Ознакомительная версия.
Продолжение его победной речи я уже не слушал. Было ясно: он с самого начала расставил мне ловушку: заставил работать с неверными данными. И поджидал момент, когда я публично облажаюсь, а он спасет ситуацию. Как он, бедняжечка, наверное, боялся, что я сегодня не приду, и вот почему встретил меня с такой радостью. Видимо, этот человек достиг заоблачных вершин в искусстве пакостить коллегам. И что было делать? Орать? Беситься? Нет. Я должен был молчать, чтобы не погубить проект. Я и молчал все время, пока японцы не ушли. Совещание продолжалось еще целый час – час унизительный, мучительный, – японский вариант китайской пытки.
Уходя, японцы, вежливейший народ, мне едва кивнули. Я остался сидеть на стуле в опустевшем зале и разглядывать записи на доске – радужные выкладки нового, постфукусимского урбанизма. Но вскоре в коридоре раздался рык Одибера: “Где этот болван?”, а потом явился и он сам. Шеф показался мне большущим, огромнейшим великаном, с головой под самый потолок. Заговорил он не сразу – поначалу просто молчал, но это молчание было ужаснее всего. Есть выражение “затишье перед бурей”. Я уже чуял в нем громы и молнии. Затишье, чреватое бурей, которая вот-вот разразится. Уже разразилась:
– Что это вы наворотили? Нарочно, что ли, чтобы все провалить?
– Но…
– Никаких “но”! Счастье, что ваш напарник вмешался. И впредь я не намерен поручать вам ответственные дела!
– …
– Вы подвели меня. Ужасно подвели…
– …
– В общем, до новых распоряжений вы больше ни к чему не прикасаетесь, понятно?
– …
– Так вам понятно?
– Да…
Он отчитал меня, как мальчишку. И я был вынужден беспрекословно слушаться. Мне хотелось заплакать – хорошо, что я разучился: не плакал так давно, что глаза отвыкли вырабатывать слезы. Шеф еще покричал и ушел. У меня гудело в голове. И снова заныла спина. Я был разбит душой, и тело не желало отставать. Но в тот момент я все еще был твердо убежден, что боль в спине никак не связана с тревогой. Вот найдут у меня что-нибудь серьезное, безнадежное. По сути, оно бы и неплохо. Шеф не посмеет сердиться на неизлечимо больного. Иного способа обелить себя я не видел. Он бы, конечно, пожалел, что кричал на меня и отстранил от всех проектов. Все равно ведь я скоро умру.
И тут появился Гайар – зашел походочкой этакого мелкого офисного пахана, с ухмылкой записного мерзавца. Так и светился весь от радости. Не понимаю, как можно дойти до такого: сознательно уничтожать людей? Тем более я не из самых опасных и честолюбивых его соперников. Но похоже, бессмысленность злодеяния только подстегивала его, и желание размазать меня по стенке удесятерялось, оттого что реальной причины для него не существовало. “Каждый за себя”, – сказал он, глядя мне в глаза. Верх идиотизма. Зачем ему понадобилось подкреплять свою подлость какими-то словами? Будто я не догадывался, что каждый за себя, и не понимал без всяких лозунгов, что мне объявлена война! Но нет, ему хотелось взбесить меня. Выпалив эту хлесткую фразу, он продолжал разглядывать меня. Думал, наверное: “Не может быть, чтобы ему было плевать, не может быть!” Однако, к его удивлению, я не шелохнулся. Не потому, что так захотел. Просто не мог иначе. Я все еще был в каком-то ступоре после посещения больницы и плохо соображал, что со мной происходит. Но это пройдет. Сегодняшняя стычка будет иметь продолжение; когда и какое – не знаю, но точно будет.
Интенсивность боли: 8
Настроение: всех бы поубивал!
“Каждый за себя”, – снова пришло мне в голову, когда на следующее утро я сидел в больнице и глядел на других пациентов. Мы все собрались тут, на первом рубеже диагностики, как спортсмены на стартовой линии. У кого-то, может, найдут онкологию, всякие опухоли, а кому-то повезет проскочить. Будь на здоровых некая квота, мы бы сцепились и дрались, как псы, чтобы попасть в избранники. Но решал слепой случай, так что бороться бесполезно. Тут “каждый за себя” означало, что все мы одиноки перед лицом судьбы. Я ужасно боялся потерять прежнюю жизнь. Все, что раньше казалось обычным (когда я жил себе без всяких болячек), предстало в новом свете. Тогда я не понимал своего невероятного счастья, теперь же те часы и дни представлялись мне блаженством. Скованный болью и страхом, я давал себе слово, что если когда-нибудь выкарабкаюсь, то уж буду наслаждаться здоровьем на всю катушку.
