– Что происходит? – спросил я у Горо.
Он посмотрел на меня с блеском в глазах.
– Я думал, ты прочитал уведомление.
Охранники приказали пленным выйти из грузовика. Они один за другим спрыгивали вниз, и я видел их глаза, когда они проходили мимо. Ахок, пытаясь совладать с ужасом, кивнул мне, благодаря за спасение Мин. Молодая женщина в меня плюнула. Когда охранники начали раздавать лопаты, я понял, что будет дальше. У меня подкосились ноги; они стали словно чужими, отделились от тела.
Пленникам приказали копать. Они копали все глубже и глубже, пока не ушли в землю по самые макушки, а рядом не выросла куча комьев глины и вязкой земли. Некоторые отказались копать дальше, и охранники забили их прикладами. Женщина, которая в меня плюнула, прикусила губу, не позволяя себе закричать.
Знали ли они, что копают собственные могилы? Как они могли продолжать это делать? Разве не лучше было бы остановиться и быть застреленными, зная, что в конце концов они все равно погибнут от пуль? Или их поддерживала надежда, что это была всего лишь жестокая шутка цзипунакуев? Что рано или поздно охранники от души посмеются, выкурят несколько сигарет и прикажут снова залезть в грузовик?
Им даже не приказали перестать копать. Горо поднял руку, и охранники начали стрелять. Выстрелы гремели, как сплошная череда фейерверков в китайский Новый год, и тела падали во влажную, обнаженную землю. Увидев, как дернулось тело Ахока, когда настала его очередь, я закрыл свой разум и поместил его между небом и землей, в ту иллюзорную точку, которая могла освободить меня от происходящего.
Я приказал себе не выказывать никаких чувств, только не перед теми людьми. Горо одарил меня улыбкой.
– Поехали назад. Я весь промок и хочу есть.
Он приказал солдатам остаться и закопать могилу.
В машине я наполовину опустил стекло, несмотря на жалобы Горо. Я все еще слышал голос старосты. Я видел лицо Мин и знал, что у меня не хватит мужества снова посмотреть ей в глаза. Но я был должен, у меня не оставалось выбора.
Закипал гнев, сжимая мне голову, словно в тисках. Я поверил Эндо-сану. Поверил всей его лжи. Он лгал мне с первой минуты. Все его философствование, наставления расширять свой горизонт, учиться – ради чего? Чтобы насытить его гордость? Ну и что, что я был связан с ним в наших прошлых жизнях? Был ли я обязан поддерживать нашу связь и в этой?
Фудзихара хотел наказать меня, но Эндо-сан этому воспрепятствовал.
– Он еще не освоился с такими заданиями, пусть привыкнет. Вы получили тех, кого хотели. Горо превысил свои полномочия.
Фудзихара посмотрел на нас обоих, но промолчал; в конце концов, Эндо-сан был его начальником. Он надел шляпу и вышел. Эндо-сан вышел из-за письменного стола и обнял меня. Я постарался не вздрогнуть.
– С тобой все в порядке?
– Это вы меня туда послали, да?
– Да.
– Зачем?
– Ты должен познать жестокость войны. – Он озабоченно посмотрел на меня. – Ты выглядишь больным. Ты хорошо себя чувствуешь?
Я бросился в ванную и склонился над раковиной, исторгая из себя все, что оставалось в желудке. Он вошел за мной и протянул мне полотенце. Я взял полотенце и сказал:
– Думаю, что не смогу завтра прийти на работу.
– Тогда иди домой. Вернешься, когда придешь в себя.
Когда он ушел, я открыл кран и вымыл два пальца, которые засунул себе в рот, чтобы вызвать рвоту. Я должен был обмануть его, потому что понял, что должен был сделать.
Я описал то, что случилось в Кампонг-Дугонге, Таукею Ийпу. Я рассказал ему все – от той минуты, как мы въехали в деревню, до последней. Он пришел в ужас, издав тихий горестный стон.
– Это месть япошек за ту помощь, которую мы оказывали Китаю во время их завоевательной кампании на континенте. Их цель – все китайцы, они убивают их деревня за деревней, город за городом.
– Я не мог их спасти.
– Я знаю Цая. Я не могу поверить, что его сын мертв.
– Это только начало. Я видел документы. Операции будут шириться. Не только здесь, а по всей стране. Вы должны что-то сделать.
– Я не… я не знаю, что делать.
Впервые за все время знакомства я видел Таукея Ийпа растерянным.
И тогда я понял, что существует чувство хуже, чем самый острый страх; это было унылое чувство безнадежности, неспособности что-либо изменить. Мною овладела усталость, словно кто-то набросил мне на плечи теплую шаль. Я так устал, что единственное, чего мне хотелось, это уснуть и после пробуждения обнаружить, что война закончилась или, еще лучше, что все это было ночным кошмаром. Таукей Ийп был напуган и растерян, но мне требовалось действовать дальше.
