Ознакомительная версия.
– Ты стрелял ночью? – удивленно спросил он брата.
– Делай свою работу и не задавай вопросов, – сделал ему выговор Овед. Секретность была главным принципом в «Хагане». Даже Сарра и Аминадав не задавали первенцу своему вопросов.
Овед был талантливым и хватающим все на лету юношей. В гимназию его определили, когда ему еще не было шести лет, потому закончил он ее в семнадцать с половиной, и в 1930 родители послали его в Иерусалим в юридический колледж.
Сарра и Аминадав управляли двумя фабриками: одна выпускала кирпичи и строительные блоки, другая – текстиль. Ясно им было, что из двух сыновей именно Овед может продолжить их дело, был он деловым, прилежным и упорным в любом деле, за которое брался. С Эликумом же постоянно возникали проблемы. Не то, чтобы, не дай Бог, был слабоумным. Наоборот, читал много книг, посещал спектакли и концерты, но абсолютно не был целеустремленным. Учился плохо. Оценки были позорно низкими. К делам не был приспособлен. Сарра обращалась с ним жестко, укоряя, что заработанные семьей деньги тратятся на учителей, натаскивающих его по разным предметам в дни каникул, чтобы он смог пройти экзамены. У Аминадава же не было времени возиться с сыном, и тот за это ценил его.
Только Эфраим любил Эликума и тайком давал ему карманные деньга, чтобы тот смог купить себе книга и пластинки. На эти же деньги Эликум совершал путешествия по стране, исчезал из дома и возвращался через неделю, а то и две, ничего не говоря родителям. Сарра выговаривала отцу, что он балует своего неудачливого внучка, а Эфраим говорил ей:
– Ты занимайся Оведом, он-то гарантирует успех, и деньги в него вкладываются не зря, а мне оставь Эликума, он абсолютный неудачник, и я беру риск на себя. Тебе что, не все равно?
В течение трех лет Овед закончил учебу и получил диплом юриста. И не только это, но нашел себе девушку по имени Рахель из семьи Кордоверо, богатой и уважаемой семьи сефардов, владеющей целым кварталом домов в Иерусалиме и землями вокруг Тверии, на востоке от Тель-Авива и на горе Кнаан. Отец ее был известным адвокатом, специалистом по вопросам табу. Дядя ее был судьей.
В 1934 году состоялась свадьба Оведа и Рахели в Иерусалиме. Семьи Бен-Цион и Абрамсон сняли номера в гостинице «Варшавская» на три дня, чтобы присутствовать на свадебной церемонии и познакомиться с семьей Кордоверо.
Ривка сшила себе специально платье к свадьбе внука, а Эфраим надел костюм, купленный им в Европе двадцать два года назад. Портной из Реховота подогнал его к расширившейся за эти годы фигуре клиента, а после утюжки не было и видно старых швов.
И все же они выглядели бедняками и простаками, нарядившимися на один день в сравнении с роскошью и статусом членов семьи Кордоверо.
Сефардские евреи Иерусалима совсем не походили на сефардов, небольшое число которых проживало в мошавах и Тель-Авиве. Не только тем, что дома их были обставлены европейской мебелью в стиле девятнадцатого века, полы застелены персидскими коврами, полки, обшитые перламутром, серебряными и золотыми нитями, заставлены медной посудой из Дамаска, но тем, что их выделяло некое благообразие, несомое ими из древности, точнее, некая смесь благообразия известных уверенных в себе раввинов и благолепия больших купцов и торговцев из городов бывшей России и Кавказа, хотя, естественно, сефарды русскими не были, но Эфраиму казались не менее экзотичными, и он явно подозревал их в близкой принадлежности к арабам, или туркам, или другим экзотическим существам Востока.
Семья Кордоверо встретила семьи Бен-Цион и Абрамсон с невероятно душевным и щедрым гостеприимством, но Эфраиму оно казалось несколько преувеличенным желанием прикрыть явное пренебрежение, этакую жалость, а быть может, даже страх и подозрительность; и настроение его было неважным все эти три дня пребывания в Иерусалиме.
Учитывая статус дома да и по разговорам людей, Эфраиму нечего было огорчаться и беспокоиться за судьбу Оведа. Этот парень похож на кота, который, падая, всегда приземлится на все четыре лапы без всякого ущерба. И все же Эфраим чувствовал, что внук его выходит из подчинения семьи, точнее, из колена Абрамсонов, рожденных в России, пионеров-земледельцев в Эрец-Исраэль.
– Так и быть, – сказал Эфраим Ривке после того, как пара молодоженов вышла из-под хупы, счастливая, следующая всем правилам церемонии, но рав-то все же был сефардский, в черной мантии и с черным тюрбаном на голове, напевающий псалмы мотивом, не знакомым нашим праотцам. – Так и быть, чтобы все это было добрым знаком на счастье молодым. Овед найдет свой путь и за горами Тьмы, как говорится, между этими евреями, которые в конце концов не меньше евреи, чем мы… Беспокоит меня Эликум, не Овед.
