I
Все купцы, приплывающие на своих шхунах, и все плантаторы, прибывающие с далеких диких берегов, все до единого надевают в Гобото башмаки, белые парусиновые штаны и вообще все, что полагается носить цивилизованному человеку.
В Гобото получается почта, производятся финансовые операции и газеты приходят не позже чем через пять недель после их выхода. Суть в том, что остров, опоясанный коралловыми рифами, со своей удобной гаванью считается хорошим портом для судов и служит распределительным пунктом для всей широко разбросанной группы островов.
Кипучая, нездоровая и мрачная жизнь Гобото предрасполагает к алкоголизму, который здесь свирепствует более, чем в каком-либо ином месте земного шара. Правда, жители Гувуту, одного из самых диких Соломоновых островов, утверждают, что у них пьют даже в промежутках между двумя выпивками. Гобото этого не отрицает. Гобото только указывает на то обстоятельство, что в его летописях такие промежутки неизвестны. Вместе с тем из данных импортной статистики следует, что на каждую голову в Гобото приходится большее количество потребляемых спиртных напитков, чем в Гувуту. В Гувуту объясняют это тем, что на Гобото сильно развита деловая жизнь и что поэтому там много приезжих. Гобото возражает, что население его меньше, а приезжие обладают большой жаждой. И эти споры продолжаются без конца, главным образом оттого, что спорщики умирают раньше, чем доходят до какого-нибудь решения.
Остров Гобото невелик — у него в диаметре всего четверть мили. Там находятся угольные склады адмиралтейства (в которых уже около двадцати лет лежит неприкосновенный запас угля в несколько тонн); бараки немногочисленных чернокожих рабочих; большой амбар и склад товаров за железными щитами; бунгало, в котором живет управляющий со своими двумя помощниками. Эти трое составляют белое население острова. Один из них непременно болен лихорадкой. Работа на Гобото очень тяжелая. Компания придерживалась той политики, что следует хорошенько угощать клиентов. Управляющий и его помощники должны были заниматься этим делом. В течение всего года прибывали на остров купцы и вербовщики из далеких, «сухих» плаваний и плантаторы из дальних и «сухих» мест, привозя с собой неутолимую жажду. Гобото — это Мекка для весельчаков, и, хорошенько покутив, они снова уходят на своих шхунах или отправляются на плантации.
Наименее выносливые, отдыхая от попоек, приезжают вновь не раньше как через шесть месяцев. Но для управляющего и его помощников не бывает таких промежутков. Каждую неделю муссоны и юго-западные ветры приносят к стоянке шхуны, нагруженные копрой, кокосовыми орехами, перламутровыми раковинами, морскими черепахами, с людьми, томимыми жаждой.
Работа на Гобото чрезвычайно тяжела, поэтому там платят вдвое больше, чем на других станциях, и Компания выбирает служащих для этого острова крепких и неустрашимых. Они живут здесь год или около того, а потом, превратившись в полных инвалидов, уезжают в Австралию, или останки их зарывают в песок с той стороны островка, где свирепствует ветер. Джонни Бэссет, почти легендарный герой Гобото, побил рекорд. Он обладал замечательным по крепости организмом и выдержал семь лет. Его предсмертная воля была в точности исполнена помощниками: они замариновали тело его в бочке с ромом, купленной ими на собственные деньги, и отослали к родственникам в Англию.
Несмотря на все это, служащие в Гобото старались быть джентльменами. Если и можно было подметить у них некоторые изъяны, все же они были и оставались джентльменами. Вот почему существовал здесь великий неписаный закон, который требовал, чтобы приезжие облекались в брюки и башмаки. Трусики, лава-лава и голые ноги совершенно не допускались. Когда капитан Йенсен, самый необузданный из ловцов негров, хотя он происходил из старинной нью-йоркской семьи, создавшей торговлю купальными костюмами, явился на остров в нижней рубашке и набедренной повязке, с двумя револьверами и ножом за поясом, его задержали на берегу. Это было во времена Джонни Бэссета, строго следившего за исполнением этикета. Капитан Йенсен, стоя на корме своего вельбота, заявил, что на его шхуне нет штанов, и в то же время продолжал настаивать на своем желании выйти на берег. В Гобото его вылечили от огнестрельной раны в плечо и учтиво извинились перед ним, так как на его шхуне действительно не нашлось штанов. Однако в первый же день, когда он поднялся с постели, Джонни Бэссет вежливо, но непреклонно облек гостя в собственные брюки. Это было важным прецедентом. Во все последующие годы обычай никогда не нарушался. Белые люди и штаны составляли неделимое целое. Только негры бегали нагишом. Панталоны определяли касту.
II
В эту ночь все было, как обыкновенно, за исключением одного обстоятельства. Семь человек с очень блестящими глазами, но еще твердо державшиеся на ногах, увенчавшие головокружительным коктейлем день, посвященный шотландскому виски, сели обедать. На них были куртки, штаны и башмаки. В числе этих семерых находился управляющий Джерри Мак-Мёртрей, два его приказчика — Эдди Литл и Джек Эндрюз, капитан Стейплер с кеча «Мари», вербовавшего рабочих, плантатор из Тито-Ито — Дарби Шрайлтон, Питер Джи, полукитаец, скупщик жемчуга в районе от Цейлона до Паумоту, и Альфред Дикон, прибывший с последним пароходом. Вначале чернокожие подавали вино, но вскоре все предпочли виски с содовой, запивая им пищу, прежде чем она оказывалась в их луженых, обожженных алкоголем желудках.
