Лючи рассмеялась – как будто на старом скрипучем граммофоне включили оперную арию.
– Тебя печатают в юмористических журналах?
Мы остановились на красный свет. В окне салуна виднелись два силуэта: старики-негры у бильярдного стола. Музыкальный автомат играл блюз.
«Пока нет… Только в журналах для взрослых».
От смеха по ее щекам полились слезы.
– Круто! Значит, им там самое место. Я тоже когда-то рисовала. – Ее голос срывался на каждом слове. – Первые десять лет своей жизни посвятила художествам на асфальте – изрисовала весь тротуар перед маминым домом. Если увидишь где-нибудь граффити с животным, это наверняка мое.
Пытаясь писать и рулить одновременно, я то и дело закладывал виражи.
«Хочешь, мы вместе придумаем сатирический комикс о современном обществе?»
Большой бордовый клуб дыма эффектно врезался в потолок.
– Это случайно. Я не собиралась тебя развлекать.
Мы проехали перекресток Севен-Майл-роуд и Конант-стрит – один из самых опасных в городе; тут даже светофор не работал. У заправки «Саноко» регулярно появлялись очерченные мелом силуэты на асфальте.
«Это легко. Выбери самые ужасное событие в жизни и выставь его в самом мрачном свете. В конце концов ты достигнешь дна – точки, когда трагичнее уже некуда, и тебе самой станет смешно».
По телефонному проводу пробежала белка; в небе кружила стая ворон.
«Иногда реальность опережает фантазии. Ученые недавно доказали, что наше восприятие мира – всего лишь трудно постижимая проекция. Не существует ни времени, ни пространства. Элементарные частицы могут обмениваться зарядом на любом расстоянии. Вскоре появится устройство, способное ясно видеть то, что мы считаем прошлым и будущим. Не исключено даже, что смерти нет. Когда еще жить, как не сейчас?»
Я поднес косяк к ее губам.
– Набор красивых слов. И он не отменяет того, что сейчас мы катимся невесть куда в этой долбаной машине по ночному городу. Знаешь, в смерти я боюсь только одного – что это еще не конец.
«Вот именно. А что, если после смерти мы попадаем в новый мир? Вдруг он гораздо хуже этого?»
Мы притормозили у винного супермаркета на углу Третьей-стрит и Форрест-авеню. На тыльной стороне здания темнел силуэт черепахи.
Похоже, Лючи не привыкла, чтобы перед ней придерживали дверь.
Она пронеслась в танце по продуктовому ряду – грациозное шимми у полок с «быстрой» лапшой, стремительная джига у мультяшных персонажей на коробках с хлопьями. Кружась, она дотанцевала до стойки с прессой и кивнула на порножурналы:
– Покажи, в каком их них тебя печатали.
Я взял свежий «Джент» и открыл на странице юмора. Лючи положила подбородок мне на плечо. На карикатуре был изображен бизнесмен, в слезах взывающий о помощи на сломанном эскалаторе.
Лючи согнулась от смеха. Надеюсь, запись на камере наблюдения не стирают в конце смены и это мгновение хранится на надежном носителе, а не только в моих зыбких воспоминаниях. Она предложила набрать дешевого белого вина.
У меня родился внезапный комплимент:
«У тебя очень красивая осанка».
– Без рук приходится держать спину.
В очереди Лючи на секунду замерла.
– А ты знаешь, что все клетки в организме у нас уже новые, не те, что были при рождении? Клетки самоуничтожаются. Все, кроме раковых. Если ночью посмотреть на Детройт с самолета, он похож на рак. Люди – это раковая опухоль. Болезнь. Лечение одно – покончить со всем раз и навсегда. Видишь, этот буддийский монах все правильно понял.
За бронированным стеклом стеллажа с крепкими напитками висело знаменитое фото монаха, невозмутимо сгорающего заживо в позе лотоса.
После покупки двух бутылок лучшего вина мой бумажник опустел.
Похоже, чтобы в следующий раз заправиться, придется клянчить у кого-нибудь бензин.
Как только мы сели в машину, Лючи потребовала открыть вино. Мы поехали дальше. За окном сменялись зарисовки из жизни: мальчишки играли в уличный баскетбол – с ящиком из-под молока вместо корзины; девочки прыгали через двойную скакалку; какие-то юные балбесы пили пиво, прикрыв банки бумажными пакетами; на крыльце дома пенсионеры стучали костяшками домино. Лючи держала бутылку на коленях и медленно потягивала вино через зажатую в зубах соломинку. В перерывах между глотками она задумчиво пожевывала кончик. По радио играл саундтрек из триллера.
«Хочешь ко мне?»
– Это где?
«Где мне вздумается», – написал я.
