Ознакомительная версия.
Я разобрала чемодан, обнаружила шкаф, развесила вещи. Полезла в душ, повернула кран и взвизгнула от холода. Потом, вспомнив, что сталкивалась с таким в Восточной Германии, попробовала открыть кран не с красной меткой, а с синей (сантехники-восточники были еще теми шутниками), вдруг оттуда будет течь горячая вода. Дудки. Я закрутила оба крана, а потом снова открыла тот, что с красной меткой. Вдруг случится чудо. Спустя минут пять чудо и правда случилось, вода стала теплее. Я приняла душ и вымыла голову, шампунь из пакета, который плюнул и попал мне в глаз, оказался неплохим, мои волосы всегда дают знать о таком.
Пульт от телевизора выглядел так, будто перенес несколько ножевых ранений. Как ни странно, он работал, но возбуждал желание каждый раз помыть после него руки. Я подошла к рукомойнику и увидела в нем волосы. Как это было гадко. Волосы был темнее, чем мои, значит, это были чужие волосы. Я попыталась их смыть, но они не смывались, потом до меня дошло, что это трещинки. В окно я старалась не смотреть, помня о танке, но шторы раздвинула, так как они были психоделических цветов.
На телеэкране появилась Ангела Меркель и другие наши официальные лица, я от неожиданности поздоровалась с ними, хотя создавалось впечатление, что все они говорили на другом языке, поэтому казались ненастоящими. Я решила, что пора ложиться спать. Одеяло было теплым, я пыталась устроиться удобнее и тут услышала голос бачка от унитаза. Я спустила воду, он вроде не протекал, но сейчас в него с шумом набиралась вода. Я подумала, что это невыносимая пытка для тех, кто пережил наводнение. Вспомнились поляки и Наташа.
Утром я поняла, что накаркала себе поляков, они заполнили холл отеля, я не видела столько поляков даже в варшавском аэропорту. Захотелось предупредить их о коварности местных бачков, но как это сделать, я не знала. Интересно, что все они здесь забыли? Завтракать я пошла в разрекламированную паном Грыцем пиццерию. Блинчики с творогом и маком гарантировали простое вкусовое удовольствие.
Окна выходили на бледно-серый храм, похожий на затертый пальцем эскиз художника. Из-за этого он выглядел величественным и таинственным. Храм своими купольными крестами будто перечеркивал или же отрицал небо.
Хотя я планировала прогуляться к польскому костелу (неужели все эти поляки собрались навестить его?), сначала я попала на территорию православного Воздвиженского храма. Было тихо, почти безлюдно, только какой-то мужчина метался между тремя кострами, подбрасывая ветки и мусор. Складывалось впечатление, что здесь сжигают последних ведьм. Черные вороны кружили в небе, подбадривая, а может, проклиная, несчастных.
Я поклонилась и пошла дальше. Возле католического костела, забившись в уголок между двумя стенами, сидела бабушка и торговала мелкими пороками, на первом плане красовались сигареты. На остановке дожидались трамвая или троллейбуса поглощенные заботами люди. Я зашла на территорию и сфотографировала костел во всех возможных ракурсах, почему-то показалось, что это будет хорошим подарком Наташе. Телефон пана Грыця не отвечал, колбасный праздник затягивал и затягивался. Я не знала, как добраться до музыкальной школы Лятошинского, чтобы подарить оставленные дедом ноты.
Какой-то мужчина отреагировал на мой растерянный взгляд, на английском языке поинтересовался, что мне нужно. Я сказала, что мне нужна музыкальная школа. Он поинтересовался, не немка ли я, я это подтвердила, тогда он нашел мне такси и дал инструкции шоферу. Я не поняла этих инструкций, кроме того, что мне нужно заплатить 15 гривен, но была счастлива выскочить возле нужного мне здания.
Радовалась я рано, так как это была не музыкальная школа имени Лятошинского, а музыкальная школа имени Рихтера. Это мне на неплохом английском разъяснил человек со скрипкой. Я спросила, как мне найти музыкальную школу Лятошинского, так как мне нужна именно она. «А чем вам не подходит Рихтера? Мы бы провели вам экскурсию». Я поблагодарила и сказала, что в следующий раз точно воспользуюсь его любезным предложением, но сейчас мне нужна другая музыкальная школа. Скрипач оторвал полоску от свернутой газеты, торчавшей из кармана, написал мне адрес: «Михайловская, 5». И велел показать этот клочок бумаги таксисту.
Что я и сделала, и в скором времени была на месте. Таксист буркнул что-то непонятное, я рассчиталась, вышла из машины и оказалась на маленькой улочке. Вскоре я изучила все, что здесь находилось. Все казалось мне таким родным, но дома номер пять нигде не было. Был седьмой. Одиннадцатый и девятый. Был третий и все остальные, но пятого не было. Люди шарахались от моих вопросов, и я чувствовала себя фанатом какого-то вымышленного книжного персонажа, который упрямо разыскивает вымышленный писателем адрес, где на протяжении семисот страниц жил любимый герой.
