– Я не силен в истории.
– Ты же вроде читал Тита Ливия.
– Только части, касающиеся нашей семьи.
– Пусть так, но в Риме даже ребенок знает, что Рея Сильвия, мать Ромула и Рема, была весталкой.
– Надо же, еще одна весталка – и не девственница!
– Отцом Реи был царь Альба-Лонги Нумитор. Он пал от руки своего брата Амулия. Ее коварный дядя убоялся, что Рея родит претендента на трон, а потому принудил стать весталкой и жить в уединении. Но Рея все-таки понесла. Кое-кто считает, что ее изнасиловал Марс. Другие винят дядю Амулия. Как бы то ни было, Рея скрывала свое положение, пока не родила близнецов… – Голос Корнелии угас.
– Дальше даже я знаю, – подхватил Луций. – Мать положила младенцев в корзину, а рабыня отнесла их в горы, где и оставила умирать. Тебе не кажется, что поступок ужасный?
– Но какой у Реи Сильвии был выбор? Сейчас так делают многие женщины. Подобное в порядке вещей.
– Да какая же мать обречет детей на смерть?
– Рабыня, нищенка, изнасилованная девушка. Рее Сильвии грозила смерть, если раскроется ее преступление.
Луций покачал головой. Он не одобрял расхожего обычая бросать нежеланных младенцев, но не хотел спорить с Корнелией.
– Ладно, остальное мне известно. Юпитер устроил страшную бурю, случилось великое наводнение, и близнецов донесло до места будущего Рима, где их корзину выбросило на склон холма. Их нашла волчица и забрала в свое логово, грот Луперкаль, где и выкормила. В конце концов Ромула и Рема усыновила семья свиновода. Они выросли грозными воинами, убили коварного Амулия, спасли Рею Сильвию и основали Рим. Но зачем тебе в Альба-Лонгу, Корнелия? И почему так надолго?
– Решение не мое. Приказ вирго максима. Мой долг – подчиниться. – По тону было ясно, что Корнелия недоговаривает, но Луций понял, что допытываться бессмысленно.
– Я буду скучать по тебе. Вот по этому. – Он привлек ее к себе. – Но даже сильнее буду тосковать по часам после любви. По шуткам. Подтруниванию. Серьезным беседам. Ты заведешь там нового любовника?
– Нет, – ответила она, не колеблясь.
– Тогда я тоже.
– Не глупи. Ты мужчина.
– А ты – женщина: единственная, которую я хочу. К кому мне еще податься? К скучающей жене какого-нибудь знакомого, мечтающей часок поразвлечься? К рабыне, которая будет считать трещины на потолке, пока я тружусь? К шлюхе, что только и косится на мой кошелек? Или прикажешь поискать на рынке невест свежую девочку с оленьими глазами, отец которой согласится на жениха с затасканным патрицианским именем, репутацией товарища изгнанных философов и родовым имуществом, слегка запятнанным дружбой с Нероном? С такими не побеседуешь о философии и религии.
– Возможны неожиданности.
– Скорее всего, я последую примеру Марциала – прибегну к левой руке, как поступает он, когда его обманет очередной мальчик. Или, быть может, сойдусь с другой весталкой…
– Не посмеешь!
– Варронилла недурна собой и даже моложе тебя – пожалуй, слишком юна для меня. Как насчет сестер Окулат? Когда-то меня баловали вниманием две сестрички – а многие ли способны заарканить не просто сестер, а и весталок? Сама новизна…
– Не вздумай! – Корнелия ущипнула его – шутливо, но достаточно больно, чтобы он взвыл. – Мы соблюдаем осторожность, Луций. Мы скрываемся. Встречаясь на людях – на Форуме, в амфитеатре Флавиев, – обмениваемся лаконичными приветствиями, что совершенно естественно и приемлемо, а после расходимся. Мы не даем ни малейших поводов к подозрению. Но если ты прославишься целенаправленным интересом к обществу весталок, если выяснится, что ты чересчур хорошо знаком с нашим распорядком…
– Я пошутил, Корнелия. Дразнил тебя, как дразнит мужчина женщину, которую любит и которая сию минуту сообщила, что он много месяцев не сможет ни поговорить с ней, ни прикоснуться, ни сделать вот так…
Его страсть воспламенила ее. Их соитие было неистовее всех прежних, подогретое знанием о скорой разлуке.
85 год от Р. Х.
– И все это время ты хранил ей верность, Луций? Хотя уже больше года не был с нею наедине? – поразился Марциал.
Они находились в саду Эпафродита вместе с хозяином и Эпиктетом.
– Как и поклялся, – кивнул Луций.
– Дай убедиться, что я правильно понимаю. Эта женщина исчезла на несколько месяцев, потом наконец вернулась и теперь отказывается встречаться с тобой, делая исключение лишь для общественных мест и улицы. Но ты все равно хранишь целомудрие и не спишь ни с женщинами, ни с мальчиками?
