– Вряд ли, – ответил Кон.
– Наверное, это будет нарушением правил безопасности, но ты дашь мне знать, куда тебя направят?
– Я попробую, – сказал он.
То, что я сохраню его местопребывание в тайне, было ясно без слов. Я протянул ему руку, и он обхватил ее своими.
– Береги себя, брат.
– Хорошо. И ты не лезь на рожон, – мой голос стал напряженным. – Я помолюсь за тебя в храме.
Он улыбнулся:
– Будь осторожен, ты превращаешься в китайца.
Подумав о двойственности жизни, я спросил больше у себя самого, чем у кого-то:
– Это ведь не так уж и плохо, правда?
Мин переоделась в ярко-красное ципао и вместе с мужем ходила от одного стола к другому, благодаря гостей за то, что те почтили их своим присутствием. У каждого стола мужу приходилось поднимать тост, и, когда они добрались до нас, он был уже довольно пьян.
– Это Ахок, – сказала Мин, потянув его за плечо и широко улыбнувшись Изабель. Его имя означало «счастливый», и в тот день, когда он стоял рядом с Мин, я думал, что ему действительно повезло. Он был коренастым, с короткими непокорными волосами, торчавшими в разные стороны, и с кожей, потемневшей от ежедневной работы на рыболовном траулере. Длинные руки бугрились мускулами, и я сразу представил, как он стоит в лодке, упершись ногами в палубу, и вытягивает улов. Он был совсем не похож на своего отца.
– Поздравляю, – сказал отец, пожимая ему руку.
– Спасибо вам за добрые пожелания, – сказала Мин и улыбнулась мне: – Все хотят с вами познакомиться. Спрашивают: «Кто этот необычный юноша?»
– Можешь им рассказать про меня. Но только хорошее, учти.
– Уже рассказала.
– Что ж, уже поздно, и нам пора ехать. Пусть у вас будет много детей и счастья.
Она снова улыбнулась и перешла к другому столу. Я подумал, что мы вряд ли еще увидимся. Теперь у Мин была своя жизнь в удочерившей ее деревне.
Уже сидя в машине, когда мы выезжали из деревни, я снова пожелал им всем счастья, прочитал про себя молитву, в которой упомянул всех, кого знал, даже Эндо-сана. Я молился так истово, так ревностно, что, открыв глаза, почти ожидал увидеть, как мои мольбы обрели осязаемую форму и стоят, охраняя нас, как гигантское святилище, вздымавшееся над морем где-то у берегов Японии. Я молил богов, покровительствовавших Пенангу и его жителям, никогда не терять своей неослабной бдительности.
Отец придерживался старой традиции Хаттонов начинать каждый понедельник с семейного завтрака: мы должны были собраться вместе на первую трапезу новой недели.
Спустившись в столовую восьмого декабря сорок первого года, мы даже не подозревали о том, что произошло, пока мы спали. Онемев от ужаса, мы сидели за столом, а отец под шуршание газеты в дрожащих руках читал нам новости. В четверть первого ночи японские войска восемнадцатой дивизии высадились в Кота-Бару, на северо-восточном побережье Малайского полуострова со стороны Сиамского залива. Часом позже был атакован Перл-Харбор. До того утра я никогда не слышал о месте под подобным названием.
Ожидаемое полномасштабное нападение на Сингапур не состоялось. Вместо этого японцы предпочли продираться через сотни миль густых непроходимых джунглей и карабкаться по отрогам гор, испещрявших сердцевину полуострова. Я знал, кто посоветовал им эту тактику. Это был классический прием айки-дзюцу: не искать прямого столкновения с силами противника в Сингапуре, а тайно высадиться на восточном побережье, куда Эндо-сан ездил, когда я вернулся из Ипоха после поездки к деду.
Все утро слуги двигались по дому молча, без обычных тихих разговоров, которыми они сопровождали выполнение своих обязанностей. Я спрашивал себя, знал ли об этом Эндо-сан и как бы он отреагировал на эту новость. По лицу Изабель я понял, что она задавала себе тот же вопрос, и отвернулся.
В конторе я открыл окно и посмотрел вниз на улицу. Он связал меня с войной, с амбициями Японии, и осознание этого давило на меня, словно Эндо-сан надел на меня другую личину, тянувшую меня ко дну океана. Я старался дышать по правилам дзадзэн, но это не помогало.
Адмирал Том Филлипс, главнокомандующий британским Восточным флотом в Сингапуре, направил навстречу японскому флоту два корабля. Линейный крейсер «Рипалс» и линкор «Принц Уэльский» были лучшими в составе британской эскадры. На втором из этих кораблей находился Уильям; мы не отходили от радиоприемника, ловя скупые сводки о сражении, пробивавшиеся сквозь треск помех, делавший их практически нечленораздельными. Оба корабля потопили японские бомбардировщики, о чем нам сообщили на следующий день. Было потеряно больше шестисот жизней, и у нас не имелось возможности узнать, спасся ли Уильям.