Во время кофе они услышали грохот якорной цепи, что указывало на прибытие судна.
— Это Дэвид Гриф, — заметил Питер Джи.
— Вы почем знаете? — свирепым голосом спросил Дикон и продолжал язвительно: — Такие парни, как вы, всегда стараются пустить пыль в глаза новичку. Я немало плавал по морям и скажу, что назвать судно, когда оно появляется вдали маленьким пятнышком, или угадать, кто им управляет, по грохоту якоря — это просто возмутительное фанфаронство.
Питер Джи закуривал папиросу и не отвечал.
— Негры иногда удивительно ловко угадывают, — дипломатично вставил Мак-Мёртрей.
Поведение гостя в высшей степени не нравилось управляющему и остальной компании. С того момента, как появился сегодня после обеда Питер Джи, Дикон всячески издевался над ним. Он придирался ко всем его словам и вообще вел себя грубо.
— Может быть, это оттого, что Питер отчасти китаец, — предположил Эндрюз. — Дикон — австралиец, а вы знаете, что австралийцы очень чувствительны к цвету.
— Пожалуй, что так, — согласился Мак-Мёртрей. — Но все же нельзя сносить подобное обращение, особенно с таким человеком, как Питер Джи, который белее самого белого.
Управляющий был совершенно прав. Питер Джи считался выдающейся личностью. Этот человек со смесью европейской и азиатской крови был добр и умен. Честная и настойчивая китайская кровь сдерживала в нем беспечность и распущенность, полученные с английской кровью его отца. Он был образованнее всех находящихся здесь, лучше всех говорил по-английски, равно как и на нескольких других языках, и более чем кто-либо старался не отступать от идеала джентльмена. В довершение всего у него была мягкая, благородная душа. Он ненавидел насилие, хотя в свое время ему приходилось убивать людей, питал отвращение к спорам и раздорам, боялся их, как чумы.
Капитан Стейплер пытался поддержать Мак-Мёртрея:
— Я помню, когда я перешел на другую шхуну и отправился в Альтман, негры заранее угадали это. Меня совсем не ждали и ни в коем случае не могли предположить, что я буду на этом судне. А негры сказали агенту, что на шхуне капитаном я. Тот посмотрел в бинокль и не поверил им. Но они стояли на своем. Потом они говорили мне, что по всему облику шхуны знали, что именно я вел ее.
Дикон не слушал его и опять начал придираться к скупщику жемчуга.
— Как могли вы узнать по звуку якорной цепи, что на судне тот самый… как вы там назвали его? — язвил он.
— Признаков очень много, — отвечал Питер Джи, — очень трудно это объяснить. Для этого, пожалуй, понадобилось бы написать целое сочинение.
— Вот именно, — насмехался Дикон. — Немудрено дать такой ответ, который ничего не объясняет.
— Кто хочет играть в бридж? — спросил Эдди Литл, второй приказчик, смотря вопросительно на присутствующих и собираясь тасовать карты. — Хотите играть, Питер?
— Если он будет играть, значит, он хвастун, — отрезал Дикон. — Мне, наконец, надоело это фанфаронство. Мистер Джи, может быть, вы будете столь добры и расскажете, как вы узнали, кто бросил якорь? А после этого мы сыграем с вами в пикет.
— Я бы предпочел бридж, — отвечал Питер. — Что же касается до того, что вы спрашиваете, то извольте, кое-что скажу. По грохоту якоря можно узнать, что это маленькое судно. Не было слышно ни свистка, ни сирены — опять признак маленького судна. Оно бросило якорь близко от берега, что опять говорит о маленьком судне, так как пароход и крупные шхуны должны бросать якорь, не доходя до середины мелкого места. Вход в бухту очень извилистый. Ни один капитан не решится войти сюда ночью ни на вербовочном судне, ни на торговом. Никто из чужестранцев, разумеется, не рискнет на это. Могут быть два исключения. Во-первых, Маргонвилл, но он казнен верховным судом на Фиджи. Значит, остается другой — Дэвид Гриф. Он войдет в пролив днем или ночью, будь благоприятная погода или буря. Все это знают. Можно было бы еще допустить, что решился на это какой-нибудь молодой отчаянный мореплаватель, если бы появление Грифа было невозможно, если бы он находился где-нибудь вдали. Но, во-первых, о таком смельчаке не слышал ни я, ни вообще кто-либо; во-вторых, невдалеке крейсирует «Гунге», которая недавно покинула Каро-Каро. Я виделся с Грифом третьего дня в проливе Сэндфлай, он был на «Гунге». Он вез агента на новую плантацию и говорил, что сначала зайдет в Бабо, а затем отправится в Гобото. У него было достаточно времени дойти сюда. Я слышал грохот якоря. Кто же другой может быть здесь, кроме Дэвида Грифа? Шкипером на «Гунге» Доновен; его я знаю слишком хорошо, чтобы допустить, что он может один, без своего хозяина отважиться войти в бухту темной ночью. Через несколько минут Дэвид Гриф войдет в эту дверь и скажет: «В Гувуту пьют даже в промежутках между двумя выпивками». Я готов поставить пятьдесят фунтов, что в эту дверь сейчас войдет именно он и скажет эти самые слова: «В Гувуту пьют даже в промежутках между двумя выпивками».
