Ночь приобрела теперь другое свойство. Они были рады покинуть дубы, серебристые поля и огни, призывавшие к себе с другой стороны ветреных заливов. Невозможно дотянуться до огней через воду, но красота их при летнем ветре такова, что этого и не требуется. Путь на машине к Манхэттену, где ее двигатель станет подобен пчеле в улье с бесчисленным множеством других, был настолько радостным, насколько это возможно у влюбленных, которыми они, несомненно, были.
Где-то западнее Хапуги они нашли открытую заправку и залили бак. Через двадцать минут езды они оказались уже среди дорог, сверкающих неоном и электричеством, где было полно шиномонтажей, мебельных магазинов и огромных цилиндрических резервуаров, которые перемещались вверх-вниз по мере наполнения или опорожнения, но только так медленно, что многие взрослые и почти все дети были озадачены видом пустых стальных каркасов, где когда-то сплошь стояли резервуары, а потом – возвращением этих резервуаров. Дальше, где земля была покрыта тенями от уличных фонарей и разделена железнодорожными путями, уходившими в глубь улиц, а троллейбусные провода вверху походили на остановленные, выпрямленные, очищенные и сжатые молнии, они увидели закусочную. Открытая, чтобы обслуживать полицейских, уборщиц и случайных посетителей, возвращающихся из Хэмптона, она возвышалась на платформе и разделялась на четыре крыла, расположенных крестообразно, как у клуба «Джорджика», и сиявших изнутри, точно витрины Тиффани.
– Остановите здесь, – скомандовала она. Он свернул к обочине. Когда дверцы захлопнулись и их омыл белый свет, она сказала: – Этот свет напоминает мне о том, как мы узнали об окончании войны в Европе, как раз перед тем, как об этом сообщили. В прошлом году в начале мая мы были в Ист-Хэмптоне. Однажды вечером было очень тепло, поэтому после обеда в клубе мы решили прогуляться до дома по берегу. Если идти не спеша, это занимает около получаса. Поворачивая к прогалине в дюнах, ведущей к нашему дому, мы заметили какое-то свечение и увидели на песке наши тени. Мы сразу обернулись, все трое. Невдалеке от берега стоял корабль, который подошел у нас за спиной с запада. Корабль весь так и пылал, но не горел, как мы много раз видели на горизонте во время войны. Он был близко, с гирляндами электрических ламп, протянутыми от бушприта к мачтам и вниз, к корме. Это было так красиво – по очень многим причинам. Много лет все было затемнено. Можно было слышать грузовые суда, линкоры, целые конвои – но по ночам их никогда нельзя было увидеть. Мама сказала: «Кого-то оштрафуют». – Но отец возразил: «Нет, никого не оштрафуют. Это яхта Генри Стимсона». Я помню. Он сказал: «Это яхта Генри Стимсона, Эвелин, – мою мать зовут Эвелин. – И если военный министр освещает посреди океана свою яхту, словно рождественскую елку, значит, война закончилась».
– Вы обедали? – спросила она, когда они заняли места в кабинке. Они хотели сидеть и бок о бок, и лицом к лицу. Порешили на том, чтобы сидеть лицом к лицу. Было три часа утра, но сна не было ни в одном глазу.
– Обед был вчера, – заявил он, просмотрев меню, – и состоял в основном из шампанского. Чтобы вернуться на землю, я возьму сэндвич и молочный коктейль.
– Я буду то же самое.
– Вы всегда так делаете? Вы и в прошлый раз брали то же самое.
– Это привычка, оставшаяся от Виктора, но в прошлый раз и сейчас я и в самом деле хотела взять именно это. Может быть, у нас одинаковые вкусы. Посмотрим. Скажите, что вы сегодня собирались сделать? Сорвать оглашение помолвки? Побить Виктора?
– Я бы не побил Виктора, он же здоровенный, как «Гинденбург»[31]. У меня не было никакого плана. Мне казалось, как только я вас увижу, так и пойму, что делать. Но вас нигде не было, и я решил, что приехал не туда и упустил свой шанс.
– Я вас видела, – сказала она.
– В самом деле?
