Роурк стоял под палящим солнцем, сжимая в руках дрель. Ему нравилась эта работа. Иногда он чувствовал что-то вроде соревнования между своими мускулами и гранитом. К вечеру он очень уставал. Тогда он шел пешком две мили. В доме, где он жил, была ванная, и он подолгу лежал в воде, смывая пыль, забившуюся в поры. Он обедал на кухне вместе е другими рабочими. Он всегда сидел один в углу за столом. Ел он мало. Спал он под самой крышей.
Иногда после обеда он гулял в лесу, который начинался прямо за домом. Он ложился на землю животом и, подперев лицо кулаками, рассматривал узор листьев и травинок. Затем он перекатывался на спину и часами наблюдал, как наверху шевелятся листья деревьев, сквозь которые проглядывает лимонно-желтое небо.
Иногда он думал о проходящих днях, зданиях, которые он мог бы построить, должен был бы построить и которые, может быть, никогда не построит. Он чувствовал, как подкрадывается старая боль и узнавал ее признаки: вот она опять. Он с интересом наблюдал свою внутреннюю борьбу с этой болью и забывал, что это его собственные страдания. Он презрительно улыбался, не сознавая, что смеется над своей собственной агонией.
Но такие моменты были редкими.
Доминика Франкон жила этим летом одна, в большом доме своего отца, в трех милях от каменоломен. Она никого не принимала. Единственно, кого она видела, да и то редко, были сторож с женой. Они жили в некотором отдалении от особняка, рядом с конюшнями. Сторож следил за садом и лошадьми, его жена присматривала за хозяйством и готовила для Доминики еду.
Еда подавалась весьма торжественно, словно на банкете, при свечах — старуха сохранила эту традицию еще того времени, когда была жива мать Доминики. Доминика сидела одна за длинным столом, посредине которого в огромной низкой хрустальной вазе плавала водяная лилия. Пламя свечей отражалось в хрустале и серебре. Старуха подавала еду молча, и сразу же после обеда исчезала из дома.
Доминика поднималась к себе в спальню. На кровати всегда лежала свежая ночная рубашка из тонких кружев. По утрам она заходила в ванную, где ее уже ждала теплая вода с растворенными в ней солями, пахнущими гиацинтом, и распростертые полотенца, готовые принять её в свои объятия – но она никогда не слышала никаких шагов и не ощущала присутствия в доме других людей.
Доминика провела так много летних и зимних отпусков, окружая себя людьми с целью ощущать одиночество, что попытка создать себе настоящее одиночество была наполнена для неё неизъяснимым очарованием. Она впервые в жизни добровольно поддалась слабости наслаждения одиночеством.
Днем она ездила верхом по лесным дорогам и с замиранием сердца ждала, что за поворотом она встретит что-то таинственное и чудесное. Она не понимала, чего она ждет: был ли это какой-нибудь исключительно красивый вид, или человек, или происшествие – но она ждала чуда.
Иногда она уходила далеко от дома, бродя без цели и направления. Она сворачивала в лес и шла, откинув назад голову и раскинув руки, следя за проплывающими над кронами деревьев облаками.
Временами, проснувшись утром, она слышала взрывы на каменоломне. Именно потому, что солнце в тот день нещадно палило, и она знала, что в каменоломне оно будет еще горячее, именно потому, что ей никого не хотелось в тот день видеть, и она знала, что там она увидит сотни рабочих, именно поэтому Доминика пошла на каменоломню.
Зрелище оголенных до пояса рабочих, согнувшихся над своими дрелями, захватило её. Она стояла на краю огромной каменной чаши, и ей казалось, что внизу находится камера пыток. У неё было ощущение, что жар идет не сверху, от солнца, а снизу, возникает в этой чаше от соприкосновения солнца с металлом дрели. Её плечи, голова, спина, освещаемые палящим солнцем, казались ей прохладными по сравнению с тем жаром, который поднимался к её ногам снизу.
Весь её вид являлся резким контрастом этому месту. На ней было светло-зелёное платье, цвета воды, слишком простое и дорогое. Волосы цвета спелой ржи создавали впечатление шлема на голове. Вся её фигура на тонких каблуках выглядела неправдоподобно хрупкой на фоне голубого неба – это была хрупкость я утонченность садов и гостиных, откуда она пришла.
Она посмотрела вниз. Её взгляд остановился на оранжевой копне волос человека, который, подняв голову, тоже смотрел на неё. Он словно приковал её своим взглядом.