На этот раз жена не смогла поехать со мной, и слава богу. Если вдруг на снимках обнаружится что-то плохое, мне не хотелось бы, чтобы об этом кто-то знал. Нет ничего хуже, чем рассказывать другим о своих несчастьях, а потом еще, чего доброго, их же и успокаивать. По гороскопу я Скорпион, замкнутая натура. Храню все в себе, никого не посвящаю в свои дела, держусь всегда в сторонке и в тени. Вот и вчера не рассказал Элизе, что случилось на работе. Отделался пустыми отговорками: все хорошо, все прошло нормально; да и нетрудно было утаить правду – она сама тотчас заговорила о другом. Она и спросила-то об этом решающем для меня совещании только из вежливости – так уж принято: вас спрашивают, как вы провели день, а ответа практически не слушают. Мы с Элизой постоянно парили в этом облаке любезности, где так легко не касаться ран друг друга. Мне не стоило никакого труда скрывать свою жизнь от окружающих. Они никогда не проявляли к ней чрезмерного интереса. А я еще и чуточку себе подыгрывал: дескать, не потому отмалчиваюсь, что до меня никому нет дела, а потому, что сам люблю скрытничать. Задай мне кто-нибудь хоть раз вопрос о чем-то личном, всерьез желая получить ответ, – я расскажу ему всю жизнь – от и до. Завидую иной раз благодушным эгоцентрикам, способным говорить о себе часами.
Минут через пять меня вызвали к рентгенологу. В отличие от его вчерашнего собрата, держался он довольно сухо. Даже не взглянул на меня – только дал указания, что делать. Я уговаривал себя, что так и должно быть. Этот врач занимается чисто технической стороной обследования. Диагноз уже установлен, а рентген – просто обязательная процедура, незачем тратить время на пустые расспросы. В общем-то меня вполне устраивало, что все делается так вот бесстрастно. А кроме того, молоденькая ассистентка рентгенолога, видимо стажерка, время от времени застенчиво мне улыбалась. Что искупало холодность врача. За несколько секунд я понял: она им безмерно восхищается. Должно быть, еще и это заставляло его входить в образ недосягаемого медицинского светила; может, без нее он был бы самым приветливым человеком на свете. Но юная девушка восторженно наблюдала за его работой, и под этим взглядом он становился другим, так что теперь было не понять, каков же он на самом деле.
Положение больного и без того неприятно, а тут еще мне надо было прижаться спиной к холодному, лучше сказать, ледяному экрану и не дышать. От страха я совсем отупел и, верно, выглядел как умственно отсталый – переспрашивал самые простые вещи. Например, никак не мог понять, когда задерживать дыхание. Дышал и не дышал невпопад. Было досадно – снимок получится негодный – и стыдно, что я такой бестолковый пациент; ведь каждому больному хочется подчеркнуть, какой он хороший клиент, некоторые даже пытаются шутить – этакими непринужденными притворяются. Но это не про меня. Я раскис и сдался: лучше бы мне сразу объявили, что я неизлечимо болен, и прекратили эту изощренную современную пытку. Да, пытка – слово подходящее. Рентгенолог отдавал мне распоряжения из-за зеркального стекла, он меня видел, а я его нет, – так полицейский-садист ослепляет жертву ярким светом, оставаясь невидимым. Приказывал повернуться то левым, то правым боком, будто фотографировал задержанного преступника. Что ж, может, мне и приговор скоро вынесут. Команды следовали одна за другой, а потом прекратились. Мне почудился шепот. Наверно, врач делился с практиканткой – анализировал, что он там увидел. Но почему без моего участия? Я, по его милости, стоял полуголый, притиснутый к холодному экрану, пока он умничал перед студенткой, которая ему годилась в дочери. Меня подмывало спросить: “Все в порядке?” – сказать не важно что, лишь бы напомнить о своем присутствии. Но я не посмел. Ужасно злило, что я попал на рентгенолога со стажеркой, я был психологически не готов служить учебным пособием. Пусть себе этот доктор соблазняет девушку, пускай везет ее на выходные в Венецию или в Гамбург – мне все равно, только бы сейчас они вспомнили обо мне. Процедура затягивалась. Дожидаясь своей очереди, я рассчитал, сколько примерно длится сеанс рентгенографии – мой явно превышал средний показатель.
Наконец рентгенолог вышел из своей кабины:
– Придется сделать повторную серию снимков.
– Повторную? Зачем?
– Для полной ясности.
– А что там?
– Да ничего. Просто… один снимок смазан… мне нужно уточнить.
– …
– Не волнуйтесь, это быстро.
Ознакомительная версия.
