«Стоило мне его увидеть, как меня посетило предчувствие». Сколь часто мы используем эту фразу, осознавая, что проецируем на прошлое то, что узнали в будущем. Но да, предчувствие посетило меня в тот самый момент, когда я впервые увидел мальчика, который назвался Николасом Хокинсом. Это неоспоримая истина.
Даже миссис Хадсон, да благословит ее Господь, не самая впечатлительная из женщин, не могла оторвать от него глаз.
Но все началось не с этого. Я слишком поспешно пытаюсь добраться до сути истории.
Все началось с одной из трапез, которыми вы столь щедро угощаете нерегулярных полицейских с Бейкер-стрит, когда они приносят полезную информацию. Иногда в доме 221-б на Бейкер-стрит собирается более двух десятков грязных маленьких прохвостов. Порой в таких случаях миссис Хадсон бывает вынуждена прибегнуть к моей помощи, ведь они хватают своими грязными пальцами слишком многие вещи, которые ей дороги. Вы же, напротив, всегда любили компанию малолетних преступников. Наряду с вашей страстью к жуткой маскировке и способностью мыслить рациональнее других людей, даже когда вокруг царит стихийный домашний хаос, эта привязанность – самое сильное доказательство вашего истинного внутреннего Я, которое презирает власть. Власть сомнительного толка, могли бы добавить вы. Но подозреваю, это относится к любой власти, особенно религиозной и политической.
Шерлок Холмс верит в необходимость правил, он самый свирепый боец за принцип справедливости – но редко находит его отражение в человеческих законах. Таким образом, он чувствует себя вправе игнорировать и даже нарушать их, если считает, что они стоят на пути истинной справедливости.
Мальчишки, с заметной гордостью именующие себя нерегулярной полицией с Бейкер-стрит, разделяют эти взгляды – и, возможно, понимают их намного лучше, чем наши взрослые коллеги, взыскующие справедливости. Жизнь рано научила этих детей, что человеческие законы намного эффективней защищают собственность, чем их здоровье и благополучие. Нерегулярным полицейским не выпало шанса поверить в мировую справедливость, и вызывает уважение суровость, с которой они воспринимают мир, в то время как окружающие их взрослые носят утешительные розовые очки.
Билли Лисайд, лидер группы, не впервые привел нового мальчика на, как они говорят, Пир на Бейкер-стрит. Нерегулярные полицейские постоянно вербуют новых членов на улицах и замусоренных набережных. Я знаю нескольких мальчишек, которых они спасли от жестоких отцов. А некоторых даже вызволили из работного дома. Билли всегда приводит их ко мне, чтобы убедиться, что под синяками не кроются сломанные кости или поврежденные органы. Для большинства нерегулярных полицейских с Бейкер-стрит слово «семья» означает опасность, а «дом» – поле битвы. На самом деле я думаю, что их юные души страдают от жестокости, с которой сталкиваются, значительно больше, чем даже души солдат, поскольку у домашних боев нет цели и нет товарищей, чтобы прикрыть спину, только беззащитный страх перед теми, кто должен тебя любить и защищать.
Николаса Хокинса выдала не одежда. Нерегулярные полицейские часто щеголяют подозрительно хорошо скроенными нарядами. В конце концов они крайне талантливые воры, что постоянно доказывают, когда мы отправляем их за уликами, которые не можем достать более достойным способом. Да, новый мальчик был одет очень хорошо. Пятна и грязь не могли скрыть этого. Но я также заметил, что дорогие туфли были ему как раз по ноге в отличие от обуви других мальчишек. (Все-таки вы не зря учили меня своим методам дедукции.) Грязная кожа казалась бледной, но не такой, как бывает от недоедания в работном доме. Она была бледна, как у окруженного заботой богатого ребенка. Руки, взявшие предложенную миссис Хадсон тарелку, были худыми и мягкими, а когда я спросил его имя, каждый произнесенный им гласный и согласный звук выдал привилегированное воспитание, хотя я не распознал отчетливого акцента Итона или Вестминстера.
Мой друг, мне напомнило вас не его худое лицо, хотя небольшое сходство имелось. Нет, дело было во взгляде мальчика. Мятежном и бесстрашном, хотя и тронутом ужасом: в нем сквозили страстные эмоции, прикрытые интеллектом и замороженные болью. А как он держал себя – столь прямо, столь гордо… Борясь с любым проявлением собственной слабости… молодости… уязвимости. Все это казалось таким знакомым!
Разумеется, вы тоже это заметили. Нерегулярные полицейские привели вашу юную копию, хотя волосы мальчика были светлыми, а не темными, а глаза, осторожные, как и ваши, – карими.
