У Текстона вырвался вопрос:
– Если бы вы и молодая дама вступили в брак, то венчались бы в церкви? – Это было не просто дерзко, это было почти бе-зумно, но он ничего не мог с собой поделать.
Будучи шокированным, Гарри все-таки ответил:
– Скорее всего, у нас была бы гражданская церемония.
– О.
Это «О» походило на хлопанье тысячью дверей, но Гарри, в отличие от Кэтрин, чьи глаза вспыхнули гневом, остался невозмутим. Вскоре, однако, они углубились в разнообразные коммерческие вопросы, и она оставила их, чтобы побродить по магазину.
Все было отполировано и сияло, как золотая монета. Каждый предмет был самого высокого качества, каждая поверхность блестела и выглядела роскошно. С другого конца помещения Кэтрин заметила, что Генри и Текстон одеты в визитки, что придавало всему помещению атмосферу дома викария. Кэтрин, хоть и досадовала на них, понимала, что Гарри в них нуждается. Если бы ему самому пришлось стоять за прилавком, он никогда не сумел бы предстать таким же элегантным и любезно-само-уничижительным, как они. И она спрашивала себя, передастся ли их детям это невидимое преимущество, эта заложенная от природы уверенность, которую нельзя подорвать поражением, даже если в них будет столько же ее крови, сколько и его.
Позже, на диване, когда за ворот ее платья стекала вода, прохладные испарения которой глубоко и тонко ее возбуждали, она косвенно затронула эту тему. Это испортило расклад, потому что она надеялась, что они сядут в такси, что, приехав к нему домой, она уже почти потеряет самообладание из-за поцелуев, которые продлятся всю дорогу до Сентрал-парк-уэст, и что в этот день ухаживание завершится близостью. Вскоре наиболее естественным для них будет лежать час за часом, вжимаясь друг в друга, сцепившись в паху, обливаясь потом и смешивая дыхание. Вскоре это произойдет, ибо до сих пор они откладывали этот миг, ограничиваясь галлюцинаторным наслаждением, которое расцветит и возвысит их любовь на всю оставшуюся жизнь. А теперь время пришло. Но она не могла не спросить его снова:
– Почему ты не борешься?
– С кем на этот раз?
– С Руфусом, с Генри, с Текстоном, со мной, с моими родителями, с Виктором, со всем миром, который говорит и чувствует, будто мы с тобой не подходим друг другу, будто с твоей стороны смешать свою кровь с моей будет каким-то осквернением.
– Твои родители ничего такого не говорили.
– Неужели ты не понимаешь? Это в основе всего. Почему мы ничего им не говорим? Прошло уже несколько месяцев.
– Откуда месяцы? Я же тебе говорил. Мне трудно об этом объявить. У тебя выходит так, будто я должен сказать что-то вроде: «Да, между прочим, у меня одна нога деревянная».
– Но сказать им должен именно ты, а не я.
– Их всегда окружают гости, или они просто куда-то спешат. Если хочешь, в следующий раз, как их увижу, сделаю заявление и попрошу твоей руки.
– Этого мало.
– Попросить тебя целиком?
– Ты знаешь, о чем я.
– Может, телеграмму послать?
– Я имею в виду, это не объясняет, почему ты не борешься. Не объясняет.
– Я устал, Кэтрин, я устал. Я убивал людей. Я ухлопал четыре года жизни на подготовку к этому и на само это занятие. А теперь я оказываюсь в самом безопасном месте на земле, в стране, которую защищал, за которую готов был умереть. Я буду драться, когда придется, но вот уже год, как я живу мирно, и мне это нравится. Если можно не заниматься несколькими делами сразу, то и не буду. У меня хватает забот и без того, чтобы исцелять людей от антисемитизма. Мне кажется, я уже внес свой вклад в лечение немецкого антисемитизма.
– А какие еще дела?
– Я не могу жить на твои деньги. Если я не смогу вносить свою лепту, у нас ничего не получится.
– Я не думаю о деньгах, – сказала она. – Я ненавижу деньги. Я вообще от них откажусь.
– Нет, не откажешься, тебе нельзя. Ты единственная наследница. Ты не можешь вот так взять и порвать со своим происхождением.
– Но я могу наплевать на свое происхождение и выйти замуж за еврея?
– Это другое, – сказал он.
– Почему?
– Ты поймешь, когда увидишь наших сыновей и дочерей. В них сохранится все лучшее, что есть в наших родах, и они будут доказательством нашей правоты. Тем, кто говорил «нет», придется посмотреть им в глаза и отступить. Ты должна с благодарностью принять богатство, завещанное тебе родителями, чтобы передать его нашим детям. Но не мне. Я должен идти своей дорогой и жить на свои средства, иначе все это закончится.
Она расстроилась, и он попытался объяснить.
