– Ах, миссис Дюморье, милочка, зовите меня Джорджи, прошу вас!
Нахал Эжен немедленно воспользовался этим предложением и, подавая ей кусок поджаренного хлеба с маслом, пробормотал:
– Хорошего вам мужа, тетя Джорджи.
Эта его выходка сломала лед, через миг все расселись у стола, завязался оживленный разговор, и даже Эллен оправилась от потрясения и начала расспрашивать брата, где и как он нашел себе столь неожиданную партию. Одна лишь Луиза сидела молча, собирая хлебные крошки со своей тарелки; несчастные ее губы искривила улыбка, от которой, казалось, того и гляди трещины пойдут по лицу; на скулах пятнами горел неестественный румянец.
– Мы познакомились год назад в Индии, – рассказывал Джордж. – Она приехала в гости к брату, который служил в нашем полку, и на ее восемнадцатый день рождения мы устроили танцы. Разумеется, меня сразу же оттеснили. Молодежь вилась вокруг нее, как пчелы вокруг банки с медом, – так ведь, Джорджи?
Джорджи надула губки и повела плечиками.
– Словом, тогда я не произвел на нее никакого впечатления. Дряхлый старик, да и только. Кому он нужен? Но потом возьми и случись нечто… Моя надменная барышня отправилась на верховую прогулку, жеребец ее понес – и я его, честно говоря, не виню. Ты меня понимаешь, Кики, приятель? В общем, именно дряхлый старик укротил этого негодника, и тут она вдруг решила, что он не такая уж и развалина!
Он откинулся на спинку стула, засунув большие пальцы под жилет, пожирая глазами свою нареченную.
Джорджи послала ему через стол воздушный поцелуй.
– Короче говоря, после этого мы сдружились, – продолжал бравый вояка, – и к моменту отъезда из Индии у нас возникло взаимопонимание. Я переговорил с ее братом, тот замолвил за меня словечко, но мисс Джорджи не сразу приняла решение – да и кто станет ее винить: ей едва исполнилось девятнадцать лет. Она вернулась в Англию, я уехал в Булонь. Мы переписывались. Я открылся маме, мама пригласила ее к себе погостить. И вот она живет у нас уже вторую неделю. А позавчера она сделала меня счастливейшим человеком на земле.
При воспоминании об этом событии на глаза капитана навернулись слезы счастья, он вытащил носовой платок и громогласно высморкался.
– Да, ваша мамочка такой ангел, просто ангельская душенька! – разразилась потоком слов очаровательная Джорджи. – Самая прелестная женщина на всем свете. Я ее просто обожаю. Она буквально засыпала меня подарками – надарила платьев и показала мне все-все-все в Булони. С ней было ужас как весело! Нам нравятся одни и те же вещи, мы невероятно подходим друг другу. Все время смеемся, болтаем, надо всеми подшучиваем. Джордж просто умирает от ревности, правда же, душка?
Джордж покачал головой – глаза плывут, рот приоткрыт.
– Когда же намечена свадьба? – осведомилась Эллен.
– Как только мое сокровище соберет приданое, – нежным голосом проговорил Джордж. – Сами знаете, каковы женщины. Никак им без этих рюшек и финтифлюшек. Мужчине незачем в это соваться. Кроме того, мама все взяла в свои руки. Наша старушка страсть как разволновалась. Даже и не поймешь, кто из них двоих выходит замуж. Понятное дело, она просто боготворит Джорджи.
– Надеюсь, она ее не избалует, – заметила Эллен.
– Избалует? Она ее уже избаловала. Да мы все будем ее баловать. Она всегда будет поступать только так, как ей самой захочется, правда, душенька?
Джорджи скорчила гримаску и мило улыбнулась.
– Прежде всего я буду слушаться тебя, дорогой, – про изнесла она, хлопая ресницами.
«Гм, – размышляла Эллен, доливая горячей воды в чайник, – ты не зря родилась с таким подбородком, милая барышня; меня не проведешь, даже и не надейся. Уж я-то упрямицу опознаю с первого взгляда».
