Наш прадед Моисей был крестьянином из деревни Сухово. Еврей-крестьянин
– сочетание, надо отметить. довольно редкое. На Дальнем Востоке такое случалось.
Сын его Исаак перебрался в город. То есть восстановил нормальный ход событий.
Сначала он жил в Харбине, где и родился мой отец. Затем поселился на одной из центральных улиц Владивостока.
Сначала мой дед ремонтировал часы и всякую хозяйственную утварь. Потом занимался типографским делом. Был чем-то вроде метранпажа. А через два года приобрел закусочную на Светланке.
Рядом помещалась винная лавка Замараева – "Нектар, бальзам". Дед мой частенько наведывался к Замараену. Друзья выпивали и беседовали на философские темы. Потом шли закусывать к деду. Потом опять возвращались к Замараеву…
– Душевный ты мужик, – повторял Замараев. – хоть и еврей.
– Я только но отцу еврей, – говорил дед, – а по матери я нидерлан!
– Ишь ты! – одобрительно высказывался Замараев. Через год они выпили лавку и съели закусочную.
Престарелый Замараев уехал к сыновьям в Екатеринбург. А мои дед пошел па войну. Началась японская кампания.
На одном из армейских смотров его заметил государь. Росту дед был около семи футов. Он мог положить в рот целое яблоко. Усы его достигали погон.
Государь приблизился к деду. Затем, улыбаясь., ткнул его пальцем в грудь.
Деда сразу же перевели в гвардию. Он был там чуть ли не единственным семитом. Зачислили ею в артиллерийскую батарею.
Если лошади выбивались из сил, дед тащил по болоту орудие, Как-то раз батарея участвовала в штурме. Мой дед побежал в атаку. Орудийный расчет должен был поддержать атакующих. Но орудия молчали. Как выяснилось, спина моего деда заслонила неприятельские укрепления.
С фронта дед привез трехлинейную винтовку и несколько медалей. Вроде бы имелся даже Георгиевский крест.
Неделю он кутил. Потом устроился метрдотелем в заведение "Эдем". Как-то раз повздорил с нерасторопным официантом. Стал орать. Трахнул кулаком по столу. Кулак очутился в ящике письменного стола.
Беспорядков мой дед не любил. Поэтому и к революции отнесся негативно. Более того, даже несколько замедлил ее ход. Дело было так.
Народные массы с окраин устремились в центр города. Дед решил, что начинается еврейский погром. Он достал винтовку и залез на крышу. Когда массы приблизились, дед начал стрелять, Он был единственным жителем Владивостока, противостоявшим революции. Однако революция все же победила. Народные массы устремились в центр переулками.
После революции мой дед затих. Опять превратился в скромного ремесленника. Лишь иногда напоминал о себе. Так, однажды дед подорвал репутацию американской фирмы "Мерхер, Мерхер и К¦ ".
Американская фирма через Японию завезла на Дальний Восток раскладушки. Хотя называть их так стали значительно позднее. Тогда это была сенсационная новинка. Под названием "Мэджик бэд".
Выглядели раскладушки примерно так же, как сейчас. Кусок цветастого брезента, пружины, алюминиевая рама…
Мой прогрессивный дед отправился в торговый центр. Кровать была установлена па специальном возвышении.
– Американская фирма демонстрирует новинку! – выкрикивал продавец. – Мечта холостяка! Незаменима в путешествии! Комфорт и нега! Желаете ощутить?!
– Желаю, – сказал мой дед.
Он, не расшнуровывая, стащил ботинки и улегся.
Раздался треск, запели пружины. Дел оказался на полу.
Продавец, невозмутимо улыбаясь, развернул следующий экземпляр.
Повторились те же звуки. Дед глухо выругался, потирая спину.
Продавец установил третью раскладушку.
На этот раз пружины выдержали. Зато беззвучно подогнулись алюминиевые ножки. Дед мягко приземлился. Вскоре помещение было загромождено обломками чудо-кровати. Свисали клочья пестрого брезента. Изгибалась тускло поблескивавшая арматура.
Дед, поторговавшись, купил бутерброд и удалился.
Репутация американской фирмы была подорвана. "Мерхер, Мерхер и К" " начали торговать хрустальными люстрами…
Дед Исаак очень много ел. Батоны разрезал не поперек, а вдоль. В гостях бабка Рая постоянно за него краснела. Прежде чем идти в гости, дед обедал. Это не помогало. Куски хлеба он складывал пополам. Водку пил из бокала для крем-соды. Во время десерта просил не убирать заливное. Вернувшись домой, с облегчением ужинал…
У деда было три сына. Младший, Леопольд, юношей уехал в Китай. Оттуда
– в Бельгию. Про него будет особый рассказ.
