Был безоблачный летний день. На склонах Бурсачири раскинулась белыми хлопьями овечья отара. Пощипывая траву, отара медленно двигалась вверх к ледниковым вершинам, где можно было порезвиться на льду ягнятам. Юный пастух с нежным пушком на верхней губе и подбородке, поднявшись на возвышенность, следил за своими любимыми животными.
Внизу тянулся глубокий овраг, по дну которого вилась прозрачная горная речка. Склон по другую сторону Бурсачири тоже порос изумрудной травой. Пологая поляна переходила местами в неровный ряд холмов, местами упиралась в голые скалы. Кое-где молочно-пенящиеся ключи исступленно низвергались водопадами, кидаясь на сточенные камни и мелкой росой рассыпаясь вокруг.
Изредка налетал легкий ветерок, едва-едва освежая дышащие зноем места. В одной только точке лазурного неба стоял чуть заметный клочочек облачка, непрестанно меняя очертания, то пропадая, то снова возникая в синеве.
На краю неба появилось черное пятно величиной с муху и неподвижно замерло на месте.
Минуту спустя черное пятно шевельнулось, и внезапно на небе четко обозначились очертания орла. Он, распластав могучие крылья, медленно парил в воздухе.
Пастух внимательно всматривался в парящую птицу. Он завидовал ее свободе.
В эти минуты Бежии, – так звали пастуха, – страстно хотелось превратиться в птицу, чтобы летать в любые края, куда позовет сердце. А сердце его желало только одного: полететь к родной деревне, высмотреть сверху свою возлюбленную Цицию и умчаться с нею далеко, так далеко, куда даже звук человеческого голоса не доходит. И вдруг, когда Бежия все еще был погружен в свои размышления, орел кинулся вниз, словно камень, пущенный из пращи, и принялся быстро над чем-то кружить. Пастух посмотрел в ту сторону и увидел зайца; прижав уши к спине, он изо всех сил улепетывал к ближайшим кустам.
Орел нацелился, опустился совсем низко, немного поодаль от зайца, почти коснулся земли и понесся к своей жертве, стремительно приближаясь к ней.
Вот он нагнал зайца и уже собирался его схватить, но заяц увернулся, отскочил в сторону и на этот раз спасся. От сильного рывка вперед орел не смог удержаться на месте и промчался мимо.
С восхищением следил Бежия за этой охотой, и сердце сильно билось у него в груди. Ловкие, надменно-гордые движения царя-птицы приводили его в восторг, но при этом ему жаль было зайца, все же он «тварь божья».
И потому, когда маленькое существо ускользнуло от своего палача, пастух свободно вздохнул.
Но радость его была недолга. Орел скосил на зайца свои налитые кровью глаза и снова с удвоенной яростью и быстротой погнался за ним. Заяц прибегнул к прежней уловке, но, подскочив вверх, попал на этот раз прямо в когти орла, сжавшие его с такой силой, что он успел только взвизгнуть и испустил дух.
Орел гордо поднялся в воздух, надменно оглядел землю сверху, снова спустился со своей жертвой и стал ее клевать.
Бежия взял ружье, подкрался поближе к орлу, прицелился. Он застрелил его.
– Вот тебе возмездие!.. – крикнул он и, повернув дулом к себе еще дымившееся ружье, стал его чистить краем своей чохи.
И в эту минуту кто-то позвал его из-за горы:
– Мальчик, эй, мальчик!
Бежия повернулся на зов и вздрогнул: на гребне горы стояла девушка лет семнадцати, красота которой могла пленить любое сердце.
Бежия с минуту помедлил и, когда немного овладел собой, пошел ей навстречу.
Девушка сняла со спины сумку и сказала так тихо, словно прошелестел ветерок:
– Вот, принесла тебе обед!
Бежия взял из ее рук сумку, но долго стоял с опущенными глазами. Слова застревали в горле.
– Отец просил особенно следить за ягнятами, гнать и в жару к ледникам, чтобы они не задохнулись от зноя, – снова заговорила девушка.
– Хорошо, – с трудом выдавил из себя пастух и замолк.
– Ну, я пойду. Нет ли какого поручения? – спросила девушка.
– Горе мне! – вдруг засуетился Бежия. – Куда же ты пойдешь?… Подожди, отдохни немножко… Я коз подою…
– Не хочу. Не надо. Я лучше пойду.
– Не уходи, Циция, нет!.. Побудь здесь минутку, вместе пообедаем.
– Как же мне быть, тороплюсь я!..
– Рано еще. Ты не опоздаешь, – упрашивал ее пастух.
Девушка ничего не ответила. Она молча опустилась на траву.
Бежия, вне себя от радости, кинулся за посудиной, схватил ее и побежал доить коз.
