Подобно некоторым ученым, утверждающим, что луна не светит, некоторые врачи считают, что желтуха это не болезнь. Такого рода утверждения являются не чем иным, как невежеством. Действительно, разве можно отрицать, что существует такая болезнь, как желтуха, и что лунный свет холодный. Вы можете мне, конечно, не поверить, что желтуха это болезнь, и, на минуту вспомнив о ней, тут же забыть. Тем не менее я прошу вас поверить мне на слово, что желтуха – это не просто болезнь, а болезнь, причиняющая огромные страдания. Но если вы все-таки не согласны со мной, то этот рассказ не принесет вам никакой пользы.
Итак, я был болен желтухой. Подобно слепому, которому весной все кажется зеленым, больному желтухой все представляется желтым, будто какая-то невидимая рука облила весь мир шафраном. Это начальная стадия. А потом болезнь переходит в другую стадию, когда пелена спадает, и больной начинает все видеть в истинном свете. Так было со мной, холостяком, порядочным человеком.
Разговор о желтухе был лишь началом этого короткого рассказа. Теперь я уже не болен, и Шама не приходит навещать меня. Я хочу вам откровенно рассказать о Шаме, потому что я люблю ее, а она любит своего мужа, который работает табельщиком на кирпичном заводе в Чаквале, в цехе, где обжигают кирпичи, и получает двадцать рупий в месяц. Иногда он писал письма своей красавице жене, в которых часто приводил выдержки из невинных стихов Сеф Ульмулук Шах Бехрама и Хусн Бану. Часто я читал ей эти письма, потому что она неграмотна, а она краснела от стыда. А когда я объяснял ей содержание этих возвышенных стихов, то она волновалась, смущалась и в этот момент казалась прекрасной: щеки ее горели, глаза блестели, губы дрожали. Затем раздавался ее приятный нежный голосок:
– Почему вы не читаете дальше?
Да, да! Почему я бросил читать и так долго смотрел на нее? Что это – любовь или воображение больного?
Однажды (я очень хорошо помню тот день) я лежал в постели и наблюдал за бабочками шелковичных червей, которых разводил мой сосед, с большой выгодой продававший коконы. В прошлом году только за два месяца он заработал триста рупий. Мой младший братишка попросил у него с десяток таких коконов, из которых потом вывелось пять бабочек. Интересно, что эти бледно-желтые бабочки ничего не едят и не пьют, живут только семь дней, в течение которых самцы оплодотворяют самок и умирают, а самки откладывают маленькие, желтого цвета круглые яички величиной с маковое зернышко и тоже умирают.
Из этих пяти бабочек было четыре самца и одна самка с большими желтыми крыльями. Она сидела, не двигаясь, и только пристально смотрела на самцов. Кого же она выберет? Кому из них выпадет счастье стать возлюбленным этой красавицы? Да, битва жестокая! Самцы были похожи на рассерженных пчел. Они летали вокруг нее, как мотыльки вокруг лампы, иногда сталкиваясь друг с другом. Когда мне казалось, что один из них должен погибнуть, я быстро разнимал их. Некоторое время они сидели, совершенно не двигаясь, и казались абсолютно равнодушными, но красота снова притягивала их, и они опять начинали трепетать крылышками. То один, то другой подлетал к самке и выражал ей свою любовь, а она, негодная, иногда отвечала взаимностью, а иногда безразлично поворачивала голову и отодвигалась в сторону, и отвергнутый улетал ни с чем…
Почему у женщин такая двойственная натура? Женщина может больно ранить и тут же будет залечивать рану; она может заставить сердце трепетать и сейчас же будет успокаивать его; она может быть жестокой и милосердной…
Думая об этом, я закрыл глаза. В этот момент послышались чьи-то тихие шаги. Кто-то подошел ко мне.
– Мама!.. Ты принесла далия?[1] – спросил я, не открывая глаз.
– Это я, Шама.
Если бы внезапно разорвалась бутылка с водой, которая лежала у меня на животе, и то я бы так не удивился. С тех пор как я заболел, прошло уже три месяца. За это время она ни разу не пришла ко мне хотя бы для того, чтобы узнать, не пришло ли письмо от мужа.
– Шама, ты? – спросил я, не скрывая удивления.
– Да, я. А это вам. Кушайте. Они уже совсем зрелые и сладкие. – Она развязала платок и высыпала на постель абрикосы.
Самым желанным для меня во время болезни были Шама и абрикосы. И вдруг в один день и то и другое вместе. Ведь это же счастье. Да, в тот день я был действительно счастлив. Я приподнялся и, отодвинув в сторону газету с бабочками, пригласил ее сесть.
– Ну, как дела? – спросила она, устроившись в ногах.
– Хорошо.
