ЭОВИН И ФАРАМИР: Любовь исцеляющая
Прежде чем обратиться к этой теме, позвольте сделать небольшое вступление.
И в наше время мы часто забываем, что зависим от окружающего мира, и что источник наших жизненных сил находится не в нас самих. При этом мы осознаем, что наш внутренний мир ограничен, и нередко страдаем от того, что не можем полностью выразить свое сокровенное «я».
Каждый человек так или иначе ощущает, что в самой глубине своего естества он несет нечто истинное, присущее лишь ему одному, нечто драгоценное – то, что и делает его личностью; пусть это сокровенное зачастую почти не проявляется, каждый из нас все равно в глубине души знает, что он не такой как все, и мы не стремимся искоренить то, что делает нас особенными, несмотря на все наши слабости и пороки – которые, впрочем, не вытекают из свойств личности, но, скорее, разрушают ее; именно поэтому мы стремимся к внутренней целостности – чтобы все то настоящее, что есть в нас, свободно воплощалось в нашем облике, словах и поступках.
И оттого, что в нас есть нечто сокровенное, нам необходимо, чтобы нас узнал и полюбил кто-то другой – тогда и мы полнее осознаем свою ценность. А когда мы встречаем человека, который понимает и принимает нас, мы чувствуем (хотя далеко не всегда осознаем, что происходит), что наши душевные раны начинают затягиваться. И если мы умеем видеть то истинное, что есть в каждом человеке, со всеми его несовершенствами, и готовы доверять друг другу, то мы способны построить такие отношения, в которых личность раскрывается, и общение перерастет в сопричастность.
Доверие к другому человеку выражается в терпении, т.е. способности принять любой поступок без осуждения; в умении чувствовать его душевное состояние, находить время и силы, чтобы оказаться рядом в нужный момент – чтобы произошла встреча. И если при встрече слова и поступки исходят от самого сердца - тогда один человек по-настоящему может прикоснуться к другому.
Когда мы способны «настроиться» на состояние другого человека, ощутить то сокровенное, что есть в нем, происходит встреча, в которой участвуют и тело, и душа, и дух. Тогда наши жесты, поведение, сам облик становятся для него полными смысла, говорят о чем-то, открывают ему наше сердце (в библейском смысле этого слова, «сердце как средоточие личности»), которое готово принять его, как он есть, и увидеть, что ему необходимо. И тогда человек может преодолеть страхи и даже освободиться от удушающего чувства вины, и открыть в себе то удивительное, что видишь в нем ты. Он узнает себя истинного и настоящего и радуется тому, что есть человек, которому он очень дорог – и уже слышит отзвук Благой Вести о том, что нас любит Создатель.
Когда мы обретаем мир в душе и начинаем думать не только о себе, но и о других, мы становимся способными принять дар Его Милосердия. И этот Дар исцеляет нас: ведь у каждого из нас есть рана, и лишь когда она затянется, в душе нашей примирятся противоречия и мы сможем ощутить себя целостной личностью, сможем преодолеть страхи; тогда мы станем способны пережить встречу с другой личностью, так что эта встреча перерастает в опыт сопричастности; и в наше сердце придет утешение, потому что мы поймем, что являемся частью большого мира, что наша жизнь - часть великой Тайны, непостижимо большей, чем мы можем себе представить.
Испытать такое в жизни, разумеется, было бы чудесно. Но как? Возможно, немного света на этот вопрос прольет рассказ митрополита Антония Сурожского.
«Когда мне было около одиннадцати лет, меня отправили в летний лагерь, и там я повстречал священника - ему было лет тридцать. Было в нем нечто, поразившее меня. Он любил каждого, и его любовь никак не обусловливалась нашим поведением, он любил нас независимо от того, как мы себя вели, хорошо или плохо. Он обладал даром любить безусловно. Я в жизни не встречал таких как он. Меня любили родные, но это мне казалось естественным. У меня были и друзья, и это тоже мне казалось естественным, но я никогда не встречал такой вот любви. В ту пору я никак не искал источник той любви, мне тот человек просто казался невероятно странным и притягательным. Лишь много лет спустя, когда я открыл Евангелие, я осознал, что его любовь была больше его самого. Он излучал божественную любовь – или, если хотите, его человеческая любовь была столь глубокой, сильной и огромной, что могла обнять всех – и в радости, и в печали. Думаю, это был мой самый первый глубокий духовный опыт.
