– Скажи ему, что это неправда, Лоринг. Ты же умный. Скажи ему.
Лоринг сказал, что, к сожалению, это невозможно, и Элиза опустилась на пол, всхлипывая.
– Где он? – выдохнула она.
Вера тяжело вздохнула, и Майкл предостерегающе взглянул на нее.
– Они его еще не нашли. И знаешь, Элиза, вполне вероятно, что никогда не найдут.
Она заплакала еще сильнее, закрыла лицо ладонями и попросила, чтобы ее оставили одну. Майкл колебался, но Лоринг кивнул и увел их с Верой на кухню.
– Не знаю, стоит ли отдавать ей это, – сказал он, прикрывая дверь и доставая из кармана конверт. – Оно пришло с утренней почтой.
Майкл увидел на конверте имя Элизы и узнал почерк Пола, но нервы были так натянуты, а в голове такая путаница, что он не мог понять, что с этим надо делать.
– Черт его возьми, – вздохнул он. – Неужели нельзя было просто уйти?
На марке была изображена статуя Свободы, гордо стоящая в шикарном ночном освещении, зеленом, как долларовая купюра.
– Отдай его мне.
Она стояла в дверях. Майкл вздрогнул.
– Это мне. Там мое имя.
– Элиза, не стоит читать его прямо сейчас.
Но она подошла, протянула руку, и крайне неохотно Майкл отдал ей письмо.
Есть вещи, о которых мы никогда не говорим. Хотим, но не можем. Поэтому мы о них пишем. Или рисуем. Или поем о них. Или, может, вырезаем их из камня. Потому что это и есть искусство. Это наш. единственный шанс. Не забыть. Найти истину. Иногда, просто выжить. Эти вещи живут внутри нас. Это секреты которые мы прянем в карманы, и оружие, которым мы защищаемся. И в конце концов приходится решать, стоят ли они того, чтобы продолжать борьбу, или пора выбрасывать полотенце. Иногда приходится умереть, чтобы продолжать жить. В глубине души ты сама знаешь, что это так. С этим ничего нельзя поделать. Печально, но факт, что некоторые из нас продолжают идти вперед, а некоторые остаются сзади. Просто в нашем случае я не уверен, кто из нас делает первое, а кто – второе. Но в одном ты была права. Это не судьба. Это выбор. И кто знает, может, мы еще встретимся когда-нибудь, где-нибудь, где не будет всего этого шума. А до тех пор постарайся вспоминать обо мне только хорошее. Постарайся запомнить любовь.
– Урод!
Письмо упало на стол, а я подошла к дивану и легла, как будто собралась спать.
Я слышала, как разговаривают Майкл, Вера и Лоринг, – их голоса доносились до меня через незакрытую дверь кухни. Слышала, как Лоринг спрашивает Майкла, почему Пол сделал это, будто он главный эксперт по анормальным явлениям, и как Майкл отвечает ему, что не знает, но что последнее время Пол был настроен не особенно позитивно.
Потом они все вместе с Фейдером вернулись в комнату и уставились на меня. Даже собака смотрела во все глаза.
– Я ненавижу Пола Хадсона, – сказала я им.
В колледже для обязательной научной программы я выбрала курс психологии и слушала его целый год. Я вспомнила, что существует пять стадий горя, и определила, что сейчас нахожусь где-то между первой и второй. Первая стадия – отрицание – очевидно, затягивалась, а второй стадией была агрессия, и я никогда раньше не чувствовала себя такой агрессивной.
– Урод!
Лоринг стоял рядом с диваном, нависая надо мной.
– Элиза, ты так не думаешь.
Мне хотелось ударить его. Его добросердечие мешало мне злиться, а мне надо было задержаться на второй стадии как можно дольше. Третью стадию я собиралась вообще пропустить. Торг. Совершенно бесполезная стадия. Какой смысл торговаться с Богом?
Я планировала сразу перескочить из гнева в депрессию – знакомую территорию, на которой я могла оставаться очень долго.
Лоринг просунул руку мне под голову, приподнял ее и бережно переложил к себе на колени. Он гладил меня по волосам, я закрыла глаза и сразу же увидела тело Пола, парящее над перилами моста. Только это был не Бруклинский мост, а тот, с которого падает пьяный друг Джона Траволты в «Лихорадке субботним вечером».
В этом видении на Поле были коричневые сандалии. Как на Иисусе. Его ступни выступали за край моста, руки были решительно подняты, и пальцы указывали прямо в небо. Он смотрел вверх, а не вниз, и на его лице не было страха.
Он задержался на мгновение перед тем. как прыгнуть, как будто вдруг заколебался, но было уже поздно.
Это был все-таки не страх. Просто короткое сомнение.
Когда его ноги оторвались от металлической перекладины и он прыгнул в воздух, мне показалось, что он сейчас взмахнет руками и полетит.