Предчувствовал, да не знал, что напророчил.
Пока гости приветствовали молодых и направлялись к столам, уставленным всяческими яствами, Эликум вел оживленную беседу в группе молодых иерусалимцев из известных семей, сефардов и ашкеназов, пришедших на свадьбу кто по близкому родству, кто по профессиональным занятиям адвокатурой и куплей-продажей земель. Были тут и арабы из уважаемых и богатых иерусалимских семей. Тосты звучали один за другим, звенели, чокаясь, рюмки, все уже были под хмельком, и Эликум со скрытой насмешкой говорил, а вернее, ораторствовал:
– У меня вопрос, хочу понять… просто не понимаю одного: каковы ваши цели, ну, всех вас, собравшихся тут? Вот же и брат мой стал адвокатом, как и вы… Но кто вы? Торговцы, сутенеры, корыстолюбцы, гребущие капитал? И куда это все ведет? Вернее, во имя чего? Ведь у нас тут дело с Эрец-Исраэль… Иными словами, дело с мечтой? Или, как говорят, с идеалом. Хотят исправить что-то, что с изъяном, изменить, оздоровить, излечить от болезни. Да, от застарелой еврейской болезни, да и всемирной. Скажу прямо, без экивоков. Сказано: мы вернулись сюда после двух тысяч лет, но зачем, зачем нам было все это потрясение? Зачем здесь люди умирают и погибают? Зачем нам все это? Так я вам скажу: чтобы осуществить мечту… Мечту. Так о чем же мы мечтали? О прекрасном мире прекрасных людей, некой чистоте, некой иной радости, новой, которую в галуте не найти… И вот, что видим… Адвокаты, банки, дешевый труд, используют арабов, подхалимничают англичанам и получают всякие должности… Что это? Да все это скверна. Во имя этого нет смысла, господа… Подумайте сами и ответьте мне: был ли смысл приехать сюда, в болота, лихорадку, убийства, чтобы стать адвокатом и работать в банке? Поглядите в окно, господа, какой прекрасный свет разлит над Иерусалимом, камни пылают, господа. Это чудесный огонь, войдите в него, чтобы гореть им, слейтесь с ним, господа. Такая возможность для нашего народа бывает раз в тысячу, в две тысячи лет… А тут – адвокаты, делопроизводители, чиновники, сутенеры, а? Так это должно быть?..
Голос его был резок и громок, и все, пришедшие на свадьбу, слышали лишь окончания и обрывки его слов, удивлялись. Некоторые посмеивались и спрашивали один другого: кто этот босяк? Узнав, что это брат жениха, были потрясены, ибо Овед производил хорошее впечатление.
Арабам говорили, что это брат жениха произносит благословение в честь молодых.
Только Эфраим, прислушиваясь к словам внука, посмеивался про себя и шептал на ухо Ривке:
– Талант оратора он наследовал от меня. Жаль только, что не наследовал некоторые другие качества. Если бы он все это говорил после того, как стал владельцем цитрусового сада или фабрики, иное дело. Но так, не только без копейки в кармане, но и без штанов? Сердце мне подсказывает, что за ним нужен глаз да глаз. Знаю я несколько Абрамсонов, которые не совсем Абрамсоны. Надо взять парня в руки.
Окружающие отнеслись к Эликуму, произносящему речь, как к человеку пьяному, смеялись, а некоторые даже поаплодировали ему и вернулись к столам.
Овед рассердился, но Рахель успокоила его и сказала, что брат его даже очень симпатичен. Красиво говорит, и нет у него страха перед множеством людей. Жаль, что и он не учил юриспруденцию. Сарра и Аминадав почувствовали, что вот-вот у сына начнется рвота, увели его в боковую комнату и Аминадав сказал ему: не умеешь пить, хотя бы молчал и не позорил всех нас в такой день и в такой час.
– Отец, – сказал ему Эликум, – я должен тебе еще что-то сказать, в личном плане. Слушай внимательно: через неделю я ухожу в кибуц. Все. И не сердись. Есть у меня для тебя и приятный сюрприз: для тебя и для моего брата-адвоката. Я отказываюсь в вашу пользу от наследства. Нет у меня нужды в деньгах и фабрике. Ну как, нравится тебе это?
– Мы еще не собираемся так быстро умирать, – сказала ему Сарра, – и не рассказывай мне байки о наследстве. Никто тебе еще ничего не наследовал. А о кибуце твоем поговорим дома. Застегни-ка рубаху и возвращайся к столу, как полагается человеку ишува.
– Есть, мама, – скоморошничал Эликум, – слушаюсь, командирша!
Он отдал ей честь и промаршировал в сторону свадебного стола, и его появление некоторые опять встретили аплодисментами к неудовольствию отца его и матери.
Ознакомительная версия.
