Рэй Брэдбери - День первый

Это произошло во время завтрака: Чарльз Дуглас просматривал утреннюю газету и обратил внимание на дату. Он откусил еще кусочек тоста, снова взглянул, потом опустил газету.

— О Господи, — выдохнул он.

Элис, его жена, вздрогнула и подняла глаза:

— Что?

— Число. Посмотри! Четырнадцатое сентября.

— И что? — спросила она.

— Первый день школьных занятий!

— Повтори еще раз, — сказала она.

— Первый день школьных занятий, знаешь ли, летние каникулы закончились, все вернулись назад, старые лица, старые друзья.

Он начал подниматься на ноги. Элис бросила на него внимательный взгляд.

— Объясни.

— Это первый день, так ведь? — повторил он.

— И как это касается нас? — поинтересовалась она. — Наши дети выросли, среди наших знакомых нет учителей, у нас поблизости даже друзей с детьми нет.

— Да, но… — произнес Чарли, снова поднимая газету. Его голос звучал странно. — Я обещал.

— Обещал? Кому?

— Старой компании, — сказал он. — Много лет назад. Который сейчас час?

— Семь тридцать.

— Тогда нам лучше поторопиться, а то опоздаем.

— Я налью тебе еще кофе. Не принимай все так близко к сердцу. Господи, ты ужасно выглядишь.

— Я только что вспомнил, — он смотрел, как она наполняет его чашку. — Я обещал. Росс Симпсон, Джек Смит, Гордон Хайнс. Мы клялись чуть ли не на крови. Говорили, что встретимся снова, в первый день школьных занятий, через пятьдесят лет после выпускного.

Его жена села обратно и поставила кофейник.

— И всё это было в первый день школьных занятий? В 1938?

— Да, в тридцать восьмом…

— И ты болтался с Россом, Джеком и… как его имя…

— Гордон! И мы не «болтались». Мы знали, что отправляемся в большой мир и не увидимся долгие годы, а может, вообще больше никогда. Но мы дали торжественную клятву, что, что бы ни случилось, мы все будем помнить и вернемся назад, даже если придется пересечь весь мир, чтобы встретиться перед школой около флагштока в 1988 году.

— Вы все в этом поклялись?

— Торжественно поклялись! А я все еще сижу и болтаю в то время, когда должен мчаться отсюда ко всем чертям!

— Чарли, — сказала Элис, — ты осознаешь, что твоя старая школа находится в сорока милях от нашего дома?

— В тридцати.

— В тридцати. И ты собираешься поехать и…

— Добраться туда до полудня, разумеется.

— Ты понимаешь, как это выглядит, Чарли?

— Черт, — медленно произнес он. — Давай, скажи прямо.

— Что будет, если ты приедешь туда, а никто больше не придет?

— Что ты имеешь в виду? — спросил он, повышая голос.

— Я имею в виду, что если ты единственный идиот, чокнутый настолько, чтобы поверить…

Он оборвал ее:

— Они обещали.

— Но это было целую жизнь назад!

— Они обещали.

— А если за это время они передумали или просто-напросто забыли?

— Они не могли забыть.

— Почему?

— Потому что они были моими лучшими приятелями, друзьями до гроба. Ни у кого никогда не было таких друзей.

— О-гос-по-ди, — вздохнула она. — Ты такой глупый, такой наивный.

— Да неужели? Слушай, если я помню, почему они не могут?

— Потому что ты — рехнувшийся чудак!

— Ну спасибо.

— А что, не так? Посмотри на свой кабинет на втором этаже: все эти паровозики Лайонеля, Мистер Робот, плюшевые игрушки, постеры из разных фильмов…

— И?

— Посмотри на свои папки, битком набитые письмами 1960-х, 1950-х и 1940-х годов, которые ты до сих пор не можешь выбросить.

— Они для меня важны.

— Для тебя — да. Но неужели ты действительно думаешь, что те друзья или знакомые так же хранят твои письма, как хранишь ты?

— Я пишу замечательные письма.

— Чертовски верно. Но попробуй обратиться к тем, с кем ты вел переписку, попроси прислать свои письма обратно. Как ты думаешь, сколько людей откликнется?

Он молчал.

— Пшик, никто, — сказала она.

— Не используй такие слова, — ответил он.

— А «пшик» — это, по-твоему, ругательство?

— Если произнести его таким тоном, то да.

— Чарли!

— Что «Чарли»?!

— А что насчет тридцатилетнего юбилея твоего театрального клуба, куда ты прибежал, надеясь увидеть какую-то дурацкую Салли или кого-то там еще, а она даже не вспомнила, кто ты такой?

— Продолжай, продолжай, — сказал он.

— О Господи, — произнесла она, — я не хотела портить тебе день. Я просто не хочу, чтобы тебе было больно.

— Я толстокожий.