– Выходит, ты бездомный инспектор недвижимости?
«Банку принадлежат тридцать тысяч домов. Можем поехать в любой из них. Сейчас я живу в особняке на берегу. На Лейк-Шор-роуд в Гросс-Пойнте. Ты бывала там? У меня спальня с чудесным видом на Канаду. И даже причал. Только яхты нет».
– Конечно, едем, – сказала Лючи.
Я взял курс на Мичиган, затем резко свернул на Джефферсон-авеню, едва не врезавшись в автобус. Обветшалые дома постепенно сменялись роскошными особняками с идеально ухоженными лужайками. Эта метаморфоза всегда казалось мне дикой, как галлюцинация.
Я припарковался за церковью Святого Павла. Мы расположились с вином на капоте и стали придумывать комикс. Лючи пила длинными глотками и смеялась по любому поводу.
– Однажды я видела каких-то придурков, которые спускали с балкона банку пива на веревке – ловили зевак. Один бедолага даже запутался.
Я забыл обо всем на свете. Бумага почти закончилась; чернила были на исходе, и мне приходилось облизывать кончик стержня, чтобы ручка писала.
Мы зашагали к озеру, навстречу завывающему ветру. Над головой проплывали облака; изредка показывались звезды. Вскоре мы пришли к скалам. Огни Виндзора на горизонте манили к себе. «Я могу перевезти тебя через озеро в Канаду, – хотелось сказать мне. – Спрячу тебя в багажнике. Там отличная трава. Мы найдем нелегальную работу. Оставим все проблемы здесь».
В итоге у нас получилась серия из четырех рисунков. На первом какой-то человек улыбался расстрельной команде. На втором генерал спрашивал осужденного, есть ли у него последнее желание. Тот отвечал, что хочет напоследок посмеяться. На последнем рисунке осужденный, хватаясь за изрешеченный пулями живот, восклицал: «Ха-ха, убойный юмор!»
У почтового ящика в конце квартала Лючи спросила:
– Ты правда рисуешь комиксы? Я думала, карикатуристы не бывают такими мрачными.
На входной двери висела бумажная салфетка с надписью: «В детстве я думал, что рай – это большой особняк у озера. Жаль, тогда я не знал, что туда легко попасть – достаточно просто вскрыть замок».
Все дома открывал общий код – 3669. Внутри «нашего» не было мусора и следов человеческой жизнедеятельности. Изящную лепнину на стенах покрывал слой пыли. Я разложил матрас в бальном зале. Мы принялись танцевать и допивать вино. Лючи пела. Потом мы оба упали на матрас. Она оказалась сверху и поцеловала меня первой – сначала нежно, потом настойчиво. Ее дурманящее дыхание пахло спиртом и крепким табаком.
– Так хочется верить, что мир милосерден.
Мы уснули под широким окном. Несмотря на ледяной сквозняк, нам было тепло: я обнимал ее руками за плечи, а она обвила мои ноги своими. Я попробовал дышать ей в такт и через мгновение отключился.
Меня разбудил протяжный стон буксира, заводящего баржу в порт. Я открыл глаза и понял, что прошло уже немало времени. В лицо бил яркий свет нового дня. Голова раскалывалась. Кожа превратилась в ледяной панцирь. Костюм из «секонд-хенда» треснул по швам. На ладони чернилами были выведены слова: «Пожалуйста, не уходи. Я люблю тебя». Не помню, когда я их писал.
Я перекатился на бок. Лючи не было. Я встал и пошел справить нужду в замерзший туалет. Затем выглянул во двор из окна спальни на втором этаже. Почтальон разносил газеты, школьный автобус собирал детей. Я быстро пробежался по остальным комнатам.
На двери черного хода ярко-зеленой краской было написано: «Прости».
Я распахнул дверь настежь и выбежал на улицу, топча грязными ботинками безупречно ухоженный газон. Я попытался крикнуть, но изувеченная гортань захрипела, как умирающий зверь. Ограды у дома не было; к длинному причалу вела тропинка. Желтый сарафан Лючи висел на шесте, трепеща на ветру. В машинах ехали ни о чем не подозревающие люди. Мое сердце раскололось на куски. Озеро показалось омутом нескончаемых слез. Я бросился ему навстречу; ледяная вода обожгла ступни, затем все тело. Словно родившись заново от шока, я ринулся в беспощадные волны. Без нее я не намерен возвращаться.
В начале лета вдруг непременно занадобилось покрасить велосипед-внедорожник в алый цвет. Моя жена, Джен, уверяла, будто алый – тренд сезона, а Тиму непременно нужен был ярко-красный велик для «крутизны».
– Через пару лет он эту «крутизну» забросит, – сказал я.
