– Жалкий, низкий, падший человечишка!
– Полно, мадам… – вступился я. – «О мертвых или хорошо…» и так далее. Человек оступился разок – с кем не бывает? И человек-то, в общем, безобидный.
– Безобидный?! – почти что выкрикнул Преттимен. – Пастор – и безобидный?
– И я не о спиртном, – стальным голосом продолжала его невеста. – А о совсем другом пороке.
– Ну что вы, мадам… поверить не могу… вы, женщина…
– Вы ставите под сомнение слова дамы, сэр? – выкрикнул мистер Преттимен.
– Нет-нет! Разумеется, нет. Я просто…
– Успокойтесь, дорогой, прошу вас, пусть его.
– Нет, я не могу этого так оставить! Мистер Тальбот при всех усомнился в ваших словах, и я требую извинений.
– Что ж, – засмеялся я, – вы получите их незамедлительно. Не имел в виду ничего…
– И это называется священник! – кипел мистер Преттимен. – О его пороке мы узнали случайно – два матроса перебрасывали веревочную лестницу с мачты за борт корабля, а мы с мисс Грэнхем стояли у той же мачты в переплетении веревок – как они там называются?
– Тросы? Выбленки? Давайте спросим у Саммерса.
– Не имеет значения. Помните, мисс Грэнхем, мы как раз обсуждали неизбежность процессов, благодаря которым всеобщая свобода приведет ко всеобщему равенству, а затем и к… хотя это тоже не имеет значения. Матросы не заметили нашего присутствия, так что мы невольно подслушали их разговор.
– Курение – уже зло, мистер Тальбот, но этот человек зашел еще дальше!
– Помилуйте, мисс Грэнхем!
– Он приобрел привычку, которой могут похвастаться разве что темнокожие дикари!
– Неужто табак жевал? – тоном величайшего изумления обратился к ней Олдмедоу.
Его слова потонули во взрыве хохота.
– Так и есть, – вмешался в разговор Саммерс, который не присоединился ко всеобщему веселью. – В один из своих визитов, я обнаружил у пастора большую коробку листового табака. От сырости он покрылся плесенью, и я выбросил его за борт.
– Какой еще табак! – удивился я. – Я ничего такого не заметил. Да и не тот он был человек, чтобы…
– Уверяю вас, сэр. Это случилось еще до вашего первого прихода.
– Вот видите! – обрадовался Преттимен. – Тяга к образованию, природная смекалка и постоянная необходимость быть начеку воспитали во мне привычку с легкостью запоминать любые беседы. В том числе и тут, на корабле.
– Нет-нет, пощадите, – просительно воздел руки Саммерс. – Сейчас не время для подобных воспоминаний.
– Самое время, сэр, коли словам дамы… я просто не могу оставить все как есть. Так вот, один матрос сказал другому: «Билли Роджерс приперся от капитана, грохоча от смеха, как трюмная помпа. Пошел по нужде и говорит – а я с ним рядом присел, – много, говорит, чего я в жизни видел, но чтобы пастор мне отжевал – о таком и думать не думал».
Торжествующий и яростный взгляд мистера Преттимена, его растрепанная шевелюра и неожиданная, но точная имитация грубого матросского говора привели аудиторию в восторг. Радостное улюлюканье обескуражило философа, он растерянно закрутил головой. Этот забавный эпизод переменил общий настрой. Неожиданно все принялись обсуждать будущее представление. То ли вид мистера Преттимена навел на мысль о комедии, то ли… Кстати, вот и актер на комические роли! Благодаря всеобщему подъему, разгорающаяся ссора между вашим покорным слугой и Преттименом угасла сама собой, уступив место гораздо более приятному разговору о том, что будем ставить, кто будет ставить и так далее, и тому подобное.
Затем я, как обычно, пошел прогуляться по шкафуту и встретил – кого бы вы думали? – «мисс Зенобию», поглощенную беседой с Билли Роджерсом! Ну разумеется – вот он, тот самый «бравый маряк», который «не может больше ждать». С каким однако пылом написано его безграмотное, но цветистое письмо! Что ж, если сунется за белую линию, к Зенобии в каюту, получит линьков.
Мистер Преттимен и его невеста гуляли по другой стороне палубы, поглощенные беседой. Мисс Грэнхем громко, так, чтобы я слышал, рассуждала о том, что действовать надо сперва на молодых и неопытных чиновников, еще не испорченных всеобщей продажностью. Коротышка Преттимен трусил рядом с ней, согласно кивая в такт ее на редкость здравым, хотя и чересчур строгим рассуждениям. Что ж, эти двое стоят друг друга; судя по всему, они действительно влюблены настолько, насколько это возможно для таких необычных личностей. Ага, вот вы и попались, мисс Грэнхем! Теперь я буду присматривать не столько за вашим женихом, сколько за вами!
