Я хотел бы вновь обратиться к некоторым отрывкам главы VIII книги пятой – она следует за главами «Поход Рохиррим» и «Битва на Пеленнорских полях», в которых леди Эовин, переодевшись в мужское платье, участвует в битве вместе с Королем Теоденом и его воинами, вступает в поединок с Королем-Призраком и, одолев его, сама оказывается на краю гибели.
Леди Эовин сражалась безо всякой надежды, ей хотелось лишь одного: стяжать славу и погибнуть в бою - и таким вот образом доказать всем, что ее долг отнюдь не том, чтобы ждать возвращения Короля и его войска и править во время его отсутствия. Всякий раз, когда воины уходили на поле битвы, Эовин оставалась дома, и это мучило ее; ведь она твердо верила, что может сравниться в бою с величайшими из воинов, и боялась, что судьба не даст ей возможности это доказать. Эовин полагала, что доблесть ее не будет узнана, если не проявится в сражении, на глазах других воинов; и она была в этом убеждена, отчасти потому что родилась женщиной в мире мужчин. В среде, в которой она выросла, мужское начало преобладало, поэтому Эовин и не думала о том, что она женщина, что женское начало в ней может быть важно, что можно выступить в подобной роли и «в женском платье»; она хотела соревноваться на равных с мужчинами и развивала в себе лишь мужские качества, так что в конце концов совсем утратила свое лицо. Однако, отрицая себя, она пыталась уйти из мира, где ничего не значила, пыталась избавиться от роли, в которой себя не видела.
А когда Арагорн вернулся, спеша отправиться в путь, ведущий через «Врата Мертвых», ее боль стала еще острей. Ее надежды обратились в прах (что неизбежно случилось бы, рано или поздно): мало того, что Арагорн вернулся не ради нее и не слышит ее мольбу, не берет с собой; он все время напоминает о долге – о том, что держит ее в плену. А она мечтала о свободе и надеялась на Арагорна, не признаваясь себе в том, что ее любовь к нему – всего лишь соломинка утопающего.
«- Господин мой, - сказала она, - если иного пути нет, позволь мне отправиться с тобой. Я устала прятаться среди холмов и желаю встретить опасность и смерть лицом к лицу.
- Твой долг – быть со своим народом, - ответил он.
- Как часто твердят мне о долге! – воскликнула она. - Но разве я не дочь Эорлингов? Разве нянька, а не воин? Довольно я ходила за немощным. Но нужды в этом, кажется, больше нет - и что же, я не могу распорядиться своей судьбой так, как хочу?
- Не многим удается сделать это с честью, - ответил он. – Но что до твоей участи, госпожа: разве ты не согласилась править народом Рохана, пока не вернется король? Если бы выбор не пал на тебя, это бремя легло бы на плечи одного из маршалов или военачальников, и он не мог бы оставить свой пост, даже будь ему эта ноша в тягость.
- Неужели на меня всегда будет падать выбор? – произнесла она с горечью. – Неужели мне все время суждено оставаться, когда Всадники уходят, и хранить дом, пока воины стяжают славу, чтобы, возвратясь, они нашли пищу и кров?
- Быть может, вскоре наступит время, когда не вернется никто, - ответил Арагорн. - Тогда нужна будет доблесть без всякой славы, потому что некому будет вспомнить подвиги последних защитников этой земли. Но от того, что их некому будет славить, они не станут менее славными.
И она ответила:
- Все твои слова значат лишь одно: ты женщина, твой удел – дом. Но когда мужчины погибнут в битве, стяжав себе славу, тогда изволь, можешь сгореть вместе с домом, который мужчинам больше не нужен. Но я не служанка, я дочь Эорла. Я могу ездить верхом и владею мечом, и не страшусь ни боли, ни смерти.
- Чего же ты страшишься? – спросил он.
- Клетки, - ответила она. - Боюсь просидеть взаперти, пока не состарюсь и не смирюсь с неволей, пока время доблестных дел и мечты о них не уйдут без возврата.
(...)
День занялся в небе, но солнце еще не поднялось над высокими хребтами на востоке; Арагорн стал собираться в путь. Следопыты уже сидели верхом, и он собирался вскочить в седло, когда появилась Леди Эовин, одетая как Всадник; на поясе у нее был меч. Она желала попрощаться с ними.
(...)
И она обратилас к нему:
- Арагорн, ты едешь?
- Да.
- И ты не исполнишь мою просьбу? Не возьмешь в отряд?
