– Нет. Разве я мог? Ты лучше всех должен знать, что у каждого из нас – собственный путь.
– Вы не уезжаете туда, где безопаснее?
Он покачал головой:
– Мой путь – здесь. – На миг он показался намного старше своих пятидесяти лет. – Если я уеду, кто встретит моего сына, когда он вернется?
– Кон очень похож на вас, – сказал я, пытаясь придумать, чем бы заполнить молчание.
У нас никогда не бывало особых тем для разговора, но мое сравнение ему явно понравилось. Наверное, в этом и заключалось отцовское счастье. Мы смотрели, как самолеты в небе заходят на новый круг.
– Он мой единственный сын. Я очень сожалею об Уильяме. Только богам известно, что бы стало со мной, если бы я потерял своего мальчика. Думаю, я бы не смог жить дальше.
– Не знаю, переживем ли мы все эту войну.
Он улыбнулся почти зловещей улыбкой и поднял брови.
– У меня нет никаких сомнений, что если кто-то и выживет, то это будешь ты. И я не думаю, что дело только во влиянии твоего учителя. Нет, я встречался с господином Эндо и совершенно уверен, что он не берется учить слабаков. Думаю, ты всех нас еще очень удивишь.
Я встал с цветочного ящика, недовольный оборотом, который принял наш разговор. В словах Таукея Ийпа были кости, как в рыбном филе, которое кусаешь, не думая о последствиях.
– Мне пора. Пожалуйста, сообщите мне, когда узнаете, где ваш сын.
До нас постоянно доходили сведения о зверствах, чинимых наступавшими с севера японскими войсками, и, несмотря на то что отец держал их при себе, я видел на его лице страх. Он достал из оружейного шкафа в кабинете винтовку и держал ее под рукой полностью заряженной. Коллекция керисов исчезла из библиотеки. Наши оловянные рудники и плантации на севере Малайи были все захвачены японцами, и мне пришла мысль, что отец никогда не передаст им семейную фирму. Я начал опасаться за его жизнь, и этот страх вырос еще больше, когда однажды, возвращаясь домой во влажных сумерках, мы увидели на подъездной аллее штабную машину. Над ее капотом поник белый флаг с красным кружком.
– Ублюдки, – произнес отец, выйдя из машины прежде, чем дядюшка Лим успел полностью затормозить.
Я бросился за ним в дом. В коридоре мы сразу же услышали голоса, и я остановился, увидев, как по лестнице спускается Горо, офицер из японского консульства, и с ним кто-то еще. Увидев нас, они остановились на полпути.
– Убирайтесь из моего дома, – сказал отец.
Посмотрев на японца, стоявшего рядом с Горо, я испытал необъяснимый страх. У него были узкие, немигающие глаза, короткие усы и очень короткая стрижка. Больше всего меня ужаснула не его военная выправка, а то, что на нем не было формы. Я тут же понял, что перед нами стоит сотрудник кэмпэнтай[75], тайной военной полиции, которая пытала беженцев на севере Малайи. Положив руку отцу на плечо, я попытался его сдержать.
– Ему недолго осталось быть вашим, – сказал Горо. – Он очень понравился Фудзихаре-сану.
Мужчина заговорил с Горо по-японски. Я хорошо понял его, но Горо перевел:
– Когда вы все сбежите отсюда, мы получим и вашу компанию.
– Мы никогда не сбежим, – ответил отец.
– Что вы сделаете, нас не касается. Мы всех вас отправим в лагеря или расстреляем.
Он указал на меня.
– Даже вашего полукровку-сына.
Мне нужно было найти способ их успокоить. Я поклонился и заговорил с ними успокаивающим тоном, когда в коридор вышла Изабель, наставив на Горо отцовскую винтовку.
– Отец попросил вас уйти. Я просить не буду.
– Изабель, опусти ее.
По мнению Изабель, Горо с сотрудником кэмпэнтай двигались недостаточно быстро. Она выстрелила в стену, обсыпав их щепками и крошками штукатурки. Спускаясь по лестнице, Горо прикрыл своего спутника, и они оба не сводили глаз с лица Изабель, пока не вышли через парадный вход. Я знал, что их чувство чести потребует найти способ отмщения.
Я повернулся к Изабель, по-прежнему державшей винтовку наизготове.
– Я мог бы все уладить, не настраивая их против нас.
– Ты всегда пытаешься их защитить, – сказала она с возмущением, равным моему.
– Я не делал ничего подобного. Я защищал тебя, – взорвался я. – А ты подвергла всех нас опасности.
– А кто братается с япошками? Ты бы слышал себя, свой тоненький покорный голосок! Ты пресмыкался перед ними без всякого стыда!
– Довольно! – вмешался отец. – Сейчас же убери оружие! Почему ты до сих пор здесь? Ты должна была укрыться на Горе.