И, плотно сжав губы, она протянула будущей невестке сахарницу.
Впрочем, предубеждение против Джорджи продержалось недолго. Она была такой юной, такой миловидной, такой жизнерадостной, забавной и веселой, что все постоянно покатывались от хохота. Кики, тот и вовсе пришел к выводу, что в жизни не видел никого очаровательнее. Какой профиль, какая прекрасно вылепленная головка – руки так и тянулись ее нарисовать, и он долго прикидывал, стоит ли набросать ее портрет на скатерти, пока мама не смотрит. Какое очарование, какая грация и как восхитительно она ему улыбнулась, когда пожимала руку, и – боже правый, какой это ужас: ее выдают за старика, дядю Джорджа, хотя он, конечно, миляга и человек очень щедрый, но есть в этом что-то неправильное, неестественное; все это противоречит кодексу красоты.
Не удержавшись, он принялся рисовать на манжете карикатуру на дядю Джорджа – красные щеки, плывущий взгляд, ласковое, глуповатое выражение лица. Джиги заглянул ему через плечо и фыркнул от восторга. Кики тут же зарделся и отложил карандаш, а потом увидел, что бедная тетя Луиза сидит в уголке в понурой задумчивости, подошел, сел рядом и принялся рассказывать о предстоящих экзаменах в Сорбонну.
Кажется, она оценила его внимание, улыбнулась ему, сжала руку, а он тут же принялся гадать, совсем ли она лысая под париком, снимает ли его на ночь и кладет на туалетный столик или так прямо в нем и спит, – тут он отвел глаза, напугавшись, что она прочитает его мысли и обидится.
В ушах у него все звучал звонкий смех тетушки Джорджи – ах, ну до чего же она хороша собой! И чем больше она смеялась и болтала, тем тише и задумчивее становилась тетя Луиза. Видимо, у нее снова приключился приступ ревматизма.
Вот наконец она попросила, чтобы вызвали фиакр, который отвезет ее в Версаль. Она сказала, что несколько утомилась – спит в последнее время не очень хорошо; ее предстоящий отъезд прервал течение вечера. Все встали с мест, задвигались, потом Кики пошел проводить Луизу вниз и услышал, как мать его прикидывает, куда устроить будущую тетю на ночь.
– Она очень славная, правда, тетя Луиза? – спросил он, подтыкая плед на ее коленях и целуя ее на прощание. – Мне кажется, что дяде Джорджу очень повезло.
– Мне представляется, что повезло скорее мисс Льюис, – ответила она негромко, – ведь ей удалось завоевать любовь и уважение такого доброго, щедрого человека, как капитан Кларк.
С этими словами она и отбыла – сидела очень прямо, будто палку проглотила; окна экипажа были плотно закрыты. Кики же помчался наверх, перепрыгивая через три ступеньки, еще разок посмотреть на новую тетушку.
Она прогостила два дня, и к концу визита все они превратились в ее очарованных рабов – даже Эллен, которая обращалась к ней «Джорджи, милочка» и предлагала забрать часть хорошей мебели, которую мать когда-то подарила ей, Эллен, на свадьбу. В конце концов, не такая уж это оказалась скверная партия. Родители Джорджины были вполне состоятельными людьми – наверняка они позаботятся о том, чтобы дочь получила солидное обеспечение, а Джорджу это весьма кстати. Кроме того, сразу бросается в глаза, как он к ней привязан, просто приятно видеть, как он до нелепости счастлив, это в его-то годы. Для бедняжки Луизы это, конечно, удар, но она как-нибудь с этим справится. У нее есть ее вера, к которой всегда можно обратиться за утешением. В глубине души Эллен была убеждена, что так или иначе, но все сложилось к лучшему.
