У парадной двери магазина звякнул колокольчик, но Эмми решила не смотреть, кто это. Было еще рано, всего лишь половина восьмого утра; магазин еще не открылся, и она знала, что ее мать снова будет укорять дочь за то, что она слишком мало спит, слишком много работает или плохо ест. Она хотела сказать Пейдж, что, как только ей удастся найти правильный способ жить со своим горем, она перестанет делать вещи, которые так раздражали ее мать.
– Я принесла тебе завтрак, – сказала Пейдж, стоя в дверях.
Эмми не подняла голову и продолжала печатать.
– Я уже поела, но все равно спасибо.
– Это твои любимые пшеничные бублики с медом из булочной Кренделла. Они еще теплые.
Эмми помедлила и посмотрела на мать.
– Может быть, немного позже. Оставь их за стойкой.
Вместо того чтобы уйти, Пейдж продолжала стоять, пристально наблюдая за дочерью. Впервые за долгое время Эмми внимательно посмотрела на свою мать и заметила тонкие морщинки вокруг глаз и рта, сведенные брови, из-за которых лицо казалось постоянно нахмуренным. Печаль, которую ее мать всегда носила в себе, теперь словно вырвалась наружу, проступая морщинами, как у змеи, меняющей кожу. Эта печаль как будто стала слишком большой для ее матери.
Эмми также заметила, что в руках у Пейдж не было сумки, которую она обычно брала в булочную. Вместо нее она держала в руках стеклянную банку с завинчивающейся крышкой. Стекло было мутным и грязным, как будто его часто хватали руками, а металлическая крышка давно потемнела. Заинтересовавшись, Эмми встала и подошла к матери.
– Что это?
Вместо ответа Пейдж протянула ей банку; Эмми немного помедлила и взяла ее. Содержимое банки сместилось у нее в руках, мягко откатившись, словно океанская волна, и когда она подняла банку повыше, то увидела, что находится внутри.
– Это банка с песком, – сказала она, уже понимая, что это нечто гораздо большее. Каким-то образом этот песок был связан с ее матерью – точно так же, как зеленые глаза и кудрявые волосы. Это была частица ее матери, которой она никогда раньше не делилась с Эмми.
– Это песок с Фолли-Бич. Моя мать набрала его в банку и вручила мне в день моей свадьбы. Она сказала, что так я никогда не забуду, откуда я родом.
Но ты забыла, хотела сказать Эмми, однако промолчала, потому что песок в банке стал теплым под ее пальцами, словно вспомнил солнце Южной Каролины.
– Зачем ты мне ее дала? – спросила она мать.
Пейдж оперлась на дверной косяк и устало улыбнулась.
– Потому что… – она немного помолчала и широким жестом обвела комнату и штат Индиана за ее пределами. – Потому что это еще не все. Здесь все привычное и знакомое, но это не вся твоя жизнь.
Где-то в глубине сознания Эмми лопнул пузырек гнева.
– Я счастлива здесь.
– Нет, ты не счастлива. Ты считаешь, что тебе тут хорошо, потому что не знаешь ничего другого.
Эмми прищурилась, стараясь узнать женщину, чей голос был так похож на голос ее матери – той матери, которая дала ей крышу над головой, еду и одежду, которая выносила и родила ее. Эмми всегда думала, что сердце ее матери было разбито смертью ее маленьких детей; в нем просто не осталось ничего, что она могла бы дать единственному выжившему ребенку.
Она подумала о чердаке, заставленном сложенными мольбертами, высохшими и загустевшими красками и наполовину завершенными полотнами. Чердак был запретным местом для Эмми во времена ее детства, что превращало его в непреодолимое искушение, которому она часто поддавалась после ссор с матерью. Эти картины были написаны ее матерью, когда она была еще совсем молодой, не обремененной семейными заботами, девушкой. Однажды Пейдж застигла мать на чердаке, но вместо гнева Эмми встретилась с покорностью: так больной принимает свой диагноз спустя длительное время после того, как удалили опухоль.
Мать рассказала ей, что эти картины она должна была предъявить при поступлении в художественную школу Род-Айленда, они были написаны еще до того, как она познакомилась с Биллом, отцом Эмми. Они больше никогда не говорили об этом, но время от времени, когда Эмми видела, как ее мать смотрит в окно и держит в руках чашку с давно остывшим кофе, она представляла себе девушку с мечтами о художественной карьере, тщательно скрывающуюся за обликом женщины, выкрасившей стены своей комнаты в бежевый цвет.
Эмми стояла лицом к лицу с матерью, ощущая растущее негодование, но банка с песком хранила тепло ее рук.
– Но ты знала кое-что другое, и ты по-прежнему находишься здесь.
