Присутствующие неуверенно переглянулись. Абсурдная идея. И все-таки энтузиазм Нерона подкупал. Изменит ли ход событий столь безумная выходка?
Тит откашлялся.
– Может не получиться, – сказал он тихо. – По-моему, лев, о котором ты говоришь, сбежал.
– Сбежал?! – вскричал Нерон.
– Я видел похожего зверя, он бродил по Золотому дому. Лизнул мне руку.
– С утра в зверинце кто-то пооткрывал клетки, – кивнул Спор. – Зебры и обезьяны разбрелись, крокодилы плавают в озере.
– Значит, надо поймать льва и вернуть его в клетку! – потребовал Нерон. – Где дрессировщик? И сколько понадобится рук, чтобы перевезти реквизит и устроить представление? Да, и еще нужен человек, который поможет мне отобрать наряды…
– Мне кажется, Цезарь, лучше вернуться к предыдущей идее. – Эпафродит говорил тихо, но твердо. – Нам следует немедленно бежать из города.
Огонь в глазах Нерона дрогнул, затем померк. Плечи поникли. Император глухо застонал и опустил голову.
Спор вздохнул и грустно улыбнулся. Он подошел к Нерону, намереваясь обнять его, но тот отшатнулся и хлестнул евнуха по лицу.
Спор дотронулся до ушибленной щеки и залился слезами. Попятившись, евнух зашатался. К нему, рискуя упасть, бросился раб Эпиктет, который сумел-таки удержать Спора, обхватив за плечи.
Феон вдруг остановился как вкопанный:
– Эпафродит прав. Нужно сейчас же покинуть город. Больше никаких метаний и никаких безумных идей.
– Но куда мы пойдем? – тихо спросил Нерон.
– Для начала – в мое имение возле дороги на Номент, – ответил Феон. – Это всего в нескольких милях от Коллинских ворот.
Лицо Нерона просветлело.
– Мы попадем прямо в казармы преторианцев! Когда солдаты увидят меня, мы испытаем их отношение. Почти наверняка…
– Но Цезарь пойдет инкогнито, – напомнил Эпафродит.
– Ах да. – Нерон упал духом. Он снова заколебался.
Эпафродит издал стон. Феон воздел руки. Эпиктет продолжал утешать Спора.
– Пинарий! – внезапно возопил Нерон, напугав всех. – Теперь твой черед!
Тит встряхнул головой:
– Цезарь? Я не понимаю тебя.
– Ты часто получал для меня ауспиции. Послужи еще раз. Остаться мне или уйти? Мы должны выяснить волю богов.
Тит извлек из трабеи литуус. Он опасался, как бы император не заметил, что он взял не лучший посох, но Нерон как будто не обратил внимания. Просторный двор предоставлял Титу широкий обзор небес. Чуть отойдя от остальных в длинную тень, отбрасываемую Колоссом, Тит очертил литуусом участок неба.
Бесхитростное чувство собственного достоинства и знакомая всю жизнь процедура успокоили и укрепили его. Он вспомнил, кто он и что: гражданин Рима, патриций, потомок одного из древнейших в городе родов, кровный родственник Божественного Юлия и Божественного Августа; авгур, умеющий толковать волю богов; сын Луция Пинария и отец Луция Пинария; значительную часть жизни – носитель древнего фасинума; друг и доверенное лицо императора.
Тит всмотрелся в небо. Однако ничего не увидел: ни птицы, ни облака, ни листа, несомого ветерком. Боги безмолвствовали.
Видимо, в том и заключалось послание. Боги покинули Нерона.
Тит испытал озноб, сменившийся приливом гнева, а после – волной гордости. В своем непостоянстве боги могут предать своего любимца, но Тит – никогда!
Он повернулся к Нерону:
– Ты должен послушаться Эпафродита и Феона. Немедленно уходи из города.
Нерон уставился на террасы и крыши Золотого дома, затем поднял взгляд на Колосса и прищурился. Свет, отражавшийся от лучистой позолоченной короны, слепил глаза.
– Ты пойдешь со мной, Пинарий? – Это был вопрос, не приказ.
Тит растрогался:
– Конечно, Цезарь.
– А ты, Эпафродит? И Феон? И разумеется, ты, Сабина. Дорогая Сабина! – Нерон распахнул объятия.
Спор на секунду замешкался, затем вынырнул из-под руки Эпиктета. Потупив взор, приблизился он к Нерону и позволил себя обнять. Император ласково тронул пальцами кровоподтеки на лице евнуха и погладил по золотистым волосам.
* * *
Эпиктет пошел в комнаты рабов за одеждой. Остальные удалились со двора в укромные покои. Скрывшись за ширмой, Нерон сбросил пурпурно-золотой наряд и украшенные драгоценными камнями туфли. Тит снял трабею. Эпафродит и Феон сняли элегантные платья императорских вольноотпущенников. Спор, выказав женскую застенчивость, ушел в другую опочивальню, где избавился от столы, смыл с лица краску и распустил волосы.