Некоторое время мы сидели молча. Я не знал, что сказать, хотя чувства мои лились через край. Я хотел ей излить свой гнев и печаль, но язык как бы присох и не поворачивался. Я хотел поругать ее, но рот не открывался, будто кто-то сшил мне губы. Сердце мое трепетало, но глаза, которые видели ее прелестное лицо, светились радостью…
– Из Чакваля есть письмо? – наконец, спросил я.
– Нет. А вы сильно осунулись. И глаза такие желтые стали. Я очень жалею, что не смогла прийти к вам раньше: мать была нездорова. Почему вы не едите абрикосы? Кушайте.
Я посмотрел на нее с благодарностью и положил в рот абрикос.
«Эх, ты! – ругал я себя. – Ну скажи хоть что-нибудь. Если уж не хватает храбрости поругать ее, то говори о любви. Ну что ты только смотришь на нее влюбленными глазами? Учись выкладывать все начистоту. Даже женщинам, переживающим вторую молодость, и то не нравится немая любовь».
– Шама, ты… – начал было я, но тут же осекся. – Смотри, какие красивые бабочки.
– Просто прелесть. Откуда вы их достали? – спросила она, подвинув к себе газету. – Вот самка, а это самцы. Как интересно! Теперь они оба уже тянутся друг к другу. Смотрите, они отделились ото всех. А интересно было бы послушать, какие сладкие речи говорит ей сейчас этот краснобай. Да чего там! Все мужчины одинаковы. А что же будет с этими тремя несчастливцами? Как они волнуются.
Я посмотрел на Шаму. Она была похожа на статую, сделанную из золота: рот был слегка приоткрыт, влажные алые губы блестели, как лепестки роз.
– Как ты красива, Шама! – сказал я с восхищением. – Ты даже не представляешь себе, как ты красива. На глазах моих сейчас желтая пелена, но, даже несмотря на это, ты кажешься мне прекрасной. А когда эта пелена спадает, то разве твоя ослепительная красота не вылечит мои глаза… У тебя такие ясные, голубые глаза, они похожи па распустившийся лотос.
В это время вошла мать и принесла далия.
– Что ты говорил о лотосе, сынок?
– Ничего, мама… Я… Ты знаешь, я слышал, что лотос очень полезен при желтухе.
– Да, мы только что говорили с ним об этом, – подтвердила Шама, – не знаю только, поможет он или нет.
– Нет, дочка, я не верю в местные лекарства. Даже врачи…
Между ними завязался разговор, а я слушал и ел далия.
Шама была очень красива, поэтому многие ухаживали за ней. Она вышла замуж и осталась жить с родителями, потому что муж уехал работать в другой город. Вскоре отец ее умер, а мать старалась сохранить молодость и весело жить. У Шамы было очень много поклонников, но, несмотря на это, она осталась чистой и непорочной.
Наш городок очень маленький. В нем всего лишь пять лекарей: три врача да два практиканта; есть одна палатка, где продают газированную воду, и, кажется, одна, где продают мороженое. Продавец мороженого, молодой энергичный человек, ухаживает за Шамой, а мать ее пользуется этим и каждый день съедает у него бесплатно сто – двести грамм мороженого… В городе только двое портных. Один из них очень хороший простой человек. Он бывает страшно рад, когда ему за шитье рубашки дают две анны. Другой – резко отличается от пего. Он приехал из Равальпинди, где учился мастерству в известном английском ателье. За работу он берет столько же, сколько стоит сама материя, но, несмотря на это, наша молодежь очень любит шить именно у него.
Есть у нас одна средняя школа, причем старшие классы открылись только в этом году. Учитель новый. Это красивый веселый молодой человек. У него благие намерения: он хочет из школы сделать колледж. Он хорошо поет – правда, издали почему-то кажется, что это играет граммофон. Проходя мимо дома Шамы, он часто напевает песенку «Теперь я твой, а ты моя», исполняемую певцом Пияром. Когда Шама слышит эту песенку, на лице ее появляется удивительная улыбка. Несмотря на то, что он мой соперник, я отношусь к нему вполне хорошо.
В нашем городе находится резиденция помощника сборщика налогов. Он одновременно и судья и лекарь. Все очарованы его хорошим знанием персидского языка. Он даже сам пытается писать. На Шаму он смотрит, только как на истинное произведение искусства, будто она вовсе и не Шама, да и вообще не живая женщина, а красивая мраморная статуя или ласкающая глаз картина.
Довольно известным местом в нашем городе считается храм Тхаман Гира. Верующие женщины называют его не иначе, как «святой отец». Это высокого роста, худой белокожий человек уже преклонного возраста, но он еще старается выглядеть молодым, веселится, употребляет наркотики, пьет вино и по уши влюблен в Шаму.