Что случилось потом?
Ничего. Я вернулся в школу, и каждый день все шло как обычно до самого вечера, когда мы [всей семьей] собирались под одной крышей. И когда я встретил дома эту совершенную веселость, случилось нечто весьма неожиданное. Я вдруг обнаружил, что если счастье бессмысленно, оно невыносимо. Я не мог принять счастья, у которого не было смысла. В невзгодах и страданиях ощущалась цель – преодолеть их, дожить до лучших дней; но поскольку у счастья не было какой-то явной конечной цели, и поскольку я ни во что не верил, оно мне казалось чем-то пресным. Тогда я решил, что дам себе год, чтобы выяснить, есть ли у жизни смысл. И если в течение года не найду его, то расстанусь с жизнью».
Когда человек не находит в жизни смысла, он может придти если не к мыслям о самоубийстве, то по крайней мере (и это уже немало) к унынию, апатии, цинизму.
«Горечь уныния» - так называли древние этот недуг. Так писал об этом автор XII-го века, Гуго Сен-Викторский:
«Горечь уныния поражает человека, изнуренного пороками (гордыней, ревностью и гневом)… Уныние терзает душу… Горечь уныния – это тоска, порожденная смятением рассудка, то есть апатией и желчностью души, для которой духовная радость гаснет – от того ее поглощает отчаяние, и разум ополчается на себя самого».
Вот другое определение, принадлежащее перу средневекового автора Рабана Мавра:
«Горечь уныния есть оцепенение разума, по причине которого человек не может начать творить благо».
Человеку словно чего-то не хватает, его мучает бессмысленность и бесцельность жизни.
«Тот, кто неизменно желает того, чего не совершает, и тяготится тем, что совершает, не извлекает пользы из настоящего и не утешается будущим. И всякое свое начинание он бросает на полпути и не доводит до конца; берется же за дело преждевременно».
А все почему?
«Мы страдаем оттого, что человек есть сосуд, но не источник: то есть мы слабы, и не можем неизменно пребывать в одном и том же состоянии. Меняется погода, или день становится чуть длиннее, а ночь короче – и наше состояние изменяется».
Так говорил египетский монах, живший в 6-м веке, Варсануфий из Газы.
И вот, сегодня мы собрались, чтобы поговорить о Толкине; нас привела сюда та же самая потребность любить и быть любимыми, ощутить, прочувствовать, открыть заново смысл жизни… Почему же, в надежде на подобное исцеление, мы обращаемся к Толкину?
Размышления Андре Лота, известного художника и теоретика искусства, также как и выводы лингвистов о роли писателя и поэта в развитии языка, совершенно созвучны тому, что происходит в душе человека, которому открылось (назовем это так) «видение Толкина». Так пишет Андре Лот: «Прогресс как таковой не существует, есть лишь открытие удивительных тайн, старых как сам мир [...] Главное, чтобы это открытие было на самом деле открытием – захватывающим, увлекательным, – а не безвольным следованием обычаю под гнетом обстоятельств».
В повседневной речи слова повторяются, изнашиваются. Что делает поэт? Он выделяет слово, так что оно с новой силой оживляет чувство; он обостряет наше восприятие - и мы снова удивляемся тому, что было привычно; обновляя слово, поэт пробуждает наши чувства ото сна.
«Видение Толкина» (а это понятие связано со словом «вера») творит с нами то же самое. Говоря словами румынского писателя Нику Стейнхардта , мы можем сказать, что он помогает нам как бы заново открыть мир, людей, жизнь, избавляет нас от горечи, тоски, от душевной слепоты. Подобно истинному поэту или художнику, он обновляет мир и пробуждает наши чувства: мы снова становимся чутки к прекрасному. Отныне любовь разрушает стены безразличия и недоверия, обращает в пыль все преграды, прячась за которыми, мы думали только о своем уязвленном и вечно обиженном «я». И вот, для нас открывается мир такой огромный, что захватывает дух. В душе человека, который обрел подобное видение, который ощутил эту радость, происходит переворот: мир для него становится иным – словно сотворенным заново, красочным, притягательным, удивительным и чудесным. То же переживает и художник в минуты вдохновения, потому что в нем тогда действует та же сила – благодать Божия.[1] Разве не могут так же преобразить нас и отношения с другим человеком?
