Уговорить его уехать удалось не сразу. Он боялся оставлять меня одну. Но далее Сьюзан Кохен – психотерапевт, наблюдавшая меня после несостоявшегося самоубийства, – сказала, что, пожалуй, стоит немного ослабить поводья. И Майкл уехал. А я чувствовала себя вполне прилично до тех пор, пока Адам не сбежал от меня в Орегон с девицей, которая раньше делала нам карамельные маккиато, и в моей голове что-то стало раскручиваться, как клубок пряжи, покатившийся с лестницы.
Майклу нравилось в Нью-Йорке, несмотря на постоянные проблемы с деньгами. Он играл на гитаре в начинающей группе «Бананафиш» и подрабатывал официантом в знаменитом ресторане «Балтазар» в Сохо. Сначала они с Верой снимали маленькую двухкомнатную квартирку в Ист-Сайде вместе с парнем по имени Пол Хадсон – солистом и автором песен «Бананафиш», но недавно переехали в отдельную в более дешевый Бруклин, а свою бывшую половину квартиры предоставили мне.
Я вышла из автобуса, перекинула через плечо туго набитый рюкзак, и душная июльская жара, как полиэтиленовый пакет, облепила меня. Поплутав немного, я вошла в метро, где все казалось покрытым слоем въевшейся грязи и остро пахло мочой и помойкой.
Я не была совсем новичком в Нью-Йорке. С Майклом и Верой мы десятки раз приезжали сюда, когда были подростками. Майкл врал тете Карен, что мы идем в поход со школой, и вместо этого мы ехали на Манхэттен. Мы ночевали в машине, днем Майкл рассматривал гитары и изучал новые записи, появившиеся в здешних магазинах, а мы с Верой, которая была моей подругой еще до того, как стала девушкой Майкла, бродили по центральным улицам, надеясь встретить какую-нибудь рок-звезду.
Именно тогда я научилась уважать и любить недостатки этого города, как можно уважать и любить шрам на теле любимого человека. Особенно это касалось обшарпанных районов Ист-Виллидж и нижней части Ист-Сайда, где мы с Верой околачивались у входа в клуб «Си-Би-Джи-Би», золотые дни которого были далеко в прошлом, имитируя английский акцент и уверяя, что мы родственницы Джо Страммера, чтобы произвести впечатление на собиравшихся там панков.
– Вот так я и хочу жить, – решила я еще тогда.
– Как? Тусоваться с этими недоносками и сидеть на грязном тротуаре? – удивилась Вера.
– Нет. Быть частью этого. Этого города. Этой жизни. Этой музыки.
– Высоко берешь, – сказала Вера.
Не сосчитать, сколько часов своей юности я провела, мечтая о том, что когда-нибудь буду жить на Манхэттене и как счастлива я тогда буду. И вот это когда-нибудь превратилось в сейчас, и я чувствовала, будто перешла через мост и он сгорел за мной. Вернуться назад невозможно. Жизнь изменилась, наверное, к лучшему Но в моей прошлой жизни перемена всегда означала беду, и теперь, направляясь к платформе, я не была уверена, что именно ждет меня.
Я так никогда и не научилась ориентироваться в нью-йоркском метро. Майкл, который на два года старше меня и поэтому сам назначил себя лидером, уверяет, что я страдаю «топографическим кретинизмом». Поэтому накануне отъезда он дал мне по телефону подробнейшие инструкции, как добраться от автобуса до метро и потом до их квартиры, и заставил повторить их три раза.
– Майкл, мне двадцать шесть лет. Перестань обращаться со мной как с ребенком.
От пристани до метро я добралась без особых осложнений. Поезд линии «А» доставил меня до станции «Четвертая Западная». Там я должна была перейти на линию «F» и доехать до «Второй авеню». Майкл не мог встретить меня, потому что работал до полуночи, а Вера обещала, что постарается, но если я не увижу ее на станции «Четвертая», мне придется самой добираться до квартиры и ждать ее там. Чтобы поддерживать честолюбивые устремления Майкла она подрабатывала в благотворительной организации, собирающей деньги на исследования в области рака, и в этот вечер они проводили какое-то мероприятие для спонсоров в отеле «Уолдорф-Астория» Вера не была уверена, что сумеет вырваться раньше.
На станции ее не было, и я немедленно ощутила беспокойное легкое покалывание в желудке. Но даже в вибрации рельсов метро я чувствовала энергию этого города, а мелькание разнообразных лиц вокруг вовлекало меня в какое-то общее электрическое движение, которое я воспринимала всей кожей, и даже во рту появился острый металлический привкус.
На противоположной платформе я заметила двух интересных персонажей. Один из них был стариком с солонкой и помидором, который он ел как яблоко, а другой – парень, которому, наверное, еще не было и двадцати, беспокойно подпрыгивающий у лестницы.
Я наблюдала, как дергается вверх и вниз его голова и ей вторит нога, будто отбивающая ритм песни, которую слышит только он. Темные пряди волос падали на лицо, нос был крупным и вполне римским, а подержанный и не очень хорошо сидящий костюм цвета зеленого горошка, выглядел неуместно нарядным на этой станции.
Он мне сразу понравился. Он был хорош особым нью-йоркским стилем – худой уличный подросток, никогда не видевший дневного света и свежего воздуха. И он ни секунды не стоял спокойно. Даже с другой платформы я смогла прочитать на его лице выражение, говорящее: «на свете все за меня, кроме моей судьбы», но, очевидно, сам он этого еще не знал.
Парень оглянулся, и я не успела отвести взгляда. Наши глаза встретились и уже не расставались. Он сделал несколько осторожных шагов в мою сторону, резко остановившись у желтой линии, которую не должны пересекать пассажиры. Его руки свободно раскачивались, и он, казалось, не шел, а легко скользил, будто кукла, подвешенная на сотне невидимых нитей над самым краем земли.
Послышался шум приближающегося поезда, и из тоннеля подул поток воздуха, давая секундную передышку от жары. Парень в зеленом костюме обернулся в ту сторону и опять уставился на меня.
Он с подозрением оглядел мой рюкзак и негромко крикнул:
– Как тебя зовут?
Звук его голоса застал меня врасплох. Это был уверенный голос, притворяющийся застенчивым.
– Как тебя зовут? – повторил он.
Я хранила молчание, вспомнив, что опасно разговаривать с незнакомцами в метро. Но даже если он был грабителем, он находился слишком далеко от меня, чтобы напасть. И не забывайте, он мне понравился. И у меня была новая жизнь. И я была новой. И у меня появилась возможность хотя бы притвориться, что я такой человек, каким хотела быть. И я никогда не смогу забыть Адама, если не начну знакомиться с теми, кто мне нравится.
– Ну, быстрей! – торопил меня незнакомец.
– Элиза, – в конце концов выговорила я.
Парень улыбнулся, и его лицо просветлело, будто у него в мозгу включили лампочку. Потом он осмотрел меня снизу вверх так, что я немедленно почувствовала себя раздетой.
Через секунду поезд должен был разорвать странную связь, установившуюся между нами.
– Элиза! – Он повысил голос и указал на приближающиеся огни. – Не садись в этот поезд.
Потом поезд подошел к платформе, и я его больше не видела.
Мое новое Я молило меня оставаться на месте, но, очевидно, моторными функциями еще управляло старое Я, и ноги сами шагнули в вагон. Вся электрическая энергия, которая была вокруг меня, внезапно сосредоточилась в середине груди, й когда двери вагона закрылись, мне показалось, что в сердце сделали укол адреналина.
Поезд тронулся, и я прижалась лицом к окну, пытаясь еще раз увидеть парня в зеленом костюме. Он, улыбаясь, смотрел на меня и качал головой.
Я все-таки села не в тот поезд, потому что стояла не на той платформе, и поняла, что еду в противоположном от центра направлении, только когда в треске испорченного репродуктора разобрала слово «Гарлем».
Был уже девятый час, когда я наконец нашла Вторую авеню, прошла несколько кварталов по Хьюстон-стрит и обнаружила примету, означающую, что почти добралась до места – круглую вывеску мини-маркета Каца на углу Хьюстон и Людлоу.
Немного дальше я увидела и Веру, прижимающую к уху мобильный телефон. Ее губы двигались так, будто она кричала, на плече висела большая хозяйственная сумка, одета она была в длинную клетчатую юбку, а на ногах – кроссовки с носками. В моем представлении Вера всегда воплощала голос разума, но одевалась она как зачуханная русская библиотекарша, даже когда на улице было больше тридцати градусов.
– Ну вот и ты! – сказала она, когда я подошла ближе.
Вера была привлекательной и очень неглупой девушкой с темными волосами и ярко-зелеными глазами, отливающими аметистовым блеском. Правда, когда она была в очках, то есть почти всегда, этот эффект пропадал.
Она крепко обхватила меня руками. Мы не виделись несколько месяцев, и теперь в ее присутствии я сразу почувствовала себя лучше.
– Извини, что так долго, – сказала я. – Ты давно ждешь?
Она выудила связку ключей из своей сумки и покачала головой.
– Я только что вырвалась с работы. Я оставила записку твоему будущему соседу, чтобы он встретил тебя на Четвертой улице, но у него какая-то особая метрофобия, и он редко решается сгуститься под землю. Он так и не отзвонился.
