Я посмотрел за него. На мосту стояло несколько придворных, любовавшихся прудом.
«Мне нужно опасаться не только еды, но и кинжала под мой льстивый язык».
Цзянь Ли повернулся и быстро пошел прочь. Я уставился на стоявшую передо мной тарелку с фруктами. Тогда я говорил с ним в последний раз, потому что два дня спустя Цзянь Ли выловили из старого колодца – изо рта текла вода, глаза были широко открыты.
«Ты сошел у ума, – заявил Вэньцзы, когда я пересказал ему разговор с евнухом. – Никто не посмеет!»
Повисло молчание. Мы оба знали, что во дворце был только один человек, который посмел бы.
Я достал нефритовую булавку, которую дала мне мать. Эту булавку ей подарил ее буддийский наставник, который был учителем в Шаолиньском монастыре, и, по легенде, она некогда принадлежала одному из Пяти предков. Тот проверял с ее помощью еду на присутствие яда, который заставил бы булавку потемнеть.
Я рассказал это, и Вэньцзы кивнул. В отличие от меня, он поверил в легенду безоговорочно. Возможно, к тому времени он и сам стал опасаться за свою жизнь. Я вспомнил одно из странных выражений, которые мне приходилось заучивать на уроках английского, что-то про утопающего, хватающегося за соломинку. Мы были умирающими, схватившимися за булавку.
«Попробуй на этом». – Вэньцзы указал на чайник с чаем из олденландии, прохладительным напитком, идеально подходящим для жаркого дня.
Я налил немного в маленькую чашку и окунул в чай булавку. Вынимая булавку, мы затаили дыхание.
«Потемнела?»
Я внимательно изучил ее.
«Не знаю. По-моему, да. Наверное, они будут травить нас малыми дозами».
Вэньцзы замаскировал нарастающий страх под раздражение:
«Ты что, не можешь сказать точно?»
«Я не каждый день нахожу в еде яд».
Он фыркнул и пошел прочь. Я успокоил себя тем, что если чай и был отравлен, то крошечной дозой. Я решил проверять булавкой каждое наше блюдо. Но сначала нужно было кое-кого предупредить.
Я видел императора только один раз, на расстоянии, в первые дни после приезда. Теперь, когда мы вошли в его покои, я даже усомнился, что перед нами стоял тот же человек. Он явно вернул себе здоровье: бледность, характерная для курильщиков опиума, исчезла, хотя император и продолжал надрывно кашлять. Кожа, когда-то стянутая и высохшая, обрела упругость относительной молодости. Мы коснулись лбами пола и на коленях подползли ближе.
– Наверное, вам непросто был встретиться с императором.
– Аудиенция удалась только благодаря безрассудству Вэньцзы. Нарушив бесчисленные правила этикета и бюрократии, он просто отправился в императорские покои и попросил немедленно нас принять. Снаружи настали сумерки. Изредка, благодаря трюку ветра, до меня долетали выкрики часового – и голос его был скорбный, как у раненой гончей.
Император выслушал предупреждение, для которого мы тщательно подбирали слова. Он нахмурил брови, но в его печальном взгляде я увидел, что он знает о перемене ветра. Я боялся его. По последним указам было видно, что император явно наслаждался властью. Властью, к которой его долго не допускали. Мне было любопытно, как долго ему разрешат с ней играть, прежде чем отобрать вновь, на этот раз навсегда.
«Вы выдвигаете неподтвержденные обвинения против тех, кого не хотите назвать. Каких действий вы от меня ожидаете?» – наконец сказал он.
Я молчал, но Вэньцзы поднял голову, и я понял, что он собирался сказать. Оглядываясь назад, я понимаю, что если бы тогда остановил его, все могло сложиться по-другому. Как наставник я его подвел.
«Простите меня, если мои слова прозвучали невразумительно. Я хотел заявить, что мы подозреваем вдовствующую императрицу в попытке медленно отравить нас. Мы также полагаем, что вам в пищу тоже добавляется яд – малыми дозами».
Император встал и подошел к нам, подняв Вэньцзы с колен.
«Спасибо, что предупредили меня. Теперь вам пора идти спать».
Мы видели, что он уже знал свою судьбу. И, как следствие, нам приоткрылась наша. Он вывел нас из покоев и в дверях произнес:
«Пусть то, что вы обнаружили, будет добрым советом: никогда не позволяйте детям становиться для вас опасными. – Его глаза посмотрели на луну, и у него вырвался горький смешок. – Вдовствующая императрица дала мне этот совет много лет назад».
В ту ночь я не спал. Сжимая в кулаке булавку, я шепотом молился материнским богам, прося у них защиты.
Через месяц император заболел. Его осмотрели доктора из международного поселения, но ничего не обнаружили. Чтобы его исцелить, вдовствующая императрица приказала давать опиум. И мне показалось, что со дня, когда приказ начали выполнять, каждую комнату дворца наполнили запах и вкус назойливого сладкого дурмана. Обезглавленное реформаторское движение развалилось. Те его участники, кто не успел бежать, были казнены.
