Ознакомительная версия.
– Быстро же вы договорились, – сказал я, подходя к их столику.
– Не по-о-нял! – сожмурил рыжий глаз Шиньон.
– А тут и понимать нечего. Как здоровьице, Мыколка?
– Кто это такой? – спросил курдупель у Мыколы. – Ты его знаешь?
Мыкола пожал плечами.
– Впервые вижу.
– Разве мало тут чудиков? – засмеялся Эдик.
– Ты давай, друг, хиляй отсюда, – посоветовал Франь. – Выпил?.. Ну, и хиляй!
– Да вы и впрямь артисты! – воскликнул я. – Вам нужно непременно в театр. Там вас давно ждут!
– Сейчас я с ним поговорю! – грозно произнес Додик и встал было из-за стола, но Вера схватила его за рукав:
– Не вмешивайся! Видишь – пьяный!
– Нужно вызвать милицию, – возмутился Шиньон. – Что за черт – не дадут культурно отдохнуть! Официант! Официант!
Я развернулся и поплелся к своему столу.
Удивительный мир, в котором я еще недавно пребывал, для меня закрылся.
Львов, 1978 г.
Прошло два года. Ни малейшего просвета я и дальше не видел перед собой. Писал в стол, работал художником на изоляторном заводе и ждал каких-то блаженных времен, которые должны были прийти мне на выручку. Но они, однако, не приходили. Леонид Ильич, казалось, будет жить вечно, а с ним и вся его гнилая банда.
На заводе я малевал лозунги, призывы, агитки, и не было всему этому ни конца ни края.
В конце апреля мне приходилось работать каждый день, малюя первомайские транспаранты и другие глупости. Как-то в мою мастерскую вошел рассерженный начальник цеха, в котором я числился маляром, и спросил:
– Где табличка для моего кабинета?
Голос его звучал грозно и не предвещал ничего хорошего. Дурацкие таблички, которые он себе заказал, я все время откладывал на потом; одно лишь упоминание о них портило мне настроение – начальник хотел, чтобы я фигурно вырезал их из латуни и наклеил на деревянную дощечку.
– Я еще не сделал, я должен рисовать транспаранты, – соврал я.
– Что значит «не сделал»? Сегодня у нас иностранная делегация! Что они увидят на моих дверях?
Таким я его еще не видел. Он весь раскраснелся и аж кипел от ярости. Возможно, даже сто грамм для храбрости врезал. По крайней мере, я не ожидал от него трезвого следующей тирады:
– Все! Ты здесь больше не работаешь! Хватит с меня! Художники, бля, понимаешь! Пиши заявление! С сегодняшнего дня! Мне на стол! Все!
Я тоже могу впадать в нервы. Один элегантный взмах руки – и краска из банки вылилась на готовый щит с передовиками производства.
– Ах ты бл..! Да ты что? Обалдел?! – орал начальник, а я спокойно нацарапал заявление и, ткнув ему в руки, убрался восвояси.
Через час, собрав необходимые для увольнения подписи, я с трудовой книжкой в кармане уже брел по солнечной улице с настроением далеко не солнечным.
Изоляторный находился в самом конце Зеленой, до центра было далеко, но у меня не было ни малейшего желания пихаться в троллейбус и я шел пешком. Вдруг я услышал, как возле меня притормозил автомобиль. Дверца открылась, и знакомый голос пани Алины позвал:
– Пан Юрко! Садитесь, я вас подвезу.
Я послушно сел рядом с ней.
– Ну, куда это вы направлялись с таким видом, будто проиграли душу в карты? – толкнула она меня плечом.
Пани в возрасте за рулем выглядела оригинально. Особенно эта белая шляпка с маленькой белой вуалькой.
– У меня действительно такой печальный вид? – спросил я.
– Ужасный. Я подумала, что непременно должна вас перехватить. И – знаете что? Мы сейчас едем ко мне, и там вы мне обо всем расскажете. Между прочим, хочу вас обрадовать – я взялась писать мемуары. И все благодаря вам. Вы большой искуситель. Проблема только в том, что мне приходится ворошить святые имена.
– А разве обладателям этих святых имен что-то людское было чуждо? – перекрутил я фразу Ницше.
– Ну, собственно! Я тоже так думаю, а все же что-то меня гложет. Когда я стала вспоминать всю свою жизнь, мне становилось плохо. Выглядит так, что я втянула в порок десятка два национальных светочей! Среди них наши известные галичанские политики, писатели и художники. Вы представляете, что начнется, когда эти воспоминания будут изданы?
– Представляю. Но вы единственная, кто может засвидетельствовать, что великие люди не обязательно должны быть каменными истуканами. А так, между нами, – о ком вы уже написали?
– Начала я с Сяся Людкевича.
– Но он еще жив!