Она заметила, как презрительно сжат его рот, как ввалились щеки, как безжалостен был взгляд его холодных голубых глаз. Это было самое красивое лицо, которое она когда-либо видела в жизни, потому что оно было воплощением мужской силы. В ней тут же зародился протест, чувство сопротивления и даже злости — и в то же время радости. Он смотрел на неё взглядом собственника. Это даже нельзя было назвать взглядом — это был акт. Она подумала, что её лицо должно дать ему тот ответ, который он заслуживает. Но вместо этого почему-то разглядывала пыль на его загорелых руках, мокрую от пота рубашку, прилипшую к телу, очертания его длинных ног. Она думала о своих поясках красивых статуй мужчин. Интересно, подумалось ей, каков он голый. И тут она поймала его понимающий взгляд. Он знал, о чем она думала. С этой минуты у неё в жизни появилась цель — ненавидеть этого человека.
Подрядчик, увидев её, подбежал к ней.
— Мисс Франкон, — громко закричал ей, чтобы перекрыть шум внизу, — здравствуйте, что вы здесь делаете?
Она надеялась, что человек внизу услышал её имя. В первый раз в своей жизни она была рада, что носит это имя, рада положению и имуществу её отца. Она внезапно подумала, что человек внизу всего лишь простоя рабочий, принадлежащий владельцу этого места, и она также является почти его обладателем. Она улыбнулась и нарочито громко сказала:
— Я думаю, что когда-нибудь стану владелицей этих каменоломен, поэтому я решила время от времени наведываться сюда.
Она обернулась. Рыжеволосый продолжал смотреть на неё. Она даже увидела, что он улыбается. Тогда она резко повернулась и пошла прочь.
Она вспоминала не его лицо, не его рот, а его руки. Снова и снова она вспоминала, как он стоял внизу, опираясь одной рукой о гранит, его длинные пальцы веером расходились от запястья. Она думала о нем, а перед её мысленным взором все время стояла его рука. Это пугало её, она не могла понять, что с ней творится.
Он ведь только простой рабочий, успокаивала она себя. Она сидела перед туалетным столиком. Хрустальные предметы перед ней напоминали скульптуры изо льда, они как бы утверждали её принадлежность к роскоши, провозглашая её хрупкость, и… видела его усталое тело в потной и пыльной одежде. Она думала о том, скольким мужчинам из общества она отказала. Она думала о том, что она совершенно разбита. Не человеком, которым она бы восхищалась, а человеком, которого она ненавидела. Как ни странно, мысль доставляла ей удовольствие.
В течение двух дней она старалась найти в себе силы уехать отсюда. В чемодане она нашла справочник бюро путешествий, и стала размышлять о том, какой курорт, отель и комнату в отеле она выберет, каким поездом она туда отправится и как забронировать каюту на пароходе. Через два дня она поняла, что все её усилия тщетны. На третий день она пошла на каменоломню.
Остановившись рядам с местом, где он работал, она открыто наблюдала за ним. Когда он поднял голову, она не отвернулась. Её взгляд сказал ему, что она понимает значение своего поведения, но не уважает его настолько, чтобы скрывать свои намерения. Его взгляд говорил только о том, что он ждал её прихода. Наклонившись над дрелью, он продолжал работать. Она ждала. Она хотела, чтобы он посмотрел на неё, и знала, что он знает это. Он не поднял головы ни разу.
Когда к ней подошел подрядчик, она объясняла, что ей нравятся наблюдать за работой. В это время человек внизу поднял голову. В его глазах таилась насмешка. Доминика отвернулась. Но подрядчик перехватил взгляд рабочего:
— Эй, ты, внизу! — закричал он. — Тебе за что платят деньги? Чтобы ты работал или глазел по сторонам?
Человек молча склонился над дрелью. Доминика громко рассмеялась.
— С этими рабочими очень трудно, — объяснил подрядчик. — Многие из них недавно из тюрьмы.
— А этот тоже из тюрьмы? — спросила Доминика. Всей своей душой она надеялась на положительный ответ.
— Я, право, не знаю, — ответил подрядчик, — он новенький. Она ушла. А через несколько дней снова была здесь. Она чуть не столкнулась с ним лицом к лицу.
Он глядел на нее в упор. Их взаимопонимание было оскорбительно интимно, потому что они не сказали друг другу ни слова. Она нарушила молчание.
— Почему вы всегда глазеете на меня? — грубо спросила она. И подумала, что эти слова были лучшим способам отстранения. Называя вещи своими именами, она как будто разрушала все то, о чем они оба знали. Он молча глядел на неё. Она почувствовала леденящий ужас при мысли, что он не удостоит её ответом. Но он ответил. Он сказал:
