Когда дон Дженнарино вернулся в тюрьму, его осведомили обо всем, что сказал министр. Друзья не покинули его; но не любовь Дженнарино возвышала его в их глазах: ведь если мы не верим страстной любви, о которой сообщает нам под секретом человек нашего возраста, мы склонны обвинить его в фатовстве, а если верим, то мы ему завидуем.
Дон Дженнарино в отчаянии заявил своим друзьям, что, как человек чести, он обязан спасти сестру Схоластику от опасностей, которые ей грозят; это и произвело столь глубокое впечатление на его друзей.
У сторожа тюрьмы, в которую заточили дона Дженнарино, была очень красивая жена; она напомнила покровителю ее мужа, что тот давно уже просил исправить наружные стены тюрьмы. Это обстоятельство было всем известно и не могло возбудить сомнений.
— Так вот, — прибавила красавица, — ваше сиятельство может воспользоваться этим всем известным обстоятельством и пожаловать нам награду в тысячу дукатов, которая на всю жизнь сделает нас богачами. Друзья дона Дженнарино де Лас-Флореса, заключенного в тюрьму только по подозрению в том, что он проник ночью в монастырь Сан-Петито, где, как всем известно, самые знатные вельможи Неаполя имеют любовниц, к которым они, можно с уверенностью сказать, прокрадываются по ночам, — друзья дона Дженнарино, говорю я, предлагают мужу тысячу дукатов, чтобы он дал ему возможность убежать. За это мужа посадят в тюрьму на две недели или на месяц; мы просим вашего покровительства, чтобы его не уволили окончательно и вернули ему через некоторое время его место.
Покровитель нашел удобным такой способ крупного награждения и согласился.
То было не единственное одолжение, оказанное молодому узнику его друзьями. У всех у них были родственницы в монастыре Сан-Петито; молодые люди удвоили расположение к ним и превосходно осведомляли дона Дженнарино обо всем, что происходило с сестрой Схоластикой.
Следствием их услуг было то, что в одну ненастную ночь, после двенадцати часов, когда яростный ветер и проливной дождь оспаривали, казалось, друг у друга владычество над улицами Неаполя, Дженнарино вышел из тюрьмы просто через дверь, а сторож принялся разрушать тюремную террасу, через которую, как все должны были думать, убежал заключенный.
Дон Дженнарино в сопровождении всего лишь одного сообщника, испанского дезертира, человека испытанной храбрости, основным занятием которого в Неаполе было помогать молодым людям в рискованных предприятиях, — дон Дженнарино, воспользовавшись адским шумом ветра и к тому же помощью Беппо, не изменившего своей привязанности к нему в минуту опасности, проник в монастырский сад. Несмотря на ужасающий шум дождя и ветра, монастырские псы учуяли его и вскоре на него набросились. Наверно, они преградили бы ему путь, если бы он пришел один; настолько они были сильны. Но Дженнарино и Беппо стали спиной к спине, и им удалось убить двух псов и ранить третьего.
На лай собак явился сторож. Тщетно дон Дженнарино предлагал ему кошелек, пытаясь уговорить его; этот человек был набожен, составил себе внушительное представление о преисподней и не лишен был мужества. Обороняясь, он был ранен. Ему заткнули носовым платком рот и привязали его к большому оливковому дереву.
Эти две схватки отняли много времени; буря, казалось, немного стихла, а самое трудное было еще впереди: надо было проникнуть в vade in pace.
Оказалось, что двум послушницам, обязанным раз в сутки относить Схоластике хлеб и кувшин воды, предоставляемые ей монастырем, стало, по-видимому, страшно в ту ночь, и они заперли на засовы огромные, обитые железом двери, которые Дженнарино рассчитывал отпереть подобранными ключами или отмычками. Испанский дезертир, хорошо умевший лазить по стенам, помог ему добраться до крыши небольшой постройки, сооруженной над глубокими подземельями, выдолбленными в скале Аренеллы и составлявшими in pace монастыря Сан-Петито.
Послушницы еще больше испугались, когда с верхнего этажа спустились двое покрытых грязью мужчин, которые бросились на них и, заткнув им рты, связали их.
