– У тебя измученный вид, – сказал я ей, когда она уперлась подбородком в ладонь и тяжко вздохнула.
– Это вежливый способ сказать мне, что выгляжу я дерьмово? – поддразнила она.
– Отнюдь. Выглядела бы ты дерьмово, я бы тебе так и сказал. А еще сказал бы, если б джинсы на тебе твою попу уродовали, если б приготовленная тобой еда напоминала по вкусу стельку из моего ботинка или если бы сказанная тобой шутка оказалась совсем не смешной.
– Ого, как это мило с твоей стороны! – воскликнула она, смеясь.
– У меня нет секретов от друзей.
Несколько минут мы сидели, просто любуясь друг другом. По-прежнему все это казалось нереальным: я поверить не мог, что она сидит вот здесь, напротив меня. В голове не укладывалось, что эта молодая женщина по-прежнему такая же замечательная, веселая и красивая, и я не мог поверить, что у нее есть ребенок, мой ребенок.
– Ты поражаешь меня, знаешь об этом? – нарушил я молчание.
Я увидел, как зарделись ее щеки, и она отвела взгляд, вперив его в салфетку, которую принялась щипать на кусочки.
– И на солнце есть пятна, поверь мне.
Я недоверчиво покачал головой: Клэр явно не замечала в самой себе ничего особенно выдающегося.
– Ты что, шутки со мной шутишь? Целеустремленная отличница один раз ночью почти на спор, по пьянке спуталась в общаге с полным козлом, забеременела, была вынуждена отказаться от своей мечты и бросить учебу, вкалывала без задних ног и подняла потрясающего мальчишку, а теперь еще и открываешь собственный бизнес. Если уж это не поразительно, то и не знаю тогда – что.
Пока я говорил, она продолжала щипать салфетку, и еще быстрее прежнего.
– Ты – сильная, уверенная, амбициозная красавица. Ты идешь по жизни расправив плечи, будто это чертовски легко. Благодарю судьбу за то, что мы снова встретились. Точно говорю: я пред тобой в вечном долгу за заботу о… о нашем сыне. Ты столько сделала для него и с ним и при том настолько не думала о себе, что я просто диву даюсь.
Уф-ф, я произнес это. Мой сын. Гэвин – мой сын. Парни, я сделал сына. Зашибись! Странно, но эта мысль не будит во мне никакого желания броситься на ржавый гвоздь.
Тем не менее Клэр все еще отводила взгляд, и это начинало действовать мне на нервы. Мне и впрямь было не по себе из-за салфетки, которая теперь напоминала горстку снега. Я подался вперед и накрыл дрожащие пальцы Клэр своей ладонью, чтоб перестала она возиться с этим месивом.
– Эй, что тебя гложет? – спросил я.
Наконец-то она обратила лицо ко мне, и, врать не стану, у меня в голове помутилось, когда я заметил слезы в ее глазах. Не выношу плача. Напрочь. Скажи она мне облиться бензином и поджечь самого себя прямо сейчас, я сделал бы это, только б не видеть ее плачущей.
– Гэвин – чудо. Он – умный и потешный, он – самый хороший мальчишка на свете. И с ним всякое бывает, но он очень хорошо себя ведет и просто идеальный. Идеальный! Любой и каждый, кто с ним сталкивается, его обожает, а я каждую секунду обожаю быть его мамой… – Клэр замолкла.
Я понимал: кое-что она сахарком припудривает. И если она еще раз произнесет слово «идеальный», то я сам разрыдаюсь. Мне размытый слезами вариант не нужен. Мне нужно знать все, все, что я пропустил: хорошее и плохое, гадкое и офигительное. Ее нога нервно затарабанила по кольцу высокого сиденья бара, а вид был такой, что она того и гляди взорвется. Я понимал, что все происходящее в данный момент давит на нее со страшной силой. Она мать-одиночка, у которой забот полон рот, и я сам имел случай убедиться, что Гэвин отнюдь не лишен недостатков. А у какого ребенка их нет? Зато она наверняка хочет, чтоб я понял: для нее он самый лучший. Единственный. Неужели она вправду боялась, что я передумаю, если узнаю об ужасах жизни обычных родителей? Все же мне хотелось когда-нибудь иметь детей. Вряд ли что-то большее, чем надежда на полноценную семью, связывало меня с Тэшей. Я отдавал себе отчет в том, что это не одни сплошные радуги да котятки. Знал, что детки способны энергию из тебя высосать и заставить усомниться в собственном здравомыслии.
– Ничего странного, если тебе хочется поплакать. Я ведь только отдаленно могу себе представить, как круто тебе приходится.
– Я люблю Гэвина, – убежденно повторила она.
Я слегка хмыкнул, заметив, какой панический у нее вид.
– Никто в этом не сомневается. Только тебе незачем вести себя так, будто у тебя все и каждую секунду на все сто под контролем. Мое мнение о тебе или о Гэвине будет ничуть не хуже, если тебе понадобится излить душу, поверь мне. Я хочу знать все. Меня не испугаешь, честное слово.