Я попросил его дать мне машину.
– Куда ты собрался? Уже темнеет. Это опасно. – Он поднял руку с костлявыми пальцами, которые подбиравшаяся дряхлость превращала в когти, словно у него была власть мне приказывать.
– Пожалуйста, скажите отцу, что сегодня я вернусь поздно. Я должен кое-что сделать.
Он понял, и его рука упала обратно к нему на колени.
– Будь осторожен.
Чтобы спрятать машину от посторонних глаз, я въехал в заросли лаланга[87] и колыхавшегося бурьяна высотой с меня. В этот час на закате лягушки начинали исполнять свой концерт, наслаждаясь дождем, по-прежнему падавшим мягкими нежными струйками, – под таким дождем и котенок бы играл с удовольствием.
Я пошел на огни деревни. Где-то залаяла собака. Грунтовая дорога из красной пористой глины шла под уклон, ухабистая от камней. Море насупилось перед толстым покрывалом из туч. Я прошел в ворота, и меня оглушила жуткая тишина деревни, еще не оправившейся от утренних потрясений. Двери домов были закрыты, словно это могло помочь отгородиться от возможных несчастий. До меня донеслись плеск волн о пристань и скрип лодок, словно беспокойно ворочался во сне старик.
Я выжал из памяти, где находился дом Мин, и направился к нему. Я гадал, знал ли уже дядюшка Лим и не приехал ли он в деревню. Если не считать огонька в единственном окне, деревянный дом стоял в темноте. Я зашел под навес перед входом и постучал в дощатую дверь, тихо, словно извиняясь. Перед огоньком заплясали тени, и дверь открылась. Увидев меня, она шагнула назад. Меня ужаснули яркие синяки у нее на лице. Неужели солдат нанес ей столько ударов и таких сильных?
– Я ошибался. Они не попали в тюрьму.
Я рассказал ей о случившемся, чувствуя тяжесть вины, которой предстояло идти в ногу со мной всю мою жизнь.
– Знаю.
– Я не понимаю, откуда.
Она видела мое замешательство, но покачала головой и отказалась ответить.
– Я должен увидеть Цая, – сказал я.
Она кивнула, и мы вместе пошли к дому старосты. По пути я пытался придумать подходящие слова. Я думал о той боли, которую испытал отец, когда погиб Уильям, и знал, что сказать мне будет нечего.
Постучав, я решил, что могу только описать случившееся. Дверь открылась, и по лицу Цая я понял, что даже этого делать уже не нужно.
– Когда их увезли, мы поняли, что они никогда не вернутся, – сказал Цай, когда мы сели в его простой столовой.
Напротив входной двери располагался высокий деревянный алтарь, и с него на нас смотрела триада богов, та же даосская троица Процветания, Счастья и Долголетия, которую я видел в доме деда. Цай зажег несколько палочек с благовониями, и под крышу из рифленого железа потянулись тонкие белые полоски дыма. В комнату, мяуча, вошла кремово-коричневая кошка с обрубленным хвостом. Она выгнула спину и хотела потереться о мои ноги, но вдруг напряглась и отпрыгнула в угол.
– Мне тоже нужно было это понять.
– Что бы ты сделал? Ты смог бы этому помешать? Ты, прихвостень?
– Дядюшке Лиму сказали?
Цай кивнул:
– Завтра утром он приедет и увезет Мин обратно в ваш дом. Но пока нужно подумать о похоронах, – он вздохнул, и я услышал надлом в его голосе. – У нас будут не одни похороны.
– Где лежит мой муж? – спросила Мин. Она все время плакала, но теперь вытерла глаза. – Ты нам покажешь?
Я взглянул на Цая, и тот сказал:
– Мин, я тоже хочу увидеть, где лежит мой сын, но лучше с этим подождать. Мы пойдем туда завтра.
– Я хочу пойти сейчас. Подождите меня здесь, я сбегаю в дом, возьму теплую одежду и лампу. – Она тихо закрыла за собой дверь, оставив нас перед тремя богами.
– С ней все в порядке? – спросил я.
Цай пристально смотрел на закрытую дверь.
– После того как вы утром уехали, тот человек, который хотел забрать Мин, вернулся вместе с тремя солдатами.
Горо исчез сразу после того, как составил на меня рапорт Фудзихаре. Я не хотел слышать, зачем он вернулся в Кампонг-Дугонг. Я это знал. И пожилой староста видел, что я знаю, но все равно сказал:
– Он вернулся, и они ее изнасиловали. А потом сказали ей, что расстреляли моего сына… расстреляли их всех.
– Это наказуемое преступление. Мы должны сообщить об этом. Горо и остальные будут наказаны.
Он ударил по столу, прогнув тонкую фанеру крепким рыбацким кулаком. В тишине звук показался кощунственным.