Жених и невеста пересекли белую линию, разделяющую сословия на корабле, и остановились на носу побеседовать с мистером Истом и его бледной юной женой. Вернувшись, они направились прямиком ко мне, в тень навеса, который был натянут у правого борта. К моему изумлению, мисс Грэнхем объяснила, что они советовались с мистером Истом! Оказывается, он искусный ремесленник и имел дело с печатными станками. Думаю, они собираются нанять его на работу. Я постарался не показать, какой интерес вызвало у меня это заявление, и сменил тему, спросив, какую пьесу мы собираемся показать народу. Мистер Преттимен проявил к постановке столь же малый интерес, сколь и к другим делам – он якобы полностью погружен в свою философию. Правда, забраковал Шекспира, так как тот, по его словам, уделял слишком мало внимания общественным порокам. Я резонно заметил, что общество состоит из людей, но собеседник меня просто не понял – между его незаурядным умом и обычным здравым смыслом будто стоит невидимая преграда. Преттимен начал было ораторствовать, но его искусно отвлекла мисс Грэнхем, сказав, что «Фауст» Гете, по ее мнению, отлично подойдет.
– Жаль однако, – добавила она, – что талантливое произведение нельзя без потерь перевести с одного языка на другой.
– Как-как, мадам?
– Я имею в виду, – терпеливо, будто обращаясь к одному из своих воспитанников, разъяснила мисс Грэнхем, – что гениальность пьесы при переводе несколько теряется.
– А вот тут, – улыбаясь, ответствовал я, – могу возразить вам с полным на то правом. Мой крестный перевел на английский Расина и, по словам знатоков, перевод не хуже, а кое-где даже лучше оригинала!
Собеседники разом остановились, обернулись и воззрились на меня с совершенно одинаковым выражением на лицах.
– В таком случае должен уведомить вас, что это редчайший случай, – со своей обычной лихорадочной убежденностью воскликнул мистер Преттимен.
– Так оно и есть! – с поклоном ответил я.
С этими словами и вторым поклоном – в сторону мисс Грэнхем – я оставил их, чувствуя себя победителем. Честное слово, парочка настолько самоуверенна, что так и тянет их поддразнить. Хотя не исключаю, что других та же самая самоуверенность может и напугать. Пока я писал последние строки, они прошли мимо моей каюты в пассажирский салон, и я услышал, как мисс Грэнхем говорит о ком-то:
– Будем надеяться, со временем поумнеет!
– Если не брать во внимание среду, в которой он родился и вырос, сам по себе он не безнадежен.
– Согласна. В разговорах всегда старается свести противоречия к шутке и смеется так заразительно, что собеседнику трудно устоять. Но что касается взглядов – о, это просто какая-то дикость!
С этими словами они прошли дальше, так что больше я ничего не услышал. Вряд ли имелся в виду Деверель – несмотря на то, что лейтенант действительно любит позубоскалить, его происхождение безупречно, хотя он мало что вынес из своих привилегий. Скорее, речь шла о Саммерсе.
* * *
Не знаю, как заставить себя писать дальше. Цепочка событий кажется слишком тонкой, каждое звено в отдельности – слишком слабым, однако что-то в моей душе настаивает, что передо мной именно звенья одной цепи, глядя на которую, становится понятно, что случилось с бедным, бестолковым Колли! Всю ночь я не мог заснуть от жары и беспокойства, сознание металось, как в лихорадке, снова и снова подкидывая мне обрывки разговоров, фразы, ситуации, которые складывались в картину одновременно курьезную, непристойную и трагическую.
Саммерс, должно быть, обо всем догадался. Никакого табака, конечно же, не было, просто лейтенант хотел защитить память покойного.
Во время допроса Роджерс с притворным, как мне показалось, изумлением переспросил меня: «А что мы натворили, милорд?» Притворным ли? Возможно, этот красивый какой-то животной красотой матрос говорил чистую правду. Ведь именно его Колли именует повелителем и мечтает пасть перед ним на колени. Колли, в кубрике, первый раз в жизни пригубивший спиртное, не осознающий, что с ним происходит и впавший в восторженное безумие… Роджерс, присевший по нужде и хохочущий над тем, о чем он и думать не думал… Разумеется, он не просто дал согласие, но и глумливо поощрял пастора впасть в этот нелепый, дурацкий, школярский грех, и все-таки именно Колли, а никак не Роджерс, совершил fellatio[49], отчего и умер, когда понял, что натворил.
