Он снова затормозил, глядя сквозь ветровое стекло на тени.
Но что, если они не придут? Нет, они придут. Они должны. И если они придут, всё будет замечательно, не так ли? Такие парни, если у них была плохая жизнь, неудачная женитьба, просто-напросто не покажутся. Но если все хорошо, идеально, невообразимо хорошо, то они придут. Это будет подтверждением, да? У них все замечательно, они помнят эту дату и приедут. Да или нет? Да!
Он нажал на газ, уверенный, что они все будут там. Потом снова притормозил, уверенный, что их там не будет. Потом стал стремительно набирать скорость. Что за черт, Господи, что за черт…
Он остановился перед школой. Вопреки его ожиданиям, там нашлось место для парковки, а около флагштока было не так уж и много народу, по пальцам можно было пересчитать. Ему хотелось, чтобы людей было больше — так можно было скрыть приезд его друзей. Они бы не хотели появиться вот так, у всех на виду, да? Он сам бы не хотел. Медленно пробиваться через толпу, а потом неожиданно столкнуться с ними — вот это была бы идеальная встреча.
Выбираясь из машины, он все еще колебался, но тут из школы высыпала толпа юношей и девушек. Все они громко разговаривали о чем-то и, пройдя немного, остановились у флагштока. Он обрадовался: теперь народу было достаточно, чтобы спрятать новоприбывших, неважно какого они были возраста. Он выбрался из машины и сначала даже не огляделся, опасаясь обнаружить, что там никого нет, никто не пришел, никто не вспомнил, и что все это ерунда. Он с трудом справился с желанием запрыгнуть обратно в машину и уехать прочь.
Около флагштока было пусто. То есть поблизости и вокруг него толпилось много учеников, но никого не было прямо под флагштоком.
Он стоял, пристально глядя на него, как будто своим взглядом мог заставить кого-то сдвинуться с места, пройти мимо и, может быть, даже дотронуться.
Его сердце замерло, он моргнул и начал инстинктивно отступать.
И вдруг, от самого края толпы отделился человек.
Пожилой мужчина с седыми волосами, тяжелой походкой и бледным лицом. Старик.
А потом — еще два старика.
«Боже Всемогущий, — думал он, — неужели это они?» Они помнили? И что же теперь?..
Они стояли, образовывая широкий круг, ни слова не говоря, едва глядя друг на друга и не двигаясь целую вечность.
«Росс, — думал он, — это ты? А следующий — это Джек, да? А последний — Гордон?»
Выражения их лиц были одинаковыми. Одни и те же мысли читались в их глазах.
Чарли наклонился вперед. Остальные тоже наклонились вперед. Чарли сделал маленький шаг. Трое оставшихся тоже сделали маленький шаг. Чарли мельком глянул каждому в лицо. Они обменялись такими же вороватыми взглядами. А потом…
Чарли отступил назад. Через долгое мгновение остальные тоже отступили. Чарли ждал. Три пожилых мужчины тоже ждали. На высоком шесте, тихонько хлопая от ветра, развевался флаг.
В школе зазвенел звонок. Обеденный перерыв закончился, настала пора идти внутрь. Толпа учеников рассеялась.
С уходившими учениками, с исчезающей толпой исчезало и укрытие. Не за кем было прятаться. Четыре человека стояли огромным кругом около флагштока, пятьдесят или шестьдесят футов отделяли их друг от друга — четыре указателя на компасе ясного осеннего дня.
Может быть, один из них облизнул пересохшие губы, может быть, кто-то моргнул, может быть, кто-то сделал крошечный шаг вперед, но тут же поставил ногу обратно. Ветер раздувал седые волосы у них на головах. Ветер трепал флаг на шесте. Внутри школы прозвучал еще один звонок, последний.
Он чувствовал, как слова перекатываются у него во рту, но ничего не говорил. Он повторял имена, их удивительные имена, прекрасные имена — повторял тихим шепотом, слышным только ему самому.
Он так и не принял решения. Его подлое тело само решило за него: оно повернулось и его ноги сделали шаг назад. Он отступил в сторону.
Далеко от него, один за другим, обдуваемые ветром, чужие ему люди тоже повернулись, сделали шаг в сторону и остановились, ожидая.
Он чувствовал, что колеблется, что хочет двинуться вперед, а не к машине. И вот тело снова приняло за него решение, и ноги, против его воли, медленно понесли его прочь.
Точно так же сделали тела и ноги тех незнакомцев.
Теперь он шел, они тоже шли — все в разных направлениях, медленно, оглядываясь назад на одинокий флагшток и флаг, забытый, тихо хлопающий в высоте на ветру, на пустующую лужайку перед школой. Оглядывались, словно желая вернуться в тот миг громких разговоров, смеха и скрипа отодвигаемых стульев.
Они все шли, оборачиваясь и глядя на одинокий флагшток.
Он остановился на миг, не в силах шевельнуть ногой. Оглянулся назад в последний раз. Его правая рука подрагивала, словно желая подняться вверх. Он приподнял руку и посмотрел на остальных.
И за шестьдесят или семьдесят ярдов от него, за флагштоком, один из незнакомцев почти не глядя поднял руку и в полном молчании медленно помахал. Другой старик, увидев это, тоже помахал. Так сделал и третий.
Он будто со стороны наблюдал, как его рука медленно поднимается и кончики пальцев слегка вздрагивают в каком-то подобии жеста. Он посмотрел на свою руку, а потом на стариков.
«Боже мой, — думал он, — я был не прав. Это не первый день школы. Это последний день».
Элис жарила на кухне что-то вкусно пахнущее.
Он долго стоял на пороге.
— Эй, — сказала она, — заходи и садись, в ногах правды нет.
— Конечно, — произнес он и прошел к обеденному столу. Стол был накрыт по-праздничному, с лучшим столовым серебром, лучшим сервизом; свечи были зажжены как для торжественного ужина, на столе лежали лучшие салфетки. Элис ждала у кухонной двери.
— Откуда ты знала, что я приеду так быстро?
— Я не знала, — ответила она. — Я видела, что ты припарковался у парадного входа. Яйца с беконом готовятся быстро, всё будет на столе через минуту. Присядешь?
— Хорошая идея, — он взялся за спинку стула и стал разглядывать столовые приборы. — Садись.
Он сел. Она подошла, поцеловала его куда-то в бровь и снова направилась на кухню.
— Ну что? — крикнула она.
— Что «ну что»?
— Как всё прошло?
— Что?
— Ты сам знаешь, — сказала она. — Этот важный день. Все те обещания. Кто-нибудь вообще пришел?
— Конечно, — откликнулся он. — Все пришли.
— Ну, давай, рассказывай!
Теперь она стояла на пороге, держа в руках яичницу с беконом, и внимательно смотрела на него.
— Ты говорил с ними?
— Говорил ли я с ними? — он облокотился на стол. — Уж точно, говорил.
— Ну и о чем вы беседовали?
— Мы…
— Да?
Он разглядывал пустую тарелку. И слезы, падающие на эту тарелку.
— Господи, да! — громко произнес он. — Мы просто заговорили друг друга до смерти.