Старшие, Михаил и Донат, тянулись к искусству. Покинули захолустный Владивосток. Обосновались в Ленинграде. Вслед за ними переехали и бабка с дедом.
Сыновья женились. На фоне деда они казались щуплыми и беспомощными. Обе снохи были к деду неравнодушны.
Устроился он работать кем-то вроде заведующего жилконторой. Вечерами ремонтировал часы и электроплитки. Был по-прежнему необычайно силен.
Как-то раз в Щербаковом переулке ему нагрубил водитель грузовика. Вроде бы обозвал его жидовской мордой.
Дед ухватился за борт. Остановил полуторку. Отстранил выскочившего из кабины шофера. Поднял грузовик за бампер. Развернул его поперек дороги.
Фары грузовика упирались в здание бани. Задний борт – в ограду Щербаковского сквера.
Водитель, осознав случившееся, заплакал. Он то плакал, то угрожал.
– Домкратом перетяну! – говорил он.
– Рискни… – отвечал ему дед.
Грузовик двое суток торчал в переулке. Затем был вызван подъемный кран.
– Что же ты просто не дал ему в морду? – спросил отец.
Дед подумал и ответил:
– Боюсь увлечься…
Я уже говорил, что младший сын его, Леопольд, оказался в Бельгии. Как-то раз от него прибыл человек. Звали его Моня. Моня привез деду смокинг и огромную надувную жирафу. Как выяснилось, жирафа служила подставкой для шляп.
Моня поносил капитализм, восхищался социалистической индустрией, затем уехал. Деда вскоре арестовали как бельгийского шпиона. Он получил десять лет. Десять лет без переписки. Это означало – расстрел. Да он бы и не выжил. Здоровые мужчины тяжело переносят голод. А произвол и хамство – тем более…
Через двадцать лет отец стал хлопотать насчет реабилитации. Деда реабилитировали за отсутствием состава преступления. Спрашивается, что же тогда присутствовало? Ради чего прервали эту нелепую и забавную жизнь?..
Я часто вспоминаю деда, хотя мы и не были знакомы.
Например, кто-то из друзей удивляется:
– Как ты можешь пить ром из чашки?
Я сразу вспоминаю деда.
Или жена говорит мне:
– Сегодня мы приглашены к Домбровским. Надо тебе заранее пообедать.
И я опять вспоминаю этого человеке Вспоминал я его и в тюремной камере…
У меня есть несколько фотографий деда. Мои внуки, листая альбом, будут нас путать…
Дед но материнской линии отличался весьма суровым нравом. Даже на Кавказе его считали вспыльчивым человеком. .Жена и дети трепетали от его взгляда.
Если что-то раздражало деда, он хмурил брови и низким голосом восклицал:
– АБАНАМАТ!
Это таинственное слово буквально парализовало окружающих. Внушало им мистический ужас.
– АБАНАМАТ! – восклицал дед.
И в доме наступала полнейшая тишина.
Значения этого слова мать так и не уяснила. Я тоже долго не понимал, что это слово означает. А когда поступил в университет, то неожиданно догадался. Матери же объяснять не стал. Зачем?..
Мне кажется, тяжелый характер деда был результатом своеобразного воспитания. Отец-крестьянин бил его в детстве поленом. Раз опустил на бадье в заброшенный колодец. Продержал его в колодце около двух часов. Затем опустил туда же кусок сыра и полбутылки напареули. И лишь час спустя вытащил деда, мокрого и пьяного…
Может быть, поэтому дед вырос таким суровым и раздражительным.
Был он высок, элегантен н горд. Работал приказчиком в магазине готовой одежды Эпштейна. А в преклонные годы был совладельцем этого магазина.
Повторяю, он был красив. Напротив его дома жили многочисленные князья Чикваидзе. Когда дед переходил улицу, молоденькие – Этери, Нана и Галатея Чикваидзе выглядывали из окон.
Вся семья ему беспрекословно подчинялась.
Он же – никому. Включая небесные силы. Один из поединков моего деда с Богом закончился вничью.
В Тифлисе ожидали землетрясения. Уже тогда существовали метеорологические центры. Кроме того, имелись разнообразные народные приметы. Священники ходили по домам и оповещали население.
Жители Тифлиса покинули свои квартиры, захвати" ценные вещи. Многие вообще ушли из города. Оставшиеся жгли костры на площадях.
В богатых кварталах спокойно орудовали грабители. Уносили мебель, посуду, дрова.
И лишь в одном из домов Тбилиси горел яркий свет. Точнее, в одной из комнат этого дома. А именно – в кабинете моего деда. Он не захотел покидать свое жилище. Родственники пытались увещевать его, но безрезультатно.