Оставалось проникнуть в in pace, что было нелегко. Дженнарино, правда, отобрал у послушниц огромную связку ключей, но там было несколько подземелий, одинаково закрытых люками, и послушницы упорно не соглашались указать, в котором из них находилась сестра Схоластика. Испанец уже обнажил кинжал, чтобы кольнуть им послушниц и заставить их говорить, но, зная необычайно мягкий нрав сестры Схоластики, Дженнарино побоялся огорчить ее этим насилием. Не слушая предостережений испанца, твердившего ему: «Синьор, мы теряем время, и нам тем более придется пролить кровь», — Дженнарино упорно продолжал отпирать одно за другим подземелья и звать.
Наконец после целого часа бесплодных усилий слабый возглас ответил на его оклики. Дон Дженнарино кинулся вниз по винтовой лестнице, насчитывавшей больше восьмидесяти ступеней; высеченные в мягкой породе и сильно истертые, ступени эти почти сливались в крутую тропу, и спускаться по ним было очень трудно.
Сестру Схоластику, уже тридцать семь дней — иначе говоря, со времени очной ставки с Дженнарино — не видевшую света, ослепил небольшой фонарь, принесенный испанцем. Она совершенно не понимала, что с ней происходит; наконец, когда она узнала дона Дженнарино, покрытого грязью и пятнами крови, она бросилась в его объятия и лишилась чувств.
Эта неожиданность привела молодого человека в крайнее замешательство.
— Время не терпит! — воскликнул более искушенный в таких делах испанец.
Они вдвоем взяли на руки сестру Схоластику, лежавшую в глубоком обмороке, и с большим трудом вынесли ее наверх по наполовину развалившейся лестнице. Когда они добрались до комнаты, где жили послушницы, испанцу пришла в голову отличная мысль завернуть Схоластику, начавшую приходить в себя, в большой серый плащ, оказавшийся в комнате.
Они отодвинули засовы двери, выходившей в сад. Испанец в качестве авангарда вышел первый, со шпагой в руке; Дженнарино последовал за ним, неся Схоластику. Они услышали в саду шум, предвещавший беду: то были солдаты.
Когда они схватились со сторожем, испанец хотел убить его, но Дженнарино с ужасом отверг это предложение. Испанец говорил:
— Ведь мы святотатцы, ваше сиятельство, поскольку нарушили неприкосновенность монастыря, и за это нас, без сомнения, скорее приговорят к смерти, чем если бы мы кого-нибудь убили. Этот человек может нас погубить, надо уничтожить его.
Никакие доводы не могли убедить Дженнарино. Сторож, наспех привязанный к дереву, распутал веревки, разбудил остальных сторожей и сбегал за солдатами в караульную, помещавшуюся на Толедской улице.
— Нам будет нелегко выбраться отсюда, — воскликнул испанец, — а в особенности спасти синьорину! Недаром я говорил вашему сиятельству, что нам надо было бы прийти по меньшей мере втроем.
Как только он произнес эти слова, перед ним выросли два солдата. Испанец сразил первого острием шпаги; второй хотел вскинуть ружье, но ветка куста задержала его на миг, что дало испанцу время пронзить его шпагой. Этот солдат не был, однако, убит наповал и начал громко стонать.
Дженнарино направлялся к калитке, неся на руках Схоластику: испанец прикрывал его. Дженнарино бежал, а испанец на ходу наносил удары шпагой тем солдатам, которые подходили к ним слишком близко.
К счастью, буря, по-видимому, снова усилилась; проливной дождь благоприятствовал этому необычайному отступлению. Но случилось так, что один солдат, раненный испанцем, выстрелил, и пуля оцарапала левую руку Дженнарино. На выстрел сбежались человек десять солдат из отдаленных частей сада.
По правде говоря, если Дженнарино в этом отступлении обнаружил мужество, то военные таланты проявил испанский дезертир.
— Против нас двадцать с лишним человек; малейшая оплошность — и мы погибли. Синьорину приговорят к отравлению как нашу сообщницу; она никак не сможет доказать, что не сговаривалась с вашим сиятельством. Я знаток в этих делах; надо спрятать синьорину в чаще и положить на землю; мы прикроем ее плащом. А сами мы покажемся солдатам и отвлечем их в другой конец сада. Там мы постараемся внушить им уверенность, что мы перелезли через стену и удрали, потом вернемся сюда и попытаемся спасти синьорину.
— Мне бы очень хотелось не оставлять тебя, — сказала Схоластика Дженнарино. — