Ознакомительная версия.
– Так, может, вы отправитесь своей дорогой, а встретимся уже на борту? – отделяется Хамид от этой группы сумасшедших, так как не знает, во имя чего должен мчаться с ними сломя голову.
– Пять часов ожидания перед следующим рейсом проведем в зале лаунж[3] Мархаба. Он очень хороший и удобный, – говорит ему Карим. – Может, там удастся еще перемолвиться?
– Да, наверняка.
Саудовец уходит, наклонив голову. Его сердце обливается кровью, а в уме всплывают воспоминания из того времени, когда он был мужем Марыси и участвовал во всех перипетиях этой сумасшедшей польско-арабской семейки. «Это невозможно выдержать, – вздыхает он. – А будет еще хуже».
Чтобы сесть на рейс в Европу, необходимо перейти в другой терминал. Как и говорила Марыся, это занимает много времени. Сначала они едут на лифте, сквозь стеклянные стены которого наблюдают текущие по стенам здания с высоты трех этажей каскады воды, потом их ждет поезд с автоматическим управлением, а затем – серия эскалаторов.
По дороге они проходят еще проверку документов и досмотр служб безопасности. Когда они добираются до своих ворот, все уже достаточно измучились и вспотели, а Дорота просто валится с ног.
Раны, которые она получила в теракте на Бали, еще не затянулись, а неизвестная болезнь ее очень ослабила. Гордая женщина не согласилась на аренду инвалидной коляски, на которой могла бы преодолеть долгий путь. «Мне же всего сорок пять лет! – кричала она, тряся своей светлой шевелюрой. – Не будут меня возить, как какого-то паралитика или старого дедушку. Об этом не может быть и речи!»
Из-за своего упрямства она теперь едва держится на ногах, а ее лоб покрыл холодный пот.
– Как только приземлитесь в Варшаве, дайте знать, – просит измученная Марыся. – Тут уже рукой подать, ведь больше половины пути позади.
– И сразу идите к врачу, – напоминает также обеспокоенная Дарья, которая испытывает угрызения совести из-за того, что не летит с ними и не помогает матери в трудную минуту.
– А ты сразу же принимайся искать работу в Саудовской Аравии! – резко приказывает она отчиму, так как хотела бы, чтобы они были с ней.
– Ни о чем не беспокойся, вскоре мы должны вернуться к родным саудовским пенатам, – утешает ее Лукаш, и при этом у всех светлеют лица.
– Держитесь! Берегите себя! Мы вас любим! – раздаются в зале последние возгласы, когда поляки направляются на посадку.
– Пойду покурю, – сообщает Марыся, которая сидя (да и вообще сейчас) не в состоянии вздремнуть, несмотря на то что диваны и кресла мягкие и удобные, а подножки позволяют вытянуть ноги.
– Останешься с Надей? – спрашивает она у Карима, который и так не может двинуться, придавленный тельцем спящей девочки, но видно, что это не доставляет ему хлопот, даже наоборот – приносит огромное счастье.
– Иди, иди, – шепчет он, маша на Марысю рукой. – Только не кури слишком много, – напоминает он как хороший муж и доктор.
– Все в порядке. – Марыся улыбается про себя в ответ на такую заботливость. «Может, все как-то у нас наладится?» – думает она.
Но когда через минуту ее взгляд падает на спящего Хамида, который сжимает в объятиях их сыночка Адиля, сердце ее трепещет и она уже знает, что это невозможно. «То, что задумал Карим, неестественно! – Женщина тут же впадает в ярость. – Это невыносимо! Как же я буду видеться с сыном?! В моем бывшем доме и в присутствии Хамида, которого по-прежнему люблю?! Как же мне поддерживать отношения с бывшим мужем, когда стоило ему лишь кивнуть – и я полетела бы с ним? Бросила бы все, всю мою прошлую жизнь, пренебрегла бы Каримом, его любовью ко мне, всем миром, чтобы быть с первым и единственным мужчиной, к которому я испытываю всепоглощающее чувство. И между тем походя все профукала! Вот так я!» Она вздыхает, ей тяжело: она не в состоянии справиться с ситуацией.
– Эй!
Когда Марыся входит в курилку, Дарья приветствует ее глуповатой улыбкой после чрезмерного количества выпитого алкоголя, поданного бесплатно на входе в шикарный зал ожидания.
– Ты видела, какие тут сорта вин? А пиво? На любой вкус! А джин только наивысшей пробы! Невероятно!
– Может, все же немного притормозишь, а то не дойдешь до самолета.
Марыся поджимает губы: ей стыдно за поведение сестры, на которую иностранцы смотрят со снисходительностью и легкой иронией. У арабских же мужчин, которых здесь хватает, в глубине глаз светятся презрение и злость.
Девушка ни на что не обращает внимания.
– Ты смотри, какое совпадение! Я встретила моего бывшего шефа и по совместительству друга из Англии.
Она переходит на английский, показывая на красивого смуглого пакистанца.