– Да. Когда выходила из дамской комнаты. Я смирилась со всем, что должно было произойти, и, в общем-то, не слишком огорчалась. Я пробыла с ним так долго, что привыкла к нему. Это было бы чем-то вроде брака по договоренности. Бывают вещи и похуже. И я не думала о вас… по крайней мере, две или три минуты. Я убирала вас из своих мыслей. Я смогла бы. Возможно, я постоянно думала бы о вас всю оставшуюся жизнь. Возможно, доживи я до восьмидесяти, я бы жалела, что не прожила жизнь с вами, а может, и нет. Если бы мне ничто не напоминало о последних нескольких днях, из памяти у меня в конце концов исчезли бы подробности… Так оно и происходит. Вот кто-то говорит: представьте, что было бы, если бы мы не открыли Эмили Дикинсон. А я скажу иначе: подумайте обо всех Эмили Дикинсон, которых мы так и не открыли. По большей части возможности остаются тайными, утраченными, упущенными. Уверена, что так оно и есть. А потом, когда заиграли эту песню – я хотела бы ее спеть, думаю, у меня бы очень хорошо получилось, – я вышла в холл, и у меня чуть было не случился сердечный приступ. Там были вы, неловкий, не к месту, с бутылкой в руке, которую вы держали за горлышко. Так даже официант не стал бы ее держать. Вы были похожи на того, кто забрел в клуб с пляжа, чтобы испортить вечер. Время от времени это проделывают, и таких людей легко распознать.
– Меня вычислили?
– Как леопарда. Про вас все поняли. Я слышала, как об этом говорили, но вы были слишком располагающим к себе, слишком добродушным, чтобы вас выгнать. Вы бродили в одиночестве, и это было очевидно, пока на вас не наткнулся этот идиот, Росс Андерхилл, и вы не начали с ним говорить. Это чудный идиот, который, как и большинство идиотов, не знает, кто он такой, но даже другие идиоты не желают с ним говорить, потому что с тех пор, как вернулся, он пытается собрать деньги для экспедиции в Австрию, чтобы поймать снежного человека. Это было очень любезно с вашей стороны.
– Я думал, он просто пьян.
– Он и был пьян. Он всегда пьян.
– И, кроме того, даже у идиотов есть душа. Даже идиотов можно любить.
Она медлила, наслаждаясь проходившими секундами, как наслаждаются временем, растянутым музыкой.
– Потом пришлось принимать решение. Я оглушила себя дорогим алкоголем, рядом был океан, но все это не помогало. Это заставило меня подумать: вот что важно, вот ради чего мы живем. А потом я вышла к океану. Знаете, на что это было похоже? Там разбивались волны, и каждый раз, как волна обрушивалась на песок, я чувствовала это всем телом. Разбиваясь с глухим стуком, они каждый раз говорили: «Ты живешь только раз, ты живешь только раз».
Вскоре после того, как они приступили к еде, она встала и прошла по пустому залу к телефонной будке, откуда позвонила родителям – внезапный прилив любви и сожаления подсказал ей, что они могут беспокоиться. Но они не были настолько обеспокоены, как она опасалась, и не только уже легли, но и спали.
Отец сказал ей, что гараж дома в Нью-Йорке занят. Она и так это знала.
– Не оставляй машину на улице, – сказал он. – Это кабриолет, его можно открыть с помощью перочинного ножа. Поставь ее в гараж на Первой. – Она пообещала. О том, что случилось, они не произнесли ни слова. Родители будут ждать, пока она сама не поднимет эту тему, что придется сделать, но сейчас своим молчанием они снимали с нее лишнее бремя. Когда она вернулась из телефонной будки, в пиджаке Гарри, небрежно накинутом на плечи, с пурпурно-черными блестками, представлявшимися верхом элегантности в закусочной в Коммаке или где там они были сейчас, в четыре утра, ей казалось, будто ее жизнь началась с чистого листа. Она не скрывала этого. Ее улыбка была почти так же прекрасна, как ее песня, что значило очень многое.
– Они в порядке? – спросил он.
– Они спали.
– Никаких вспышек?
– Нет.
– А упреки были?
– Ни одного.
– Легко отделались.
– Легко отделалась, – повторила она, – особенно если учесть, что это конец для Вилли и Билли.
– Просветите меня.
– Мой отец – Уильям Хейл III, а отец Виктора – Уильям Бекон III.
– Что же случилось с Виктором?
– Его старший брат был Четвертым, но его убили на войне. Моего отца называют Билли, а Вилли Бекона – Вилли. Поэтому шутили, что когда у нас с Виктором родится мальчик, он станет Уильямом Четвертым, а фирма, которую он унаследует, будет называться Хейл, Бекон – как приветствовали Цезаря, – а в разговоре ее будут звать Вилли и Билли. Думаю, такое название прилипло бы. На Уолл-стрит всегда так бывает. Никому не говорите, но мой отец ее ненавидит.
– Ненавидит что?
– Уолл-стрит.
– А! Но все это было спланировано?
– Все было на мази.
– Откуда вы знаете, может, Виктор собрал отряд и гонится за вами?
– Если и так, он, вероятно, направился не в ту сторону. Кроме того, он не берется за то, что не разработано самым тщательным образом. Оскорбите его, и через два года обнаружите, что ваши чеки недействительны. Знаете, что какие-то вещи на ощупь теплые, например, дерево или шерсть, а некоторые нет, например, мрамор или сталь? Виктор – это мрамор.