Отец Циции, Коргоко, человек состоятельный, владел гуртом овец в две тысячи голов, имел крупный рогатый скот, и, хотя земледелие не было его главным занятием, он все же собирал довольно большой урожай, жил в достатке, умел встретить и принять гостей достойным образом.
По понятиям горцев, Коргоко был счастлив, так как никаких особых бедствий не испытывал и состояние его всегда позволяло ему располагать в свою пользу всяких должностных лиц. Однако сам он часто грустил. Не было у него наследника, была одна только красавица-дочь Циция, а какая же наследница девушка, если ей предстоит выйти замуж «за чужого сына»?
Поэтому мохевец рассуждал так: если уж этой беды нельзя избежать, лучше взять к себе в дом зятя, вполне достойного и из хорошего рода. Разумеется, у зятя должно быть и собственное имущество, чтобы он не чувствовал себя зависимым и обиженным.
Коргоко хорошо знал, что произвол ложится особенно тяжело на плечи бедняка, тогда как богатый всегда может откупиться.
Коргоко все это знал по опыту и потому не хотел обрекать свою дочь на вечные страдания.
О каком же зяте он мечтал? Конечно, о человеке имущем, об одном из сильных мира сего. И он уже наметил такого – сына своего соседа Махуты. Девушка, видимо, рассуждала совсем иначе, потому что, когда отец заговаривал с ней о замужестве, она, краснея, низко опускала голову и говорила:
– Нет, отец, не хочу я пока итти замуж!
– Почему же нет, может быть, скажешь мне причину?
– С тобой хочу остаться подольше! – отвечала Циция, обнимая его.
Коргоко улыбался довольный и счастливый, усматривая в этом проявление горячей дочерней привязанности. Смягченный ласками дочери, он умолкал, и разговор о замужестве откладывался со дня на день.
Дни шли обычной чередой. Как-то вечером, на закате, Коргоко сидел на гладком камне у порога своего дома и стругал прутья. Перед ним стоял главный пастух. Он только что рассказал хозяину, что нанял нового пастуха.
– Как его зовут? – спросил Коргоко.
– Бежия, – ответил главный пастух.
– А пастух он хороший?
– Пастух такой, что овцу от ягненка по блеянию может отличить.
– На каких условиях идет?
– Сорок овец берет в свою долю.
– Цена небольшая, если только он нам подойдет! – решил гуртовщик и, помолчав, добавил: – Позови-ка его ко мне!
Через несколько минут сделка была заключена в присутствии свидетеля. Бежия, как полагалось, заплатил один рубль за скрепление договора.
– Циция! – позвал Коргоко свою дочь. Она показалась в дверях. – Вот, мы взяли нового пастуха. Принеси-ка нам водки, надо выпить за его здоровье!
Девушка взглянула на пастуха, вся вспыхнула и опустила голову. Ухватившись рукой за косяк двери, она продолжала стоять молча.
Бежия тоже взглянул на девушку, и кровь прилила к его смуглому от загара лицу. Он тоже опустил голову.
– Что с тобой, дочь, не слышишь, что ли? – спросил отец.
– Сейчас, сейчас! – ответила девушка и выбежала из комнаты.
Коргоко, главный пастух, Бежия и приглашенный в свидетели сосед пили домашнюю водку за здоровье друг друга.
Циция стояла возле стола, притихшая, молчаливая, низко опустив свое пылающее лицо; она наливала гостям водку, изредка быстро взглядывая на них и тотчас же снова опуская глаза.
Когда отдали дань этому простому обычаю и слегка подкрепились, Коргоко воскликнул:
– Вот что, Бежия, говорю как перед богом, будешь работать на совесть, не оставлю тебя на одном жалованьи, отблагодарю за труды! У скотины нет языка, – обижать ее не годится!
– Что и говорить, никак нельзя скотину обижать. Буду беречь ее как зеницу ока.
В эту минуту подошел какой-то старец и низко им поклонился.
– Добрый вечер! – приветствовал он.
Присутствующие встали и ответили на приветствие.
– Прошу, присядь за наш стол! – пригласил его Коргоко.
Старик поблагодарил и присел.
– Бежия, ты здесь зачем! – спросил старик пастуха.
– Он в долю вступил на отару, ко мне в пастухи пошел, – ответил хозяин.
– Так, так, – протянул старик, – хорошего пастуха ты нашел…
Вскоре Бежия и главный пастух пошли к отаре. Свидетель тоже распрощался с хозяином, и старик остался с ним один на один.
Они поговорили о всяких хозяйственных делах, о том, когда начинать сенокос, – откладывать больше нельзя, трава стала очень высокой. Вошла Циция и спросила, не нужно ли чего.
– Здравствуй, Циция! – взглянул на нее гость. – Как поживаешь?
– Спасибо, дед, дай вам бог долгой жизни! – низко поклонилась Циция и хотела было уйти. Старик притянул ее к себе за руку, удержал.