Джордж Кларк и Джорджина Льюис обвенчались в мае; Эллен поехала в Булонь на свадьбу и взяла с собой Изабеллу – той предстояло выступить в роли подружки невесты. Луи-Матюрен так и не вернулся из Лондона. Выяснилось, что брат его оставил дела в плачевном состоянии, и он наивно полагал, что сможет привести их в порядок. У него даже были планы сохранить фирму брата и обосноваться в Лондоне – спекуляции его в данный момент приносили небольшой доход, – правда жене он пока не сказал об этих планах ни слова. Мальчики остались учиться – нечего им было делать на свадьбе, а Кики в любом случае скоро предстояло ехать в Сорбонну.
Он грустно вздохнул, провожая мать и сестру в дорогу, и попросил, слегка зардевшись от смущения, передать привет тетушке Джорджи. Полдня он вздыхал, вызывая в воображении образ могучего, простоватого дяди Джорджа, который ведет это дивное видение к алтарю; впрочем, в семнадцать лет вздохи, даже самые глубокие, редко бывают долговечны, и три часа спустя, в пять пополудни, Кики уже избавился от меланхолии и гонялся за Джиги по купальне в Пасси, позабыв даже о том, что завтра у него экзамен.
Потомки многое потеряли из-за того, что Кики не попал к дядюшке на свадьбу, – он бы на славу поработал там карандашом, ибо возможностей было множество: он бы явно не упустил случая набросать портрет своей «ангельской» бабули, разнаряженной в меха, оборки и капор с лентами, – как она чокается с невестой бокалом шампанского и изрекает совершенно непристойные вещи, несмотря на свои семьдесят пять лет.
Встреча Эллен с матерью прошла немного натянуто. С тех пор как Эллен с семьей девять лет назад уехала из Булони, они виделись всего раза три – разногласия по поводу мемуаров и выплат содержания положили конец продолжительным визитам. Увидев мать, Эллен испытала настоящий шок – та сильно состарилась и, похоже, совершенно перестала думать, прежде чем что-то брякнуть. Точно впавшая в старческий маразм сорока, она безостановочно трещала обо всех и обо всем: преувеличенно восторгалась красотой Изабеллы, донельзя смутив этим девочку; заявила, что пристроит Кики в армию: химия – это идиотское занятие (Эллен радовалась одному: что Кики этого не слышит); многозначительно кивая и подмигивая Луи-Матюрену, строила предположения, как именно он развлекается в Лондоне, а самой Эллен заявила: не знаю, в чем тут дело, в игре на арфе или в чем еще, но ты стала сутулиться сильнее прежнего. Она прямо-таки тряслась над Джорджи, постоянно называла ее «лапочкой» и «деточкой», – Эллен находила это крайне утомительным; Джорджи отвечала свекрови нелепым обожанием – ежеминутно подбегала чмокнуть ее в щеку; и обе постоянно хохотали и переговаривались в полный голос. Здесь, в Бу лони, Джорджи предстала в совершенно ином образе: для молодой женщины на пороге замужества она высказывалась – по крайней мере, так это представлялось Эллен – с беспардонной нескромностью; ее удивляло, почему Джордж ее не останавливает. Но он был ослеплен любовью, его ненаглядная во всем была заведомо права. «Это лишь подтверждает правоту того, что я высказывала уже не раз, – писала Эллен Луизе, – а именно что мать моя и по сей день способна оказывать на людей тлетворное влияние. Не удивлюсь, если она уже успела окончательно испортить Джорджину. Даже брат мой, судя по всему, отступается в ее обществе от своих высоких принципов, и хотя оправдывает это тем, что маман надлежит потакать, ибо она уже стара, мне представляется, что на деле он ничего не имеет против той чуши, которую она несет. Скажу откровенно: хотя я до своего замужества и прожила с ней рядом столько лет, на меня лично она никогда не оказывала ни малейшего влияния. Слишком у меня сильный характер. Да, она всегда поощряла экстравагантные затеи Луи, и многие из наших нынешних невзгод безусловно проистекают из ее манеры говорить и его слабости – ее слушать.
