе, размолотым по-арабски, и несколькими тонкими питами из тех, которые арабы делают в приспособлении, называемом «цаалуф», а из евреев умеют лишь йеменские. Но в Израиле они уже привыкли есть хлеб из тмина.
Ознакомительная версия.
