И вот теперь ему нужно было уходить. Она так хотела, правильно ведь? А особенно потому, что теперь сложила все вместе. Было и еще кое-что, о чем он изо всех сил старался не думать. Считала ли еще Бет его Своим Милым Мальчиком? Или вычислила, что он и есть тот подлец, который читал ее электронную переписку?
Надо уходить. Сию же секунду. Или нет… Когда погасят свет. Она опять смотрела на него, и это было невыносимо.
Линкольн нагнулся вперед, прикрыл лицо ладонью в нетерпеливом ожидании, когда свет начнет постепенно гаснуть. Это произошло только через несколько томительных минут. Стало темно, пополз в стороны древний занавес, оживился проектор, Линкольн начал надевать куртку.
Тут-то Бет и села прямо рядом с ним.
Он застыл, натянув лишь один рукав. Молчал… Не двигался… Автономно действовала одна только нервная система.
Теперь уйти он уже не мог, ведь она сидела рядом – и чего это ей пришло в голову сесть рядом? – и посмотреть на нее тоже не мог. И тогда Линкольн осторожно откинулся на спинку кресла, стараясь не касаться ее. Сидел и ждал.
Но Бет не говорила ни слова.
И он не говорил. И не шевелился…
А притяжение все росло, а кредиты все открывались…
И Линкольн не удержался. Повернулся и поглядел. Бет не отрываясь смотрела на экран, как будто ждала указаний от Святого Духа, широко раскрыла глаза, обеими руками держала ручку. Саундтреком фильма был «Cosmic Dancer» группы «T. Rex».
Линкольн отвел глаза. Он говорил себе, что надо потерпеть, дождаться, пока Бет сама что-нибудь скажет или сделает. Но ожидание прямо душило его. Или, может, душило, что она была совсем рядом. Желание еще раз посмотреть на нее. И еще… И еще…
И Линкольн вдруг услышал собственный голос – то, что всегда говорил женщинам и уже давно должен был сказать Бет.
– Извини, – шепотом произнес он.
– Не извиняйся, – отозвалась она.
Теперь Бет смотрела ему прямо в лицо, плотно сжав губы. Линкольн подумал: наверное, она прекрасно знает, что сердце его выскочило прямо на бетонный пол. Знает, какой он подлец. Может, сейчас она заорет во весь голос. Или врежет ему оплеуху. Ни с того ни с сего Линкольн принялся считать, сколько между ними дюймов. Пятнадцать, ну, может быть, шестнадцать. Бет была так близко, что он впервые заметил, какие у нее уши. Замечательные уши!
Бет поднесла к его лицу свою правую руку с зажатой в ней ручкой. К подбородку…
Линкольн закрыл глаза. Казалось, что так правильно, а дальше будь что будет. Он закрыл глаза и ощутил ее пальцы у себя на щеке, потом на лбу, потом на веках. Пахло чернилами и мылом для рук.
– Мне кажется… – прерывистый, незнакомый шепот раздался ближе, чем он ждал, – мне кажется, я очень глупая девица.
Линкольн покачал головой. Едва-едва. Так, чтобы никакой посторонний ничего не понял.
– Да, – прошептала она и придвинулась еще ближе.
Он не шевелился, не открывал глаза. А вот если бы открыл и она увидела, что творит?
Бет поцеловала его в щеку. Линкольн чуть шевельнул головой, придвинулся ближе к ее пальцам. Она поцеловала его в другую щеку, в подбородок. В ямочку под нижней губой.
– Глупая, глупая, – совсем тихо, недоверчиво прошептала она, – и что только у тебя в голове?
Линкольн обрел дар речи.
– Замечательная, – ответил он так тихо, что слышать его могла только та, которая запустила руку ему в волосы и губами почти касалась его губ. – Красивая…
Он нашел ее рот.
– Замечательная… – Поцеловал. – Волшебная… – Поцеловал. – Единственная…
Бывает, происходит что-то чудесное, а ты и не веришь. А бывает, что понимаешь совершенно ясно: вот оно, чудо, совершается на твоих глазах. Линкольн чувствовал себя так, будто сунул голову в раковину с газированными карамельками «Поп рокс» и включил воду.
Он скинул куртку на пол и обнял ее обеими руками.
В голове было только одно: «Бет». Он только и мог: сделать так, чтобы его мечта стала явью.
Он не слышал, как кино закончилось. Два часа вообще ничего не слышал, кроме громовых ударов сердца и стука ее зубов, когда они случайно ударялись о его зубы. Но когда зажегся свет, Бет тут же отпрянула от него. Села прямо, отстранилась… Казалось, из теплой постели Линкольн выбрался прямиком на холодную утреннюю улицу. Он пошевелился, чтобы не потерять этой удивительной близости с ней. Было страшно, словно происходило что-то ужасное, словно далекие часы били полночь.
