Первые девочки, с разрумянившимися лицами, уже появились на школьном дворе. Начался дождь, робкий и беззвучный. Тут же протесты, недовольные мины. Не вступать в дискуссию. Коротко напомнить о благе закаливания. Разбег и прыжок в сырой песок. Грации пожаловались на листочки на короткой дорожке для разбега. Как будто за олимпийское золото борются. А потом, когда дорожку очистили, неохотно затрусили, не прилагая совершенно никаких усилий. Плюхаются в песок, как мокрые мешки. Так вот, значит, какое оно – будущее. От фитнес-мании не осталось и следа. И это матери будущих поколений. По крайней мере, теоретически. Только потому, что у них. еще вся жизнь впереди, они все пускают на самотек.
До осенних каникул еще восемь недель. Инга несколько раз повернула ключ в замке зажигания. Послышался сиплый хрип. Она вышла, открыла капот, но ничего такого не обнаружила. Вольфганг все равно считает, что ей нужна новая машина. Не нужна ей машина. Это, наверное, аккумулятор. Такое уже пару раз случалось. И это в первый день. Ну ладно. Значит, на автобусе. Она оставила автомобиль и пошла к остановке. В расписании движения – три строки. В обед. После обеда. Вечером. В час, в четыре и в шесть. И все. До отправления часового автобуса еще есть время.
Она направилась по тропинке, ведущей через лужайку позади здания спортзала к валу, и пошла по каштановой аллее вдоль обвалившейся крепостной стены. Разрушающиеся кирпичи влажно поблескивали, ветер трепал листья на мокрой земле, и они тянули свои перистые пальцы вверх. В лужах плавали колючие лопнувшие плоды. Испарение и осадки. Естественный круговорот. Вода на пути к морю.
Трудно понять, в каких домах на Рингштрассе еще живут люди. Жилье с видом на зеленые насаждения, на вал. И на городской ров – безымянную, вонючую канаву. Пропуски в ряду домов. Исписанные постройки эпохи грюндерства, рядом дома с наполовину оштукатуренными фасадами. Оконные проемы заколочены фанерой. Контур снесенного здания на брандмауэре. Ветвящиеся трещины. Стены все в лозунгах: «Богатство для всех». «Бундесам, в харю». «Иностранцы вон».
Только ворота, осколок готической древности, все еще сопротивляются упадку. Но они ведь пережили даже Тридцати летнюю войну. Хотя то, что происходит сейчас, – это не война. Это уже капитуляция. На Хоэштрассе ей встретилась женщина. Старше нее. Живот как шар. Восковое лицо. Желтые, словно прокуренные волосы, завязаны в узел. Под мышкой – большой квадратный конверт с рентгеновскими снимками. Женщина из тех, кто меняет нижнее белье только потому, что боится попасть в больницу. Вдруг что. Всякое может случиться. В ее-то возрасте. Смотрит пристально, почти требовательно. Только не поддаваться. Никакого сочувствия. Смотреть, как малый подорлик. Ломарк не стала бы здороваться, даже если бы они были последними людьми на Земле. Какое ей дело до чужих проблем? Пусть старуха удовлетворяет свою потребность в близости с кем-нибудь другим.
На Марктплац перед ратушей, как обычно, толкутся любители алкоголя. Надо ведь и последние остатки мозгов пропить. Один зашел на газон и мочится под куст. Старый детский трюк: я никого не вижу, значит, и меня никто не видит. Зона видимости сокращается до пределов дальнобойности струи. Свободно свисающий пенис. Примат приматов. Все-таки впечатляет, с какой концентрацией и спокойствием он делает свои дела. Бесстыдная невозмутимость. Свободен, как животное. Увеличение полового органа в качестве компенсации за утрату хвоста. Мужчины, наверняка, жалеют, что не могут вылизывать свой пенис, как собаки. Зато они могут подержаться за него руками. Всю жизнь вдвоем. Разность полов. Отсутствие второй Х -хромосомы. Компенсировать такое невозможно. Ничуть не стесняясь, он неторопливо застегнул штаны и побрел обратно к своей бутылке. Пока еще не хронический алкоголик. Скорее, периодически уходит в запой. Надежда умирает последней.
Больше никакого движения, городок или, вернее, то, что от него осталось, погрузилось в полуденный сон. Город казался почти нереальным, как все места, покинутые людьми… В прежние времена любили стращать перенаселением. С тех пор людей на этой планете стало на пару миллиардов больше. Вот только здесь этого не чувствуется.
Как и в том городе-призраке в пустыне Мохаве в Калифорнии, где они были на экскурсии. Жаркий летний день, палящее солнце. Они даже заплатили за вход. В тот единственный раз, когда она и Вольфганг ездили за океан навестить дочь. Уж лет десять как. Тогда все еще были уверены, что Клаудия скоро вернется, что ей нужно только учебу закончить, и она хочет показать родителям, где жила последний год. Они и правда в это верили. Они все.