Отец положил телефонную трубку. Я вошел в кабинет. Хватило одного взгляда на его перекошенное горем лицо, чтобы все понять.
Он наконец заметил, что я стою на пороге.
– Звонили из военно-морского штаба в Сингапуре.
– Уильям?
– Его корабль уничтожен японской авиацией.
Отец опустил лицо в ладони. Я колебался, не знал, что делать. Потом подошел к нему сзади и положил руки ему на плечи. Сквозь открытые окна слышался шум проезжавших по улице автомобилей. С Вельд Ки доносилась сирена отплывавшего парохода – обычные звуки, наполнявшие нашу жизнь уже много лет.
Без долгих раздумий я взял все в свои руки. Не отвечая на сочувственные вопросы служащих, сообщил им, что контора закрывается до прояснения ситуации. Подтвердил, что они будут по-прежнему получать жалованье. Позвонил Эдварду в Куала-Лумпур, попросил его вернуться на Пенанг и отвез отца домой. Поймав в зеркале заднего вида взгляд дядюшки Лима, сидевшего за рулем, я вспомнил предупреждение его дочери, что японцы придут и заставят нас страдать. Я отвел глаза и стал смотреть в окно.
– Что случилось? – спросила Изабель, вставая с ротангового кресла на веранде.
Сидевший рядом с ней Питер Макаллистер, увидев нас, тоже поднялся.
– Уильям погиб, – ответил я.
Изабель выслушала то, что мы смогли рассказать. Она молчала, но Макаллистер почувствовал ее боль и потянулся к ней, чтобы обнять.
Я вошел в дом и налил отцу щедрую порцию виски. Он взял ее, выпил и осторожно поставил стакан на стол.
– Твоего брата больше нет. Нет! Его корабль затонул в море.
Я подумал о его мечте превратиться в дельфина и плавать в глубинах, отныне – в поисках погибшего сына.
Изабель прислонилась к Макаллистеру и тихо заплакала. Мы стояли, а вокруг продолжался день: по небу плыли равнодушные облака, цветы мудро кланялись на ветру, деревья шуршали кронами, на глаза отцу падала упрямая прядь. Моя рука потянулась и осторожно отвела ее в сторону.
Как устроить похороны без тела? Можно было только провести поминальную службу и сказать пустые слова, чтобы печально вспомнить о жизни, когда-то полной до краев. Ничего другого нам не оставалось. Отец попросил меня организовать ее.
– Я просто не могу этого делать. Прости, что перекладываю все на тебя.
– Знаю, отец. Я справлюсь.
– Я не хочу совместную службу с другими семьями, – сказал он.
Мы были не единственными в своем горе, потому что вместе с Уильямом служило много других сыновей Пенанга. Над всем островом и улицами Джорджтауна повисла тяжелая пелена отчаяния.
Торговцы, у которых я покупал необходимое для службы, выражали мне соболезнования. «Пожалуйста, передайте отцу, что мы сочувствуем его горю», – говорили многие, и я благодарил за проявленную доброту.
Министерство прислало личные вещи Уильяма. Мы открыли помятую жестяную коробку и обнаружили конверт с фотографиями, которые я ему выслал. Отец перебрал их, взял одну и показал нам. Это был снимок, сделанный в тот день, когда он уехал из Истаны в Сингапур. Тогда мы еще улыбались, позируя дядюшке Лиму.
Изабель проплакала всю службу в церкви Святого Георгия, и я смотрел, как Макаллистер ее успокаивал. Мы с Эдвардом стояли по обе стороны от отца, лицо которого не выражало никаких чувств. Несмотря на принятое решение больше не видеться с Эндо-саном, глубоко в душе я надеялся на его присутствие. «Но вы же стали моим врагом, – мысленно сказал я ему. – Как же вы были правы. Мы вошли в круг боли и горя».
Служба была короткой, как мы и просили. Сквозь сидевшую на скамьях толпу я разглядел Эндо-сана. Наши взгляды встретились. Я покачал головой и закрыл глаза. Они так устали. Так устали. С того дня, когда нам сообщили печальную новость, я практически не спал. Я думал о последних словах Уильяма, обращенных ко мне в тот день, когда он уехал из дома, и о наших несбывшихся планах. Боль потери измотала меня так, что я едва стоял на ногах. Я отправлял свой разум в далекую точку, указанную мне Эндо-саном, но для этого требовалось постоянное усилие, сводившее все на нет и изматывавшее меня еще больше. Мне удалось сдержаться и развернуть вспять нахлынувшую волну горя. Схватившись за спинку передней скамьи, я заставил себя проявить самообладание, достойное твердости отца и оставшегося брата. Я не мог стать тем, кто подвел бы их, тем, кто потерял бы лицо семьи, уронив ее честь, поколениями остававшуюся незапятнанной. Груз нельзя было облегчить, ношу нельзя было разделить.