– У меня был друг в колледже, с которым мы обычно занимались языками. Он приходил ко мне в комнату, но она была такой маленькой, что мы вылезали на крышу и сидели на свежем воздухе, зубря склонения и лексику – ну и синтаксис: нельзя в полной мере выучить синтаксис языка, который тебе не родной. Когда же я приходил домой к нему, в грейстоун Булфинча[72] на Брэтл-стрит, мы сидели в его саду или в библиотеке, и слуги приносили нам чай со льдом и закуски. Его отец работал, или по-прежнему работает, лесничим, в чьем ведении находится гора Мусилауке в Нью-Гэмпшире.
– Я взбиралась на эту гору, – сказала Кэтрин, – когда была там в лагере. Но не представляла себе, что лесничие так много зарабатывают.
– Они и не зарабатывают.
– Я это знаю, Гарри.
– Они были бедны, как и полагалось семье лесничего в тридцатые годы.
– И что случилось?
– Поблизости от них не было школы, поэтому им пришлось отослать его в раннем возрасте, и его приняли в школу Св. Павла на стипендию. Он стал неотличим от своих одноклассников и вместе с ними попал в Гарвард, где познакомился с первокурсницей из колледжа Рэдклифф: Элисон Рэнли. Он в нее влюбился.
– Рэнли? Химическая промышленность.
– И все остальное. Из Калифорнии.
– Я знаю.
– Она была очень милой девушкой, и ко второму курсу он уже перебрался на Брэтл-стрит, где гулял, толкая перед собой очень дорогую английскую коляску с красивым малышом. Арендовать малыша им не пришлось.
– Неплохой конец, – с надеждой сказала Кэтрин.
– Да, но это еще не конец.
– Надеюсь, у них все хорошо.
– Нет, не все. Однажды мы сидели у меня на крыше – мы тогда были совсем юными. Добрались до середины вокабулярия. День был прекрасный. Он посмотрел на часы и вскочил. «Мне надо идти, – сказал он и собрал свои книги. – У нас сегодня званый ужин». – «Кто придет?» – спросил я, видимо, желая получить приглашение. «Декан юридического факультета». – «Гарвардского юридического факультета?» – «Да, – сказал он. – Элисон назначили завкафедрой». – «О!»
Уже спускаясь по лестнице, он повернулся ко мне и сказал: «Гарри, я люблю Элисон больше всего на свете, и я не мог бы по-другому, но, если у тебя будет возможность, не женись на деньгах. Может быть, для людей постарше все иначе, но для меня это вроде крышки, которой закрывают саркофаг. Деньги забирают гораздо больше, чем дают, поверь мне».
Обиженная и испуганная, Кэтрин стала холодной и сдержанной. Гарри продолжал:
– В ноябре тридцать девятого они жили в Лондоне, где он работал в одном из семейных филиалов или банков – я не знаю. Он вступил в Королевские ВВС, прошел подготовку как пилот и участвовал в Битве за Британию[73].
– Это впечатляет.
– Да, и в этом бою он погиб. Он оставил маленького ребенка и молодую жену. В этом нет ничего необычного, но и ее и его семьи умоляли его остаться дома. Это была не его война. Этого не должно было случиться.
– Я понимаю. – Кэтрин могла быть весьма суровой. Теперь она одновременно наставляла Гарри, бросала ему вызов, упрекала его и рисковала им. Даже в ее несравненном голосе отчетливо слышалось, что она готова с ним поссориться. – Гарри, – сказала она, – ты не женишься на деньгах. Ты женишься на мне. Если ты не понимаешь разницы, то нам не стоит жениться.
Гордый ее силой и восхищенный ее смелостью, он сказал:
– Я понимаю разницу. Как я могу не понимать? И благодарю Бога за это. В то же время я должен идти своим путем.
– Но ты так и делаешь, в чем же проблема? – Она изо всех сил вцепилась в край дивана.
– Мы оказались, – сказал он, без страха, но и без надежды, – в очень необычной ситуации. Я пока не могу тебе все объяснить.
Затем, под стук отбойных молотков, слабо доносившийся с окраин, откуда-то с Ист-Ривер, пока солнце двигалось по летнему небу, освещая пыль на улицах, он впервые подробно рассказал ей, как и почему должен был скоро разориться. Не требовалось быть бухгалтером, чтобы все понять. Это казалось совершенно ненужным, но именно так обстояли дела. Для него, а теперь и для нее, мир, который после завершения войны и его возвращения из армии стал прекрасным и спокойным, теперь несколько изменился.
24. Экономика горячей воды
Какие бы снотворные ему ни давали, они отменяли силу тяжести и время и расслабляли его проблесками вечности, проскальзывающими у него между пальцами, прежде чем он полностью отключался. По утрам, когда вечерняя доза уже не действовала, горячее, раздражающее ощущение под кожей было желанным, как прохладный дождь, ибо означало, что он, пусть и ненадолго, будет в ясном сознании. Хотя в августе город наполовину опустел, в восемь утра Амстердам-авеню бывала запружена автобусами. Колокола церкви Св. Иоанна громко возвещали время, еще не раскаленное солнце висело довольно низко на востоке, и все кварталы с восточной стороны подпирались черным клином тени.