– У меня срочная работа. – Бет провела рукой по рту, по растрепавшемуся хвосту. – Надо идти, надо, надо…
Она перевела взгляд на пустой экран, точно надеялась вычитать там что-нибудь полезное. Занавес медленно закрывался.
Бет опустилась на пол, ища что-то.
– Очки, – пробормотала она. – На мне были очки?
Очки запутались у нее в волосах. Линкольн аккуратно высвободил их.
– Спасибо, – поблагодарила Бет.
Он помог ей подняться, попробовал было на мгновение задержать, но она высвободилась и торопливо пошла по проходу.
– Никогда еще такого не делала, – произнесла она, не обращаясь к нему, глядя на экран. – А ты хоть что-нибудь видел? Там ведь, кажется, танцевали? Ну конечно танцевали.
Тут Бет огляделась по сторонам, словно испугалась, как бы ее не услышали. Потом притронулась ко рту и ладонью, и всеми четырьмя пальцами, точно проверяла, на месте ли он.
И заторопилась, почти побежала к выходу, сначала спиной вперед, глядя на него, а потом все-таки отвернулась.
Линкольн не помнил, как оказался у дома, но подниматься в квартиру ему не хотелось. Не хотелось разрушать волшебство. Он уселся прямо на ступеньках и стал вспоминать эти два часа. До него начало доходить: да, это Бет, да, это случилось…
«И что только у тебя в голове?» – спросила себя Бет.
Так что же у нее в голове? Линкольна она совсем не знала. Он тоже не знал ее. Почему ему хотелось ее поцеловать? Потому что она красивая. Но не только поэтому – она еще добрая. Но не только поэтому – она еще умная и смешная. Потому что он легко мог представить себе, как едет с ней на машине в далекое-далекое путешествие и ему ни капельки не скучно. Потому что, когда узнавал что-то новое и интересное или новое и смешное, то всегда думал, что сказала бы Бет, сколько присвоила бы звезд и почему.
Линкольн хорошо знал, почему хотел поцеловать ее. Почему все еще хотел. Он чувствовал ее на своих губах, на коленях. В голове плыл туман, что-то тихо жужжало по-пчелиному. Так же как целоваться с Сэм? Он уже почти и не помнил как – не хотел помнить. Если так же, то, значит, девяти лет ему не хватило, чтобы забыть ее.
Пока Линкольн работал в «Курьере», читал статьи Бет, думал о ней, он все-таки до конца не верил, что какая-то цепь событий, тропинка через время и место приведет его к этому.
Да. Бет. Да, это случилось.
А может быть… может быть, еще и не закончилось.
Линкольн вскочил на ноги и нашарил в кармане ключи от машины. Давно они расстались? Полчаса назад? Сорок пять минут? Значит, Бет еще должна быть в «Курьере». И больше не нужно сохранять почтительную дистанцию. Не нужно желать, сожалеть, грызть себя. Не нужно выказывать излишнюю почтительность. А может, когда Бет села рядом с ним, это и была почтительность, которая все изменила. Все!
Линкольн припарковался у редакции «Курьера», рядом с окном для загрузки. В очереди стояло грузовиков шесть, тихо урчали моторы, а грузчики забрасывали в кузова пачки свежего номера. Он вбежал в дверь гаража, обогнул стойку, где отмечались входящие, – охранник узнал его и кивнул – и бросился вверх по лестнице в отдел новостей, как будто там решалась его судьба, как будто подходил его последний срок. А если бы остановился, то вернулся бы к прежнему себе, попал бы в старую ловушку.
Чак поднял голову, когда Линкольн несся по редакторской. Линкольн кивнул прямо на бегу. Он увидел стол с видом на город – Бет не было. В отделе культуры, в самом конце комнаты, было темно, но Линкольн не останавливался и старался не вспоминать, как часто он ходил мимо этого стола, когда точно знал, что она ушла.
Она была там, говорила по телефону. Сидела в своей кабинке, а монитор освещал ее лицо, как свечкой.
– Нет, я знаю, – говорила она. Волосы были аккуратно забраны, очки она сняла. Бет до сих пор как будто не пришла в себя после страстных поцелуев. – Знаю, – говорила она, потирая лоб. – Слушай, этого никогда не будет…
Линкольн остановился рядом с ней, стараясь не дышать, как скаковая лошадь. Бет обернулась, увидела его и не договорила.
Линкольн растерялся, стоял, улыбаясь и покусывая губу.
– Спасибо, – произнесла она в трубку. – Знаю… Спасибо. Хорошо. – Потом положила трубку и изумленно уставилась на него. – Что ты здесь делаешь? – произнесла она наконец.