У ворот – табличка с указанием числа жителей. От основания города до финала. От нескольких сотен до нуля. В крошечном музее эмалированную раковину выставили с такой помпой, будто нашли ее в карьере Мессель. Буклет на смешном немецком с биографиями тех, кто когда-то населял этот город. Едва понятные фрагменты предложений. Европейцы пришли сюда колоннами, на телегах. Или по одиночке. Покинули родину в надежде добыть пару самородков драгоценного металла. Тяжелая работа в штольнях, где другим уже удалось найти золото, серебро, медь или буру. Покидать естественную среду обитания крайне опасно. А человек не побоялся даже пустыни! Его степень приспособляемости впечатляет. Он может выжить практически везде. И прямо-таки с болезненной настойчивостью доказывает это снова и снова. Кичится своей экологической пластичностью. Муравьям понадобились тысячи видов, чтобы заселить весь мир, человеку удалось сделать это, имея всего лишь дюжину разновидностей.
Немного в стороне стояла школа. Фахверковое строение, которое после пожара по непонятным, причинам. восстановили, в половинную величину. Внутри оно напоминало кукольный домик, только слишком большой. Над доской – карта мира. В центре – Америка. Евразию поделили на две части и оттеснили к краям. Половина – слева, половина – справа. Огромная Гренландия. Белое пространство, размером с Африку. На стенах – длинные списки правил поведения для учительниц. Не курить. Не есть мороженого. Надевать минимум две нижних юбки. Выйдя из домика, она увидела агрегаты аварийного электропитания, которые обеспечивали электричеством эти декорации в пустыне. Множество сувенирных лавок и магазинчиков драгоценных камней. И хотя деревянные колышки, к которым привязывали лошадей, все еще были на месте, хотя позади города-призрака в каменистую пустыню вгрызались шахты старых серебряных рудников, похожие на мышиные норы, она при всем желании не могла себе представить, что здесь и в самом деле когда-то жили люди, чьи останки теперь покоились под каменистыми холмиками кладбища. Все это казалось муляжом, декорацией деревни, посреди, пыльной каменной пустыни, обрамленной горами. А она еще и за вход заплатила. Нет, история точно не для нее. А естественная история там большой роли не играла. Возможно, пустыня и небезынтересна с геологической точки зрения и важна как среда обитания горстки животных и растений. Но полное отсутствие хлорофилла напрочь сбивало с толку.
Вот и этому городу уже больше не оправиться от колебаний популяции. И никому не придет в голову платить за экскурсию по нему. Город в хинтерланде Передней Померании, который только тем и знаменит, что здесь располагается администрация округа. На речушке – пристань для вывоза металлолома и. сыпучих грузов, еще есть фабрика по производству сахара и музей. На Марктплац теперь парковка. Несколько улиц, застроенных историческими, зданиями. Церковь без колокольни – огромный рудимент кирпичной готики. В центре полно новостроек, панельки семидесятых годов в самом простом исполнении, никакой керамической плитки или гравийного заполнителя в бетоне. Сначала в них сделали капитальный ремонт. Теперь они стоят по большей части пустыми. Новый автобан – практически у двери, всего в получасе езды. Через тридцать километров – резкий поворот на запад. Но по крайней мере, здесь есть растительность. Батальон анютиных глазок перед торговым пассажем. Фиалковая пехота, которую для украшения города высаживают безработные в рамках программы трудотерапии. Плющ обыкновенный, цепляющийся за балконы навороченных фасадов новостроек. И множество растений, проложивших себе дорогу в это поселение без помощи человека. Почти незаметные глазу, они тем не менее прекрасно себя чувствуют. Мятлик однолетний заполняет своими плоскими корнями каждый квадратный сантиметр незастроенного пространства. Льнянка полевая добралась сюда, на Марктплац в центре города с окраин полей. Сквозь щели мостовой пробивается горец птичий. Не говоря уже об одуванчике лекарственном, он – повсюду, маркирует каждый уголок своей избыточной потенцией. Все буйно разрастается. Белые войлочные листья полыни обыкновенной. Ковер из звездчатки. Неистребимая марь. Удивительное богатство видов. Больше всего растительности на Штайнштрассе, где руины соседствуют со старыми опустевшими домами. Здания на разных стадиях упадка. Стоп. Ведь Бернбург раньше где-то здесь жила? Звонок вырван, надписи на табличках не разобрать. Дверь открыта. Из подвала тянет холодом. Во дворе даже цветет бессмертник. Вытянувшийся высоко вверх тысячелистник на груде строительного мусора. Фальшивые колосья ячменя заячьего с длинными остями… Сорняки бессмертны.