– Все правильно.
– Но это безумие, Луций! Если женщина утратила к тебе плотский интерес – живи дальше! О да, я знаю, конец интрижки сопровождается сердечными муками, тоской и временной скорбью. Но покуда ты ждешь, когда морок пройдет, надо прислушиваться к телесным потребностям. Если еще не готов насладиться другой – найди мальчика, поскольку отроки тебя не особенно привлекают. Так ты получишь физическое нас лаждение, ни капли не сожалея о том, что предал подружку, – хотя мне решительно непонятно, как можно предать ту, которая бросила тебя.
– Именно так, Марциал, ты просто не понимаешь. Она не предала меня. Она не менее благочестива, чем я.
– Да неужели? И ты ей веришь? Конечно, раз даже не говоришь нам, кто она – замужняя женщина, вдова, рабыня или обычная шлюха из Субуры.
«Никто из перечисленного», – мысленно ответил Луций, но так и не придумал, как объясниться, не выдавая Корнелию.
– Лично я, – вступил Эпиктет, – считаю, что если тело и разум пребывают в гармонии, то в целомудрии нет ничего извращенного, или неестественного, или даже необычного. Остервенелый раж, с которым мужчина дефлорирует дев, приходует каждую встречную проститутку и заводит недозволенные шашни с чужими женами, одновременно и равно уделяя внимание услужливым мальчикам и покладистым евнухам – модная ныне тема в поэзии, – лишь погружает его в состояние непрерывного возбуждения и неудовлетворенности. Подобное бессилие перед похотью весьма безрадостно в отдаленной перспективе.
– Да, но и чревато многими наслаждениями в ближайшей, – парировал Марциал. – Хотя, поверь мне на слово, дело весьма утомительное. Наш император – настоящий богатырь в таких вопросах. Говорят, в юности, когда его отец еще не воссел на трон, Домициан знал в Риме каждую проститутку и обнаженным купался в Тибре при лунном свете в окружении целой компании чаровниц. Был он мастер соблазнять и почтенных матрон. Он называл свои развлечения «постельной борьбой». Мне нравится, а вам? По определению видно, что в младые годы наш император не слишком серьезно относился к любовным играм. Всего лишь еще один способ подтянуть форму и попотеть, вроде езды верхом или упражнений в гимнастическом зале. Конечно, когда император женился – по истинной любви! – столь верного мужа и отца мир еще не видывал. Ах, какой удар нанесла смерть драгоценного малыша! И сразу новое горе: связь жены с тем актером, Парисом; безрассудный поступок скорбящей матери. Наш император поступил как любой уважающий себя римлянин: развелся с женой, а Париса как раз убили ночью на улице. Но Домициан столь предан супруге, что простил ее, вернул, и теперь их счастливый брак продолжается. Мое заветное желание – чтобы скоро родился новый наследник. Для такого случая у меня уже есть стихи: «Истинный отпрыск богов, мальчик великий, родись! Чтобы маститый отец бразды тебе вечные вверил для управленья вдвоем миром до старости лет…»[27]
– Но так ли счастлив Домициан? – возразил Эпиктет. – И был ли счастлив хоть когда-нибудь, даже в юности, блистая в пресловутой постельной борьбе? Нет. У него неизменно кислое, точно при запоре, лицо, как и у отца. Но посмотрите на нашего друга Луция: видали вы человека довольнее? Однако у Луция всего одна возлюбленная, не требующая от него вообще ничего. Он помнит все пережитые с ней наслаждения, которые в ретроспекции совершенны и неоспоримы, и лицезреет ее издали не без известного страдания, но и с горькой радостью, поскольку и подруга по нему тоскует. Понятно, что связь их опасна или неподобающа – для нее или для него, иначе Луций, полагаю, назвал бы нам имя, – но толика риска лишь добавляет томлению остроты. Он любит эту женщину так, как некоторые мужи любили богинь: издалека, с несокрушимой преданностью и на свой страх и риск. Смотрите, какой у него довольный вид: глаза блестят, и он выглядит человеком, пребывающим в мире со всеми и с самим собой. Я думаю, наш друг Луций открыл для себя тайное счастье, о коем мы можем только догадываться.
– Об имени возлюбленной мы и правда можем лишь гадать, – сказал Марциал.
Луций улыбнулся:
– Странно, но эта связь, пускай и нерегулярная, каким-то образом заполнила брешь в моей жизни. Как ни признателен я за дар вашей дружбы, внутри меня зияла пустота, которую твое остроумие, Марциал, не умаляло; не насыщала твоя философия, Эпиктет; не успокаивала твоя отеческая забота, Эпафродит. Ее заполнила она.