На Трон Дракона пора было взойти новому императору, и Вэньцзы точно знал, что это будет не он. Однажды вечером булавка, опущенная в суп, почернела, и он застонал. Я выбросил еду, как делал уже несколько недель, и подумал о плане побега. Я не желал быть убитым во дворце, чтобы мое тело сбросили в заброшенный колодец. Мне нужно было забрать семью и укрыться в безопасном месте.
«Ты должен пойти со мной», – уговаривал я Вэньцзы. Он завороженно смотрел на булавку.
«Куда мы пойдем? Китай огромен, но где нам от нее спрятаться? У нас нет ни денег, ни друзей. Ее власть безгранична. Она нас выследит».
«У моей матери есть друзья. Они приютят нас и проведут в безопасное место».
«Друзья твоей матери? Это революционеры и преступники, они с радостью убьют меня сами или, хуже того, схватят и отправят назад к Старухе, чтобы причинить побольше страданий».
«Нет. Ты – мой друг, и этого достаточно».
Я крепко сжал его за плечи, но он смотрел в сторону.
«Расскажи мне еще раз о тех знаменитых монахах».
«У нас нет времени рассказывать сказки. Нам нужно действовать! Сегодня же!»
«Мне так страшно. Где бы мы ни спрятались, она везде нас найдет. – Он усмехнулся. – Она придет за нами, даже если мы умрем. Нам придется все время быть начеку. Даже после смерти».
Вэньцзы отвел взгляд от булавки; его глаза тоже почернели. Они были полны ужаса и еще чего-то, что я не смог распознать.
«Мы уйдем сегодня ночью», – сказал он, выдержав долгую паузу.
Я с облегчением закрыл глаза. Он согласился с моими доводами.
Я ушел к себе в комнату и начал собирать вещи в узел. В час петуха все затихло. Внезапно даже луна показалась мне громкой. Я замер в ожидании. Секунду спустя до меня донесся тихий вопль, прерывистый, дрейфующий по дворикам, как ворона, перелетающая с ветки на ветку, разнося ужасную весть.
Император умер. Я продолжал собирать вещи, и вдруг меня охватила паника. Схватив свой узел, я тихо пошел по коридорам, избегая похожих на привидения фигур с фонарями. Все двигались, все куда-то шли. Стенания не прекращались, словно хотели проникнуть в каждый уголок Империи. Я бежал по переходам, пока не увидел знакомый свет в комнате Вэньцзы. Она была пуста. На столе лежала записка. Я прочитал ее, свернул и бросился в Зал покаяния, где висел огромный шелковый веер.
Там было темно, если не считать скудного света от маленькой свечи. Не было слышно ничего, кроме непрерывных стенаний, завывающих, словно ветер в пустыне. Перешагнув деревянный порог, я вошел в зал, скрипя половицами. Шелковый веер лежал полусвернутым на полу, словно гигантский, сбитый стрелой журавль – позвоночник треснул, крылья сломаны.
Вэньцзы сидел спиной ко мне на деревянном стуле, глядя на плоды своих трудов. По крови на полу я понял, что он мертв. Его левая рука с длинным узким ножом вытянулась на столе. Я обошел лужу крови, подумав, как ужаснулся бы он, увидев эту картину, и оказался с Вэньцзы лицом к лицу.
Он перерезал себе горло. Одежда слиплась в кровавых сгустках. Прежде чем покончить с собой, он обрезал себе веки. Его брови и щеки были покрыты кровавой коркой, и глаза смотрели вдаль, зорко бдили даже за гранью смерти, чтобы избежать мести женщины, которую он так боялся.
Я встал перед ним на колени и поклонился ему, тому, кто был – на краткий миг между смертью Гуансюя и собственной – императором Китая, Сыном Неба.
На этом дед остановился, и я понял, что ему больно продолжать. Мне хотелось и утешить его, и уговорить рассказывать дальше. Дом погрузился в молчание, и освещенный луной двор запустелым видом походил на покинутую актерами сцену. Дед встал со стула и потянулся.
– Вдовствующая императрица приказала убить императора?
Смерть Вэньцзы и утрата, пережитая дедом, придавили меня тоскливой тяжестью.
Он пожал плечами:
– Никто никогда не узнает, потому что она сама умерла на следующий день после Гуансюя. Я знал, что фракции, желавшие смерти Вэньцзы, захотят спрятать концы. Моей жизни угрожала опасность. Я бежал.
Я смешался с истеричной толпой, метавшейся по ночному дворцу. Связался с семьей, и отец устроил так, чтобы жена с дочерями присоединились ко мне. При любой возможности я упоминал имя матери, и нам помогли благополучно добраться до Гонконга. Когда я спешил к лодке, возница, доставивший нас на пристань, сказал: «Не волнуйся. Твоих родителей тоже переправят в Гонконг. Вы скоро встретитесь».