– Да, но я должна была начать с него. Это, знаете ли, все равно, что рассчитаться с кредитором. Я когда-то втрескалась в него по самые уши. Он хотел на мне жениться. И если бы я не была такой дурой, то жизнь моя пошла бы совершенно по другому пути.
– Но кто от этого выиграл бы? В молодости вы были такой красавицей, что ни у одного мужчины не было бы с вами тихого счастья. Что-то я не представляю вас за лепкой ежевоскресных вареников, как это принято у всех порядочных галичанок. Вполне возможно, что вы разрушили бы ему жизнь.
– Ну вы и язва! Хотя, может, вы и правы. Из меня вышла бы никудышная жена.
– Но хотя с вами ни один мужчина не чувствовал бы себя счастливым, вам, однако, удалось осчастливить множество мужчин! Вы открыли им такие горизонты, каких у них не было! Все это стоит увековечения.
– Меня осудят. Святые имена такого не заслужили. Они чисты и непорочны.
– Святые имена не пользуются клозетной бумагой?
– Перестаньте! – залилась смехом пани Алина.
Машина остановилась. Дома пани Алины сквозь густые ветви деревьев было почти не видно. Я помог ей выбраться из автомобиля и повел под руку по дорожке из гравия, которая пенилась цветами, разливающими вокруг вжиканье и жужжанье разных насекомых и пчел. От одного только этого уюта настроение у меня стало подниматься. А еще больше оно поднялось, когда я опрокинул бокал югославского вишневого вермута. Мы разместились в гостиной в мягких креслах, и я почувствовал, как меня окутывает покой.
– Ну, – улыбнулась хозяйка. – Давно мы с вами не виделись. Рассказывайте.
– С сегодняшнего дня я снова безработный, – сообщил я.
– И это все ваше горе? – рассмеялась она.
– Просто у меня была очень выгодная работа. А теперь опять придется что-то искать.
– И что же это была за работа?
– Художником на заводе. Раз в неделю придешь, сделаешь свое дело, и гуляй дальше.
– А какая была зарплата?
– Сто сорок.
Пани Алина залилась громким смехом.
– Сто сорок рублей! Да за такие деньги я даже не встану с кресла.
– Это вы, а это я.
– Потому что вы немного гоноровый[69]. Я вам предлагала помочь, а вы отказывались. Но еще не все потеряно. Хотите работать за солидные деньги?
– Где?
– О господи! Он не спрашивает, что за работа, а спрашивает где! Какая разница где? Может, на Марсе, а может, в Подгорцах. Сейчас ко мне придет один человек, который многим мне обязан. У него очень большой бизнес. Помню, он интересовался, нет ли у меня какого-нибудь интеллигентного парня. Надеюсь, вы еще не утратили своих интеллигентных манер, вкалывая на заводе?
– И что это за человек?
– Его звать Роман. Он связан с очень высокими людьми.
– Но чем он занимается?
– У него слишком разнообразные интересы. В одном месте покупает, в другом – продает. Но есть одна отрасль, которая нас объединяет. Это – красивые панянки.
– Что, он тоже лелеет этот виноград?
– Можно сказать и так.
– Вы хотите меня снова познакомить с криминальным кодексом?
– О, вы слишком осторожны. В ваши лета я без размышлений кидалась в первый попавшийся водоворот и, знаете, всегда выплывала суше сухого. А почему? Потому, что не боялась идти прямо, куда вела меня дорога, и никогда не размышляла на перекрестках. Это меня спасло. Вам предлагается хорошая работа. Насколько я ориентируюсь, тысячи три в месяц.
Я захлебнулся вермутом, и в голове моей прозвучал шелест банкнот. Но когда я тряхнул головой, банкноты уложились в пачки. Таких денег я в руках еще не держал.
– Хорошие деньги, – согласился я. – Но чтобы их заработать, наверное, недостаточно одного лишь интеллигентного вида, так?
– Конечно.
В комнату вошла девушка и сообщила:
– К вам пан Роман.
– Хорошо, проси его, – сказала хозяйка и добавила, обращаясь ко мне: – Ну вот, сейчас обо всем и поговорим.
Вермут потихоньку делал свое подлое дело, я чувствовал какое-то побарабанное состояние и мог согласиться на любое предложение.
Пану Роману было под пятьдесят. Это был высокий крепкий дядька, безукоризненно одетый и с улыбкой американского актера. Он вошел быстрым энергичным шагом.
– Пани Алина, мое глубокое почтение. Выглядите прекрасно! Чтоб мне лопнуть – вы опять влюблены! – почти пропел он, целуя руку хозяйке.
– Э, перестаньте – в моем возрасте!
– Что такое возраст? Возраст играет роль только для телятины, но не для женщины.
На его среднем пальце блеснул золотой перстень с каким-то фантастическим гербом.
Ознакомительная версия.