Прибыл Эпиктет с одеждой. Нерон скривился при виде латаной туники, вылинявшего плаща и разношенной обуви. Казалось, он вот-вот передумает. Затем император рассмеялся:
– Притворюсь, будто мы ставим Плавта – может быть, «Клад»? – со мною в роли притесняемого раба. Мне плохо даются комедии, я силен в трагедиях, но актер обязан расширять репертуар.
От грубой шерстяной туники у Тита зачесалась кожа. Он поежился при мысли, что Нерону придется унизиться ношением убогого платья, но понадеялся на необузданное императорское чувство юмора.
Вошел Спор. Умытый, в простой тунике и без шпилек в волосах он, несмотря на длинные светлые локоны, был равно похож как на мальчика, так и на девочку. Эпиктет набросил на плечи евнуха плащ с капюшоном. Спор покрыл им голову, спрятав волосы и скрыв половину лица.
Эпиктет вывел из стойла лошадей. Лучших уже разобрали, а остальные разбрелись. У Тита екнуло в груди при виде уготованной ему клячи, но Нерон лишь рассмеялся.
– Скакуны под стать маскировке! – изрек он. – Кто узнает величайшего в мире колесничего, если он оседлает столь жалкое создание?
– И все-таки, Цезарь, лучше спрятать лицо, – посоветовал Эпафродит. Эпиктет обернул голову Нерона тряпицей, надвинув ее на лоб.
– Еще и глаза мне завяжете! – проворчал Нерон.
Эпиктет принес и кинжалы для всех. Когда раб, тщательно выбрав лучшее оружие, протянул его Нерону, император со странным выражением уставился на клинок, затем швырнул его на землю и отказался принимать.
Эпафродит велел Эпиктету остаться и слушать новости о продвижении Гальбы и исходе сенатских прений.
– Как только узнаешь что-нибудь важное – немедленно спеши за нами. Сам. Не доверяй никому.
Отчаянно хромая, раб заковылял прочь. Нерон издал смешок:
– Хромой гонец! Воистину, мы играем комедию, ибо никакой драматург-трагик не прибегнет к столь избитому приему. Ну что же – в путь!
В новом обличье путники оседлали лошадей и поставили во главе процессии Феона. Тит решил ехать последним. Ему пришлось подождать Спора, который еле плелся позади и без конца озирался на Эпиктета, пока хромой раб не скрылся из виду.
* * *
На улицах было безлюдно, если не считать редких одиночек, которые пробирались крадучись, да пьяных компаний вдали. Тит часто оглядывался, но так и не заметил преследования. На горизонте позади них высилась исполинская статуя Нерона, но она становилась все меньше и меньше по мере приближения беглецов к Коллинским воротам. Стену патрулировало несколько солдат, но те не обратили внимания на покинувших город оборванцев.
Маршрут пролегал мимо расквартированного за стенами преторианского гарнизона. Дисциплина пошла прахом. Солдаты сидели на земле небольшими компаниями, одни полностью в доспехах, другие разделись до туник; все балагурили, пили и играли в кости. На маленькую свиту Нерона они взглянули, но интереса к ней не проявили.
Внезапно земля содрогнулась. Скакун Тита прянул в сторону и заржал. Солдаты, сидевшие на земле, ощутили тряску острее всадников. Некоторые сумели вскочить, но их немедленно швырнуло обратно наземь.
Землетрясение кончилось так же неожиданно, как началось. Тит обуздал коня. Заметив, что Спору не справиться со своим, он подъехал помочь.
Один из ближайших солдат выругался:
– Нумины яйца! Гляньте на кости! Клянусь, расклад был другой, а теперь одни единицы!
– Ну и дурак же ты, Марк! – расхохотался другой. – По-твоему, боги наслали землетрясение только для того, чтобы превратить твой «бросок Венеры» в «собаку»? Да, это знак свыше, но не тебе!
– Тогда кому же?
– Нерону, видимо. Небеса по горло сыты мерзавцем. Авось землетрясение свалило его огромную статую, а заодно и весь так называемый Золотой дом!
– Тихо, Гней! Ты говоришь об императоре.
– Уже не об императоре, сдается мне. – Солдат чиркнул по горлу ребром ладони и прищелкнул языком.
Тит посмотрел на Нерона, который все еще укрощал свою лошадь. Лицо императора прикрывала тряпица, но Тит на миг перехватил его взгляд: Нерон явно услышал реплику легионера, поскольку глаза у него расширились от тревоги.
– Теперь наш император – Гальба, ну или почти император, – продолжил солдат, обращаясь к товарищам. – А мерзкого матереубийцу, говорю я вам, надо отыметь, а заодно и смазливого мальчишку, которому он отрезал яйца.
– Ха! Ты бы с удовольствием, держу пари! – крикнул кто-то, и все покатились со смеху.