- Нет, госпожа моя, – ответил он. - Я не могу тебя принять без согласия короля и твоего брата. Но они вернутся не раньше завтрашнего дня, а мне теперь дорог каждый час, каждая минута. Прощай!
Тогда она, упав на колени, прошептала:
- Умоляю тебя!
- Нет, леди, - повторил он и, бережно подняв ее на ноги, поцеловал ей руку, затем вскочил в седло и умчался, не оглядываясь - и лишь те, кто близко знали его и были рядом, видели, какую боль он уносил в сердце.
А Эовин, сжав кулаки, стояла недвижимо, словно статуя из камня, и смотрела им вслед, пока отряд не скрылся в тени черной Двиморберг, Горы Призраков, вглубь которой вели Врата Мертвых. Когда всадники скрылись из виду, она повернулась и, спотыкаясь, будто ослепшая, вернулась в свое жилище».
Должно быть, в ту минуту она задыхалась от бессилия, от полнейшей безнадежности: вот, опять ее заставили вернуться в ту самую клетку, в которой жизнь ее лишалась всякого смысла. И тот единственный человек, за которого она надеялась ухватиться, как утопающий за соломинку, отвернулся от нее. Эовин любой ценой старалась не видеть того, что происходит в ее собственной душе, она совершенно не знала, как иметь с этим дело, и потому Арагорн был единственной ее надеждой – на побег от самой себя. Ее плененное и уязвленное «я» то и дело наталкивается на стену отказа, и она отчаивается настолько, что на коленях умоляет Арагорна - но тщетно. В ней только лишь растет отвращение к себе: она уверяется, что недостойна быть любимой. Боль отверженности, боль унижения и отвращения к себе поглотила ее, и думаю, именно с той минуты Леди Эовин перестала на что-либо надеяться и со всей неотвратимостью ощутила, что осталась совсем одна. Никакое событие, никакой человек, может, и сам Фарамир (повстречайся он ей тогда), не смог бы помочь ей одолеть врага, с которым она должна была сразиться один на один. Враг внутри нас может стать сильней нас самих, если мы боремся с ним его же оружием (т.е. при помощи страхов, иллюзий – средств мира призрачного), отчуждаясь от самих себя.
И выходит, что Эовин грозила опасность, которая коренилась, скорее, в ней самой, нежели в ком-то извне.
«Увы! Ей достался противник, чья мощь куда больше, чем силы ее души и тела. И всякий, кто не погибнет от одного только ужаса и решится нанести удар такому врагу, должен быть тверже стали».
Арагорн знал, какого рода недуг одолел Эовин, и в Обители Исцеления он с тревогой говорит об этом Гэндальфу и Эомеру, ее брату: ни одно лекарство не может исцелить душевные раны девушки, не будь на то ее воли; и он не может предвидеть, что будет, когда она очнется.
«Какое несчастье, что им суждено было сойтись в бою. Ибо она прекрасна - прекраснейшая из дев королевской крови. И все же, я не знаю, как говорить о ней. Когда я впервые взглянул на нее и ощутил, как она несчастна, мне показалось, что она похожа на белый цветок - гордый, стройный как лилия; но я знал, что этот цветок тверже стали, словно выкован искусными эльфами. Или же мороз сковал его, и хотя он все еще держится – прелестный и печальный, еще цветущий, - может, вскоре он обречен погибнуть? Этот недуг поразил ее очень давно, не правда ли, Эомер…
Во мне она любит лишь тень, лишь мечту о славе и великих делах, о землях далеко от полей Рохана».
Эти слова Арагорна ясно отражают весь внутренний мир Эовин; удивительно, насколько твой взгляд, поведение, отношения, которых ты ищешь, отражают твое душевное состояние и внутренние конфликты, и насколько человеку со стороны, который знает себя и свои глубинные мотивы, просто увидеть, что тебя угнетает – так же, как Арагорн смог понять, отчего мороз сковал душу Эовин, отчего она словно в плену и не хочет жить; он смог понять, что сам явился для нее тем предлогом, за который можно слепо ухватиться, лишь бы не видеть того, что есть на самом деле. Эовин связала с Арагорном исполнение всех своих желаний и надежд, полагая, что, оперевшись на него, она вновь обретет жизненные силы, которых уже не было в ней самой (и которые потом она надеялась обрести, добыв себе славу в бою).
Важно уметь распознать в себе тот лед, который сковал душу, понять, что заморозило токи жизни, почему наш ограниченный внутренний мир не может расшириться, почему мы не испытываем радость от того, что делаем, и не находим радости в тех, кого встречаем.