Смеркалось, а я все никак не могла найти этот дом. Уставшая, я собралась с силами и вернулась к отелю, даже поняла, что он находится не так далеко от таинственной улицы Михайловской, которая припрятала дом № 5 в своих недрах.
Я рано улеглась спать, так как делать было ничего, и я не знала, кто бы мог составить мне компанию; засыпая, подумала, нашел ли Адам невесту или девушку, которая разделяет его точку зрения на прелюдии к сексу? Меня разбудила смс пана Грыця, в которой он сообщал мне, что мы встретимся завтра вечером и тогда он весь мой, а сейчас он поехал в Киев, разбираться с проблемами Адама. «Еще не нашел», – констатировала я и снова уснула.
Следующим утром я самостоятельно, пешком, добралась до улицы Михайловской. Уличные художники выставляли свои картины, выражения лиц у людей были совершенно другими. Одновременно разомлевшими и заинтересованными. Выходной. На этот раз, припоминая советы Адама, я решила никого ни о чем не спрашивать, а слушать. Музыку. Музыка меня не подвела, неуверенные фортепьянные пассажи, без конца повторяющиеся, вывели меня на задворки, а потом и к зданию, где находилась музыкальная школа, вокруг царил ремонт. Я сфотографировала трогательную табличку, которая выглядела так, будто долгое время лежала под ногами, затертая и несчастная, с сиротско-нищенским взглядом: кверху. Я подумала, что эта табличка связана с Лятошинским, захотелось показать это Ханне.
Я вошла. В небольшой комнате сидела дамочка. Как я поняла, она увлекалась выращиванием цветов, которые были расставлены всюду и во всех возможных для этого емкостях. На меня она глянула сурово, будто оценивала, подхожу я растениям или нет. Вне всяких сомнений, я не подходила, так как дамочка потеряла ко мне интерес. Я попробовала с ней заговорить, она не испугалась и не пришла в смущение, вообще создавалось впечатление, что она прекрасно меня понимает, но у нее нет желания со мной говорить. Она непрерывно будто жевала что-то. Ее прическа напоминала мне гнездышко какой-то речной птички, свитое самцом. В прическе тоже обитал цветок, нахально-пунцовая роза.
Я уж не знала, чем могла бы ее заинтересовать, и тут к нам вышла девочка с папкой для нот на веревочных ручках, будто пожеванных не одной собачкой, она внимательно прислушалась и присмотрелась ко мне и конкретно, грубовато спросила: «Ну и что тебе нужно?» на английском. Я объяснила, вынула ноты. Я объясняла, старательно выделяя каждое слово. «Ты говоришь как глухая. Тебе нужно было пригласить телевидение. Я это сделаю! Только завтра, сегодня мне нужно готовить уроки на вторник и погулять с Маричкой. Я ей обещала. Ты живешь в отеле? Как мы можем тебя найти?» Я представила себе, как они с Маричкой придут ко мне в гости. Но все же назвала свой отель и оставила свой номер телефона. «У тебя немодная мобилка», – заметила девочка, тут же достала розовато-пепельный смартфон и сказала: «Купи себе такой. Он почти не глючит». Я порадовалась за уровень знаний иностранного языка местных девочек и их познания в технике. «Пока», – сказала она мне, осторожно вкладывая ноты Лятошинского в свою потрепанную папку. «Я не потеряю!» Для дамочки с растениями мы были телевизионной программой, которую она давно переключила на что-то другое, она не ответила на мое вежливое прощание.
Я вышла из школы с чувством выполненного долга. Не знаю, одобрил бы меня дед, или даже Манфред. Относительно Манфреда – очень сомневаюсь. Не знаю почему, но я подошла к художникам. На одной из картин было изображено персиковое дерево, на котором одновременно были цветки и плоды. Я присела, чтобы рассмотреть технику, и вдруг услышала какие-то слова, ощутила руки на своих бедрах, резко повернулась и оттолкнула вора, который кричал что-то типа: «Майка, это ты, зараза?»
Молодой мужчина валялся на земле. В его руках, будто черноротые птенцы, раскрыли на меня свои клювы карманы моего же пиджака. «Какого черта?» – спросила я на немецком, прекрасно сознавая, что меня не поймут. Но вдруг услышала: «Вы немка? Это ж надо, какой хороший знак!»
«Какой еще знак?» «Явно хороший. Представьте, я вернулся в этот город, чтобы доказать, что моя мать еврейка и носит еврейскую фамилию, чтобы в свою очередь доказать свое еврейство и потом податься по еврейской линии в Германию, где к этому времени уже успеют оценить мой научный проект, и вот – встречаю настоящую немку. А значит, у меня все сложится, вопреки всем проблемам и бюрократическому абсурду». «Проект также еврейский?» «Да нет. Универсальный».
Ознакомительная версия.