Николас Хокинс не вымолвил ни слова, в то время как остальные привычно подняли такой шум, что миссис Хадсон кидала на меня мрачный взгляд всякий раз, когда вновь наполняла их тарелки картофельным пюре с подливой.
Нет, он не произнес ни слова и почти не притронулся к еде. Зато стащил вилку из старого фамильного серебра, которым вы позволяете пользоваться нерегулярным полицейским, невзирая на протесты миссис Хадсон.
Я посмотрел на вас.
Да, вы заметили кражу.
Мальчик изо всех сил пытался спрятать вилку под грязной рубашкой, но, очевидно, он не был столь умелым вором, как остальные.
Вы подали мне сигнал не вставать со стула, когда я как раз собрался подняться. Мы настолько хорошо знаем друг друга, что в таких ситуациях редко нуждаемся в словах. Небольшое поднятие левой брови, скольжение левого пальца по вашему носу, слабое прикосновение к верхней губе или даже рука на колене… Наш бессловесный словарь крайне надежен.
Существует неписаное правило, которому нерегулярные полицейские с Бейкер-стрит подчиняются столь беспрекословно, как если бы подписали его кровью (насколько нам известно, этот ритуал они выполняют довольно часто, заключая другие контракты). Жилище Шерлока Холмса – священное место, а потому его нельзя осквернять кражей, сквернословием, плевками и распространением вшей и прочих неприятных созданий, гнездящихся в волосах и одежде мальчишек.
Вне всякого сомнения, Николаса Хокинса проинформировали об этом правиле. Но отчаяние заставляет нарушить даже самый суровый закон – а отчаяние, плескавшееся в его глазах, было темнее того, что я видел в глазах любого взрослого, искавшего помощи в доме 221-б на Бейкер-стрит.
Быстрым движением своих серых глаз вы привлекли мое внимание к чашке лимонада, которую миссис Хадсон принесла с той же неохотой, что и пищу.
На вашей службе я стал хорошим актером (возможно, не таким хорошим, как вы: Шерлок Холмс может заставить меня поверить, что он – один из котов, которых миссис Хадсон кормит у задней двери). Я смог вылить значительную часть лимонада на Николаса Хокинса, не возбудив подозрений в славящихся подозрительностью умах наших хитрых гостей, и, благодаря моей очевидной неуклюжести и крайне липкому лимонаду миссис Хадсон Николасу Хокинсу (я был весьма тронут, узнав, что он позаимствовал эту фамилию из любимой книги) пришлось остаться, когда другие мальчики скатились по лестнице, чтобы проследить за известным банкиром, которого вы (небезосновательно) подозревали в финансировании определенных предприятий покойного Мориарти.
Николас снова выдал свое хорошее воспитание, пробормотав извинения, когда надевал сухую одежду, принесенную миссис Хадсон из набитого гардероба, который мы держим для нерегулярных полицейских. Мальчишка умудрился сохранить вилку. Теперь она была спрятана в его левом рукаве, но он явно испытывал по этому поводу неловкость.
Вы сидели в своем кресле и курили трубку, когда я привел мальчика обратно в гостиную. Посмотрели на него молчаливым взглядом, который используете для клиентов и будущих жертв, – взглядом холодным и отстраненным, как у змеи перед броском. Однако в вашем лице проглядывало что-то еще, тень сочувствия, которую я вижу крайне редко – и обычно не на столь ранних стадиях знакомства.
– Полагаю, ты недооцениваешь своих нынешних спутников, – сказали вы, не отрывая глаз от мальчишки. – Они обладают потрясающей способностью к сочувствию. Уверен, они собрали бы деньги на билет, если бы ты рассказал им о своем положении.
Лицо Николаса Хокинса казалось невыразительной маской, почти такой же, какую любит надевать Шерлок Холмс. Но он был слишком молод, чтобы скрыть все следы стыда, страха и уязвленной гордости. Зима, которой вы укрыли свои эмоции, была близко, однако весна юности все еще пробивалась сквозь лед.
– Я не знаю, о чем вы говорите, сэр.
– Что ж, ты определенно ничего не знаешь о преступном промысле этого города. Вилка вроде той, что ты прячешь в рукаве, не окупит билет на поезд до… позволь предположить… Йорка? Скарборо? Этому серебру нет и пятидесяти лет, а оно изношено – серебро низшей пробы. Однако для меня эта вилка представляет определенную сентиментальную ценность, а потому я вынужден просить ее вернуть.
Мальчик помедлил, словно еще надеялся притвориться невиновным, но потом расстегнул рукав и вытащил вилку. Когда он уронил ее в вашу протянутую ладонь, в его глазах стояли слезы. Выражение оскорбленной гордости… Вы редко его демонстрируете, но все же мне довелось его видеть.