– Он летит в Карачи, а его товарищ-англичанин – с нами в Эр-Рияд. Правда, забавно?
– Не знаю, что в этом забавного, но о’кей.
Марыся шепчет по-польски своей непослушной сестре, пронзая ее осуждающим взглядом.
– Прекращай и иди отдохнуть, – приказывает она сурово.
– Не будь монашкой, Марыся! Прежде всего познакомься с моими друзьями. Это Джон Смит.
Она показывает на типичного англичанина, подвижного мужчину лет тридцати. У него светлая кожа, рыжие волосы и голубые, как васильки, глаза.
– Очень приятно.
Марыся манерно протягивает руку, а невоспитанный мужчина, не сдвинувшись с места и по-прежнему сидя, забросив ногу на ногу, отвечает на ее рукопожатие.
– А это британский пакистанец Моэ.
Элегантный пакистанец встает и подобострастно протягивает две ладони в знак приветствия.
– Ваша сестра была у меня лучшей работницей, – хвалит он Дарью. – Не говоря уже о том, что она быстрая, добросовестная и всегда улыбается. Как вижу, чувства юмора она не утратила.
Он кланяется и складывает руки на груди.
«Типичный азиат, угодливый до боли. Но такие, с чертовой улыбочкой, приклеенной к лицу, тоже подкладывают бомбы. – Марыся после двухлетнего пребывания в Азии уже не обманывается. – А в Пакистане так это ужас, что вытворяют! Они еще более мусульмане, чем арабы. Такие религиозные, одни ортодоксы, а этот псевдо-англичанин пакистанского происхождения даже руки мне подал, что в соответствии с их убеждениями категорически запрещено. Это ложь и двуличие!»
– Дарья, идем, – уходит она, решительно таща сестру за собой.
– Джон, увидимся в самолете, – обращается девушка к мужчине, с которым только что познакомилась. Видно, что он ей понравился.
– Угу, – буркнул тот, сделав большой глоток виски и глубоко затягиваясь дымом сигареты.
В самолете Дарья устраивает суматоху. Столько шума и гама, что в конце концов Джон меняется местом с каким-то любезным саудовцем и усаживается на сиденье рядом с молодой скандалисткой.
– Шампанское? – спрашивает улыбающаяся стюардесса, наклоняясь с подносом перед каждым пассажиром бизнес-класса.
Хамид отказывается жестом руки, так как старается успокоить отчаянно верещащего Адиля, который ни за что не дает себя привязать поясом к сиденью. Поведение ребенка ранит сердце Марыси, но она решает не мешать, потому что знает, как унизительно такое вмешательство. Кроме того, она отдает себе отчет, что тоже ничего не добьется. Мальчик измучен и издерган, и путешествие с ним наверняка не будет легким. Надя сидит между родителями и с удивлением приглядывается к невоспитанному малышу, раздумывая, не стоит ли ей самой начать плакать. В конце концов благодаря обслуге, которая жертвует девочке рюкзачок, набитый детскими сокровищами – раскрасками, мелками, паззлами и даже маленькой моделью самолета, – желание капризничать у нее пропадает.
Дарья, погруженная в разговор с Джоном, ежеминутно, зажимая рот, взрывается нескончаемым смехом.
– Я хочу шампанского! – машет она стюардессе, но та смотрит на нее с явным недоверием, поджав губы.
– Девушка совершеннолетняя? – спрашивает она вежливо: юное личико наводит ее на мысль, что девушке не более шестнадцати лет.
– Ха! Ну конечно!
Сказывается выпитый прежде Дарьей алкоголь, поэтому она ведет себя шумно, глаза ее блестят, а язык немного заплетается:
– Эй, мой махрам,[4] – обращается она к Кариму, – я уже взрослая или нет?
Она снова смеется, на что индонезиец только кивает, думая, не доконает ли его опека над этой девочкой-подростком. После взлета, который из-за визга Адиля длился бесконечность, Марыся все же решает вмешаться.
– Хочешь, я тебе помогу? – спрашивает она Хамида, видя его вспотевшее лицо и неловкие движения.
– Зайнаб никогда не подпускала к малышу нянек, – признается он, впервые со дня смерти жены произнося вслух ее имя. – Она считала, что все они плохие и не смогут заботиться так, как мать. В общем, она была права. По приезде я все же должен буду кого-нибудь нанять, потому что сам не справлюсь, – криво улыбается он.
– Но сейчас, может, мне удастся его успокоить, хотя тоже не обещаю.
Биологическая мать, которой мальчик практически не знает, берет заплаканного, в соплях двухлетнего малыша на руки, и тот сразу же кладет маленькую вспотевшую головку на ее плечо, осторожно трогает ее за длинные, пахнущие хной и жасмином волосы и успокаивается. Все посвященные в шоке и опускают глаза: до них вдруг доходит, как сильна природная связь между матерью и ребенком.
Ознакомительная версия.