– Я осталась, чтобы помочь прислуге упаковать вещи. И собиралась уехать вместе с ними.
Теперь я еще больше, чем когда-либо, осознавал, что нам нужно покинуть Пенанг, покинуть Малайю. Японцы взяли нас на заметку, и, если бы мы остались, они бы стали нас преследовать.
– Нам опасно здесь оставаться. Мы должны немедленно уехать в Сингапур.
Отец был непреклонен.
– Мы не поедем. Если хочешь, давай, – сказал он без всякого выражения. – Но если ты хоть чуть-чуть понимаешь, что значит быть частью нашей семьи – чего ты никогда не понимал, – то ты нас поддержишь! – Он замолчал, пораженный собственными словами. – Прости меня. Я не должен был этого говорить. Прости.
Прошла вечность, прежде чем я заговорил снова:
– Я останусь. Это и мой дом, другого у меня нет. Я останусь. Но я сделаю это на своих условиях, – сказал я и медленно пошел прочь, точно зная, какой выбор мне придется сделать.
В конце концов, все оказалось так просто и очевидно.
Я взял велосипед и поехал в японское консульство. На улицах было полно машин, многие везли на крышах большие кожаные чемоданы, разгоняя по дороге листовки с японской пропагандой. Мне вспомнились китайские похороны, на которых мне пришлось побывать как-то раз, когда умер один из наших конторских служащих. Монах, проводивший церемонию, раскидывал на ходу пачки ритуальных денег, и клочки бумаги взлетали в горячий полуденный воздух, извиваясь и корчась, как заблудшие души, которых они должны были ублажить, и беззвучно опускались на землю. Теперь же, когда с каждой проезжавшей машиной воззвания японцев взмывали вверх и снова летели вниз, словно их качал невидимый маятник, этот образ вернулся, и мне стало страшно. На моих глазах совершался погребальный обряд по моей стране, по моему дому.
Я сообщил часовому у входа в консульство, что хочу встретиться с Эндо-саном. Он открыл ворота, и я нажал на педали и проехал внутрь, мимо посадок бамбука и маленьких павильонов. Звуки мчавшегося транспорта исчезли, оставшись за воротами без права на вход. Японское правительство купило этот участок накануне Первой мировой войны, когда Япония с Великобританией поддерживали более дружеские отношения. Они даже заключили между собой тайное соглашение, по которому японский военно-морской флот получил разрешение патрулировать малайские территориальные воды, соглашение, которое теперь сработало против Великобритании, потому что японский флот основательно изучил береговую линию.
Большими затратами, как физическими, так и материальными, в консульском саду была создана сказочная, идеальная Япония. Я часто проезжал мимо, не обращая на нее никакого внимания, но теперь эта красота на фоне творившегося вокруг разрушения заставила меня остановиться и залюбоваться.
Над прудом нависла ива, а по водной глади расходились круги от пузырьков, выпускаемых сверкающими карпами. На краю пруда сидел на корточках человек и кидал им крошки. Я прислонил велосипед к дереву и пошел к нему по травянистому склону. Увидев меня, он улыбнулся, выбросил в пруд остаток крошек и отряхнул руки о брюки.
– Ну, что ты на этот раз затеял?
Он сказал это теми же словами, какие отец так часто говорил нам с Уильямом, и мне пришлось стряхнуть ощущение, что каждый мой жизненный шаг был предначертан задолго до моего рождения. «Это из-за войны», – подумал я. Она сломала и сдвинула с места все, к чему я привык.
– Мне нужно поговорить с вами и Хироси-саном, – сказал я.
Эндо-сан кивнул, и я последовал за ним в консульство. По сравнению с садом в нем кипела бурная деятельность. Армейские офицеры, все как один в сизо-зеленой форме, с целеустремленным видом бойко носили документы. Мы прошли в кабинет Хироси. Он поднял взгляд, увидел позади меня Эндо-сана, и в его глазах промелькнул скрытый триумф.
– Я хочу предложить вашему правительству свои услуги. Полагаю, полномочный посол в Куала-Лумпуре, Саотомэ-сан, утвердит мою кандидатуру.
Я репетировал эти слова всю дорогу от дома, бормоча их себе под нос, пока крутил педали, но выговорить их все равно оказалось трудно. Они выходили наружу, не желая принимать нужную форму, лишь растворяясь в моем дыхании. Я выбрал путь, который дал бы всем нам, всей нашей семье, верный шанс на спасение, и сворачивать было некуда. Шла война, и, конечно, никто не стал бы меня обвинять или даже вспоминать об этом, когда все закончится.
– Мы рассматривали возможность попросить тебя посодействовать нам в организации управления островом, – сказал Хироси, знаком приглашая меня сесть. Я остался стоять. – Ты знаешь наш язык и понимаешь нашу культуру и сможешь помочь в проведении нашей политики.