— Ну да? Ты говоришь о слонах, а охотишься на стрекоз.

Он уже встал, и казалось, что с каждым ее комментарием становился всё выше.

— Берегитесь, идет великий охотник! — сказал он.

— Да, — вздохнула она устало, — иди, Чарли.

— Я уже у дверей, — предупредил он.

Она смотрела на него.

— Я пошел.

И дверь захлопнулась.

«О Господи, — думал он, — это все равно что канун Нового года».

Он с силой нажал на газ, потом ослабил педаль, потом нажал снова и медленно отпустил — в зависимости от той сумятицы, что творилась у него в голове.

«Или как в тот момент, когда Хэллоуин уже закончился и все расходятся по домам, — думал он. — Или…»

Так он и ехал, постоянно поглядывая на часы. Времени было достаточно, определенно достаточно, но ему надо было добраться туда к полудню.

«Но какого черта», — размышлял он. Вдруг Элис была права? Погоня за синей птицей, бесцельный путь в никуда? Почему это так чертовски важно? В конце концов, кем они были, те приятели, и кем они стали теперь? Ни писем, ни телефонных звонков, ни случайных встреч лицом к лицу, ни известий о смерти. Даже последнего, черт подери! Нажать на газ, поторопиться! «Господи, — думал он, — я не могу больше ждать». Он громко расхохотался. Когда в последний раз он произносил эту фразу? Когда он был ребенком, он не умел дожидаться, у него был целый список событий-которых-едва-хватает-терпения-ждать. Рождество, Боже милостивый, было за триллионы миль от него. Пасха? Полмиллиона. Хэллоуин? Родной, милый Хэллоуин, тыквы, беготня, крики, вопли, стук в окошко, трезвон у дверей и маска, запах картона, смешивающийся у лица с горячим дыханием. День всех святых! Лучший день. Но он был целую жизнь назад. И четвертое июля, огромные надежды, надо первым выпрыгнуть из кровати, первым натянуть на себя одежду, первым выскочить на лужайку, первым поджечь петарды, первым «взорвать» город! Эй, слушайте! Первым! Четвертое июля. Не могу дождаться. Не могу дождаться!

Но тогда почти каждый день был днем-которого-едва-хватает-терпения-ждать. Дни рождения, поездки на озеро, фильмы Лона Чейни, «Горбун», «Призрак». Не могу дождаться. Копание пещер в овраге. И кажется, что фокусники приедут только через несколько долгих лет. Не могу ждать. Поторопиться. Разжечь искры. Не ждать. Не ждать!

Он снова поехал медленнее, глядя вперед, словно сквозь время.

Уже близко, уже недолго. Старина Росс. Славный Джек. Заводила Гордон. Банда. Непокорные. Не трое, а четверо, считая его самого, Мушкетеры.

Он прокрутил в памяти их образы. Каков список! Росс, обаятельный малый, казался старше всех остальных, хотя они все были одного возраста. С ясным умом, но не выскочка, не проявляющий на занятиях особых усилий, с легкостью получающий высшие отметки. Любитель чтения и поклонник радиопрограмм Фреда Аллена, повторяющий все лучшие шутки на следующий день. Всегда тщательно одетый, хотя и бедный. Один хороший галстук, один хороший ремень, один пиджак, одна пара брюк, всегда отглаженных, всегда чистых. Росс. Старина Росс.

И Джек, будущий писатель, который собирался завоевать мир и стать величайшим человеком в истории. Так он заявлял, так он говорил с шестью ручками и желтым блокнотом в кармане, мечтая, что переплюнет Стейнбека. Джек.

И Гордон, который легко шагал через колледж по телам стонущих девушек — ему было достаточно одного-единственного взгляда, и женщины падали к его ногам, как подрубленные деревья.

Росс, Джек, Гордон. Команда.

Он ехал то быстро, то медленно. Теперь он снова замедлил ход.

Но что они подумают обо мне? Что я сделал за свою жизнь, хорошо ли я это сделал? Девяносто рассказов, шесть романов, один фильм, пять пьес — неплохо. «Черт, — думал он, — я ничего этого не скажу — кому какая разница — просто заткнусь и дам им рассказать все, разговор обещает быть долгим».

Что же нам надо сказать для начала, я имею в виду, когда мы снова соберемся вместе, всей старой бандой у флагштока? Здор?во! Привет! Господи, вы действительно здесь! Как вы, чего нового, всё ли в порядке, как здоровье? Женитьба, дети, внуки, фото… признавайтесь! Что-что?

Ладно, думал он, ты писатель. Так придумай же что-нибудь, не просто «привет»! Сочини стихотворение. Черт возьми, а хватит ли у них терпения выслушать его? Что насчет этого, не будет ли чересчур: я люблю вас, люблю вас всех… Нет, не так. Я люблю вас…