Во сне это вполне могло бы случиться.
Но вместо этого он нырнул в воду. Это был прыжок, исполненный благородства и грации. Олимпийский прыжок. Совершенно прямой в начале, потом – два сальто и полный оборот вокруг своей оси.
Мне хотелось, чтобы сон кончился на этом. Или чтобы через несколько секунд после кинетически идеального погружения он вынырнул на поверхность со счастливой улыбкой олимпийского чемпиона на лице.
Я видела, как он вошел в воду. И как поверхность реки постепенно успокоилась и опять стала гладкой. И знала, что его переломанное тело лежит на дне.
Ведь все происходит именно так? Как крушение самолета.
Обычно погибают от удара о воду.
Была уже середина дня, а моя голова все еще лежала у Лоринга на коленях. Майкл, безвольно сидящий на полу, взглянул на меня и попросил прощения. Я не поняла за что.
– Я сварю кофе, – сказала Вера. У нее был слабый охрипший голос. Она, наверное, опять плакала.
Интересно, как бы Пол отнесся к тому, что о нем плачут? Я могла сказать точно. Он притворился бы смущенным и недовольным, но на самом деле был бы совершенно уверен, что горе и отчаяние – абсолютно естественная реакция на его уход.
– Лоринг, – спросила Вера, – налить тебе кофе.
Если бы у меня были силы двигать языком, я могла бы ответить вместо него. Спасибо, нет. Лоринг не любил кофе. Он считал его похожим на заваренный пепел. На самом деле он хотел чая, но был слишком вежлив, чтобы попросить его в такую минуту. Он стал бы счастливым человеком, если бы получил чашку крепкого и сладкого китайского чая, который любил пить по утрам.
– Спасибо, нет.
В дверь позвонили, когда Вера была на кухне. Я почувствовала, как напряглось тело Лоринга, пытавшегося увидеть, кто пришел, через окно за своей спиной, и при этом не потревожить мою голову на своих коленях.
Вера открыла дверь, и я села, услышав голос Фельдмана. Он сказал, что пришел прямо из полицейского участка. Он торчал там с самого утра и теперь хотел поговорить с Майклом.
– Тяжелое время для всех нас, – сказал он мне. – Я знаю, что вы были с ним близки одно время, поэтому прими мои соболезнования.
Я отлично разбиралась в соболезнованиях. Я была экспертом по соболезнованиям. И никогда ни одно из них не было так богато подтекстом, как это. Оно было как палец, направленный мне в лицо. Оно означало: «Я предупреждал тебя», и «Я говорил тебе», и «Ведь я просил тебя помочь, сука».
Наверное, я бы вцепилась ему в горло, если бы он не был так прав. Ведь я дала обет спасти Пола. А что я сделала вместо этого? Образно говоря, я вручила его римлянам и со стороны праздно смотрела, как они распинают его, и посыпают солью его раны, и смеются у подножия креста, на котором он умирает.
– Майкл, – сказал Фельдман, – мы можем где-нибудь поговорить?
Я покачала головой.
– Мы все должны слышать то, что ты скажешь. Фельдман взглянул на меня, а потом повернулся к Майклу.
– Они нашли его тело два часа назад.
Я сама удивилась тому, как спокойно выслушала эту новость. Наверное, я слишком отупела, чтобы что-то чувствовать. Но Майкла она ошеломила.
– Нет! – он бросился на Фельдмана. – Ты ублюдок! Ты…
– Майкл! – крикнула Вера. – Прекрати!
Лоринг схватил Майкла и держал его, пока тот не успокоился.
– Ничего, – сказал Фельдман, – я все понимаю. Он расстроен. Как и мы все. – Он взял Майкла за руку. – Пошли прогуляемся.
Они вернулись через пять минут. Майкл заверил нас, что все в порядке и он не знает, что на него нашло, но мне показалось, будто он выглядит еще хуже, чем когда уходил.
Родственников у Пола не было, и Фельдман сказал, что они с Майклом сделают все необходимое. Тело будет кремировано, а поминки состоятся на следующей неделе, возможно, в «Кольцах Сатурна».
– Мы считаем, что так захотел бы Пол, – сказал Фельдман.
Я не понимала, согласна я с этим или нет. Правда, меня никто и не спрашивал, и это показалось обидным. Но безжалостный голос в моей голове сказал, что у меня нет никакого права иметь свое мнение по этому поводу. Майкл проводил Фельдмана до дверей и, стоя на крыльце, смотрел, как он садится в машину и уезжает.
Как только машина исчезла из виду, он заскочил в дом, схватил со стола свой бумажник и ушел, сказав, что ему надо немного побыть одному.
Он плакал.
– Не считая О. Дж. Симпсона, – сказала Элиза, – убийцы, как правило, не приходят на поминки по своим жертвам.
