Джозеф Конрад - Фрейя Семи Островов

Однажды — и с того дня прошло уже много лет — я получил длинное, многословное письмо от одного из моих старых приятелей и товарищей по бродяжничеству в восточных морях. Он всё ещё был там — уже женатый и не первой молодости. Я представил его себе располневшим и втянувшимся в семейную жизнь; короче, укрощенным судьбой, общей для всех, за исключением тех любимцев богов, что умирают в молодые годы. Письмо было написано по типу писем «помните ли вы?..» — грустное письмо, обращенное к прошлому. Между прочим, он писал: «Наверно, вы помните старого Нельсона…»

Помню ли я старика Нельсона? Конечно. И начать с того, что его имя было не Нельсон. Англичане с Архипелага звали его Нельсоном, — полагаю, так им было удобнее, а он никогда не протестовал. Это было бы пустым педантством. Настоящая же его фамилия была — Нильсен. Он уехал на Восток до появления телеграфного кабеля, служил в английских фирмах, женился на англичанке, в течение многих лет был одним из нас: долгие годы вёл торговлю и во всех направлениях избороздил восточный архипелаг — вдоль и поперек, по диагонали и перпендикулярно, кругами, полукругами, зигзагами и восьмерками.

Не было ни одного уголка, ни одного закоулка в этих тропических морях, куда бы не проник с самыми миролюбивыми намерениями предприимчивый старый Нельсон (или Нильсен). Если начертить его пути, они покроют, как паутиной, карту Архипелага — всю, за исключением Филиппин. Сюда он никогда не приближался; его удерживал какой-то непонятный страх перед испанцами, точнее — перед испанскими властями. Трудно сказать, чего он опасался. Быть может, в былые годы он читал рассказы об инквизиции.

Он вообще боялся тех, кого называл «властями»; к англичанам он относился с доверием и уважением, но две другие народности, правящие в этой части света, вызывали у него неприязнь и страх. Голландцы устрашали его меньше, чем испанцы, но он относился к ним с ещё большим недоверием: в высшей степени недоверчиво. Голландцы, по его мнению, способны были «сыграть скверную штуку с человеком», имевшим несчастье им не понравиться. У них были свои законы и правила, но они не имели понятия о надлежащем их применении. Жалко было видеть, с какой тревожной настороженностью обращался он с тем или иным официальным лицом, но не забывайте, что этот же самый человек бесстрашно слонялся по деревне каннибалов в Южной Гвинее (заметьте, что он всю жизнь был человеком далеко не худым и, смею сказать, аппетитным кусочком), ведя какой-нибудь меновой торг в расчёте на барыш, едва ли превышающий пятьдесят фунтов.

Помню ли я старого Нельсона? Ещё бы! Правда, ни один из моего поколения не знал Нельсона в дни его расцвета. В наше время он уже «удалился от дел». Он купил, а быть может, арендовал у султана часть маленького островка из небольшой группы, называемой «Семь Островов», немного к северу от Банки. Полагаю, это была законная сделка, но я нисколько не сомневаюсь, что, будь он англичанином, голландцы нашли бы основание выкурить его без всяких церемоний. В данном случае настоящая его фамилия сослужила ему верную службу. Голландцы оставили его в покое, как непритязательного датчанина, чье поведение вполне корректно. Вложив все свои деньги в обработку земли, он, естественно, старался не вызывать даже тени недоразумения и, руководствуясь именно этими благоразумными соображениями, не слишком благосклонно взирал на Джеспера Эллена. Но об этом позже. Да! Все мы хорошо помним большой гостеприимный бёнгало, воздвигнутый на склоне острова; помним старика Нельсона — его тучную фигуру, облаченную всегда в белую рубашку и брюки (у него укоренилась привычка при всяком удобном случае снимать свой альпаговый пиджак); его круглые голубые глаза, растрёпанные песочно-белые усы, торчащие во все стороны, как иглы рассерженного дикобраза, его манеру неожиданно садиться и обмахиваться шляпой. Но не имеет смысла скрывать тот факт, что лучше всего мы помним его дочь, которая в то время приехала на остров, поселилась с ним и стала как бы владычицей островов.

Фрейя Нельсон (или Нильсен) была одной из тех девушек, какие не забываются. У неё был идеальный овал лица; в этой очаровательной рамке гармоничное расположение всех черт и яркий румянец производили впечатление здоровья, силы и, если можно так выразиться, бессознательной самоуверенности — восхитительной капризной решимости. Я не хочу сравнивать её глаза с фиалками — они были лучистее и не такие темные. Разрез глаз был широкий, и она всегда смотрела на вас открыто и прямо. Я никогда не видел этих длинных тёмных ресниц опущенными, — полагаю, их видел Джеспер Эллен как особа привилегированная, — но я не сомневаюсь, что это должно было производить странное, чарующее впечатление. Она могла — Джеспер рассказывал мне об этом однажды с трогательным идиотским торжеством — сидеть на своих волосах. Да, это возможно, вполне возможно.