– Знаешь, почему койотов теперь можно найти практически в любом штате? – спросила Пейдж, как будто не услышав вопрос дочери. – Потому что они адаптируются. Они знают, что реальные желания и потребности – это не одно и то же. Но где-то есть место, точно такое же хорошее, как и то, где они находятся. Вот как они выживают, – она помедлила. – Прошло полгода, Эмми. Я молча наблюдала, как ты угасаешь в своем горе, но теперь пришло время собраться и снова начать жить. Тебе нужны перемены, иначе ты никогда не выберешься отсюда.
Гнев Эмми немного утих, как будто она почувствовала, что мать может быть права.
– Возможно, я до сих пор не могу пережить смерть Бена. Он был лучшим, что случилось в моей жизни. Но это мой дом, мама. Уехать отсюда будет все равно что оставить Бена, а это – то же самое, что снова узнать о его смерти.
Пейдж прижалась затылком к косяку и закрыла глаза, словно собираясь с силами.
– Иногда, в те моменты, когда мы считаем свою жизнь налаженной и собираемся устроиться поудобнее, перед нами открывается новый путь. Некоторые просто плывут по течению и слишком боятся отклониться от знакомого курса. Но другие устремляются в неизвестное, и возможно, находят там смысл своей жизни.
Эмми ощутила соль на губах и поняла, что она плачет.
– О чем ты говоришь, мама? Другого пути нет. Это мой дом.
Пейдж шагнула вперед и обняла Эмми за плечи точно так же, как она обнимала банку с песком.
– Я знаю. Я никогда не сворачивала с курса. Но тебе был дан второй шанс. И ты… – она мягко приставила палец к груди Эмми над сердцем. – Ты особенный человек. Я знала это с тех пор, как ты была малышкой.
Она вздохнула, и ее теплое дыхание напомнило Эмми, как ее баюкали в младенчестве.
– Возможно, поэтому мы держимся на таком расстоянии друг от друга. Ты все равно расстанешься со мной, а я не хочу, чтобы это было слишком больно.
– Я не собираюсь никуда уезжать. – Эмми повернулась и поставила банку на стол, но, к своему удивлению, обнаружила, что часть песка почему-то прилипла к ее пальцам. Их разговор мало походил на задушевную беседу, которую могли вести матери со своими дочерьми и которой всегда так не хватало Эмми. Это был разговор, который мог закончиться расставанием, причем довольно скорым.
– Я не могу никуда уехать. Я хочу оставаться здесь, в магазине, рядом с тобой. И чтобы папа был с нами.
Эмми подумала об утреннем кофе и газете, которые она приносила отцу каждый день, о том, как она напоминала ему, что пора подстричься или надеть свитер. Ей уже давно стало ясно, что отец позволял все эти вещи только ради того, чтобы она могла чувствовать свою необходимость.
Пейдж слабо улыбнулась, словно прочитав мысли Эмми и согласившись с ними.
– Жизнь полна загадок, Эмми, а ты еще слишком молода, если думаешь, что уже нашла все ответы.
Эмми хотела возразить, но распознала зерно истины в словах Пейдж. Ей показалось, что она давно уже знает правду и все равно восстает против нее. Она попробовала найти другой обходной маневр.
– Я не могу уехать в Южную Каролину. Я никого там не знаю. И на что я буду жить?
Она уже ощущала свое одиночество, словно горький леденец, медленно тающий во рту.
Пейдж направилась через комнату к груде коробок, которые вчера принес человек из UPS[10]. Она разобрала их и сдвинула в сторону маленькую коробку, открыв большую квадратную посылку в самом низу.
– Две недели назад я заходила на eBay, чтобы поискать подержанные книги для нашего нового отдела книгообмена. Я обнаружила, что коробки книг, оставшиеся после распродажи недвижимости, – это самые выгодные предложения, поскольку обычно упаковщики не имеют представления о содержимом и только рады избавиться от них, а потому назначают самую низкую цену.
Она нагнулась и пододвинула большую коробку ближе к Эмми.
– Вот как я нашла это.
Эмми наклонила голову и прочитала адрес.
– «Находки Фолли». Это магазин?
Пейдж кивнула.
– Да. По крайней мере, раньше это был книжный магазин. Очевидно, владелец собирается уйти на покой и продает имущество. Когда-то я любила это заведение. Им управляли две дамы средних лет. У младшей было нечто вроде дополнительного бизнеса: она изготавливала бутылочные деревья и продавала их на заднем дворе. Кстати, именно там я купила свое бутылочное дерево. Их фамилия была Шоу, О’Ши или что-то в этом роде. Сначала он был больше похож на хозяйственный магазин, но книжный отдел постепенно разрастался, и спустя некоторое время они полностью сосредоточились на книгах. Там были собраны все классики, замечательно был представлен обширный раздел путевых заметок и книг о путешествиях. Но целый задний угол был посвящен исключительно романтическим произведениям…