Клэр немного смягчилась: она наконец-то перестала терзать салфетку, нога ее уже не отбивала чечетку. Хотя взгляд, обращенный на меня, был все еще настороженным. Я знал всего один способ успокоить ее и дать ей открыться. Встал, перегнулся через стойку бара и, сколько мог вытянув руки, погладил ладонью ее щеку.
Снова сел, взял чистую рюмку, стоявшую на стойке донышком вверх, и наполнил ее виноградной водкой, которую, как мне теперь было известно, Клэр любила больше всего. Поставил бутылку опять на стойку и отодвинул ее в сторонку.
– Будь честной, – сказал я, придвигая к ней рюмку.
Клэр закусила губу, глянула на рюмку, потом снова на меня. Она была словно открытая книга: противоречия раздирали ее, и эта внутренняя борьба отражалась на лице. В конце концов, ее прорвало:
– Я-люблю-Гэвина-до-смерти-но-он-меня-с-ума-сводит-твою-мать! – выпалила она на одном дыхании и тут же захлопнула рот.
– Выпей, – сказал я, ободряюще кивая на рюмку. Не раздумывая, она подхватила стопку, опрокинула ее и со стуком опустила на стойку бара.
– Продолжай, – сказал я, придвинувшись поближе к ней и наливая еще водки в рюмку.
– Когда он в первый раз сказал: «Ма-ля», у меня сердце совсем растаяло. Но с тех пор много воды утекло, а у этого малого рот не закрывается никогда. Никогда. Он даже во сне говорит. Как-то раз мы в машине ехали, и он все говорил, говорил про овечек, картошку фри, про свой писун и про газонокосилку, так я остановила машину посреди улицы и вышла. Обошла вокруг машины, а когда снова в нее забралась, он продолжал говорить, стал меня расспрашивать, есть ли у газонокосилок рычаги, а у девочек яйца. Он никогда. Не перестает. Говорить.
– Выпей, – опять с улыбкой сказал я.
Опрокинув рюмку, она на сей раз шмякнула ее прямо передо мной: мол, давай, наливай. Я налил и придвинул рюмку обратно к ней.
– Пока я его вынашивала, я поправилась на пятьдесят шесть фунтов[58]. Ты хоть имеешь представление, что такое смотреть вниз и не видеть своего члена?
– Да нет, – буркнул я.
– Было ощущение, что моя задница жила отдельно от меня, со своим почтовым индексом.
– Если тебе от этого легче станет, то попа у тебя потрясающая, – выпалил я.
– Спасибо на добром слове, конечно.
Я налил еще рюмку, и на этот раз выпить даже предлагать не пришлось..
– Он как обнимет, так душа поет, а усталость проходит. Исцеляешься как по волшебству. Но вот ты хоть представляешь себе, сколько ребенок какает, сколько срыгивает, сколько орет? Только бутылочку высосет, так тут же все струей обратно выдает. Высосет – отрыгнет. А если желудку не очень понравится обед, так все вернет обратно. Помылила – сполоснула – повтор.
Еще рюмка выпита.
– Он до трех с половиной лет по ночам заснуть не мог. Проснется – и кричит, а потом бежит ко мне. Каждую чертову ночь! Мне это до того надоело, что я рассказала ему, мол, живет у него под кроватью Бугимен, который ему ногу откусит, если он с кровати посреди ночи слезет за чем угодно, кроме случая, если в доме пожар полыхать будет.
Клэр откинула голову и опрокинула еще рюмку.
– Я – плохая мать. Не поверю, что сейчас ты меня не ненавидишь, – сказала она.
– С чего бы это мне вообще ненавидеть тебя?
– А с того, что я, в принципе, переспала с тобой от отчаяния. Использовала тебя для секса, а после никогда больше с тобой не говорила, – пояснила она.
– Милая, там, откуда я родом, такое для парня все равно что рождественский праздник, – со смехом произнес я, стараясь подбодрить ее, хоть как-то улучшить ей настроение. – Это я у тебя должен просить прощения. – Я вытянул руку и повернул к себе ее лицо.
Боже, как же она красива! А я вел себя как полный идиот, желая воспользоваться тем, что она слегка захмелела. Только наплевать, меня разорвет, если я ее не поцелую. Я должен войти в нее и испытать, наконец, желанное облегчение, к которому я так долго стремился. Я пять лет ждал, чтоб опять попробовать на вкус этот совершенный рот, ощутить под руками округлые формы груди и ягодиц. Она склонила голову и потерлась щекою о мою ладонь, и я почти забыл, что сказал минуту назад.
– Слов нет, мы с тобой оба были не в себе в ту ночь, но, если б я знал, что ты еще ни разу… что ты… что я у тебя первый, я бы делал все совсем по-другому, черт меня побери, – признался я.