Мне не суждено было взирать на эти чудеса; я довольствовался тем, что любовался её изящной прической, которая была ей очень к лицу, подчеркивая красивую форму головы.

В полумраке — когда жалюзи на западной веранде бывали опущены, или в тени фруктовых деревьев около дома — её пышные блестящие волосы, казалось, излучали свой собственный золотистый свет.

Она обычно одевалась в белое и носила короткие юбки, не мешавшие при ходьбе и открывавшие её изящные, зашнурованные коричневые ботинки. И только голубая отделка оживляла иногда её костюм. Никакие физические усилия как будто не утомляли её. Я видел однажды, как она вышла из лодки после долгой прогулки на солнцепеке (она гребла сама): дыхание её было по-прежнему ровным, и ни один волосок не выбился из прически. Утром, когда она выходила на веранду, чтобы взглянуть на запад, в сторону Суматры, она казалась такой же свежей и сияющей, как капля росы. Но капля росы испаряется, а во Фрейе не было ничего эфемерного. Я помню её округлые сильные руки с тонкими запястьями, широкие крепкие кисти рук с суживающимися к концам пальцами.

Я не знаю, действительно ли она родилась на море, но мне известно, что до двенадцати лет она плавала со своими родителями на различных судах. После того как старик Нельсон потерял жену, перед ним встал серьёзный вопрос — что делать с девочкой. Одна добрая леди из Сингапура, тронутая его немым горем и затруднительным положением, предложила взять на себя заботу о Фрейе. Это соглашение длилось шесть лет, а тем временем старик Нельсон (или Нильсен) «удалился от дел» и устроился на своем острове; тогда-то и было решено (так как добрая леди уезжала в Европу), что его дочь приедет к нему.

Старик заказал немедленно через своего сингапурского агента «громадный» рояль Штейна и Эбгарта. В то время я был капитаном маленького парохода, который вел торговлю с островами, и мне кое-что известно о «громадном» рояле Фрейи, так как на мою долю выпало отвезти его к ней. С трудом выгрузили мы огромный ящик на плоскую поверхность скалы среди кустарников, и во время этой морской операции едва не вышибли дно у одной из моих шлюпок. Участие принимала вся команда, включая механиков и кочегаров, и, изощряя всю свою изобретательность, прибегнув к рычагам, канатам, валам и наклонным плоскостям из намыленных досок, трудясь на солнцепеке, подобно древним египтянам, сооружающим пирамиду, мы дотащили его до дому и водрузили на западной веранде, игравшей в бёнгало роль гостиной. Затем мы осторожно отодрали доски ящика, и перед нами наконец предстало великолепное чудовище из розового дерева. С благоговейным волнением мы бережно придвинули его к стенке и впервые за целый день вздохнули свободно. Несомненно, это был самый тяжелый предмет на всём островке со дня сотворения мира. Обилие звуков, издаваемых им в этом бёнгало (игравшем роль деки), было поистине удивительно. Рояль гремел до самого моря. Джеспер Эллен говорил мне, что рано утром на палубе «Бонито» — его удивительно быстрого и красивого брига — он совершенно отчетливо слышал, как Фрейя разыгрывает гаммы. Правда, этот парень всегда бросал якорь безрассудно близко от берега, о чём я ему не раз говорил. Конечно, эти моря спокойны до однообразия, а Семь Островов — особенно тихое и безоблачное местечко. Но всё же иногда полуденная буря над Банкой или даже один из тех зловещих густых шквалов от дальнего берега Суматры внезапно устраивали вылазку на острова, заволакивая их на два-три часа вихрями и синевато-черным мраком, чрезвычайно зловещим. Опущенные тростниковые жалюзи отчаянно стучали от порывов ветра, весь бенгало содрогался до основания, и тогда Фрейя садилась за рояль и в ослепительных вспышках молнии играла дикую музыку Вагнера, а вокруг обрушивались громовые удары, от которых волосы у вас вставали дыбом. В такие минуты Джеспер застывал на веранде, любуясь её гибкой, стройной фигурой, удивительным сиянием её белокурых волос, быстрыми пальцами на клавишах, белизной её шеи… а там, у мыса, бриг вздымался, натягивая канаты в какой-нибудь сотне ярдов от опасных, до блеска черных скал. Ух!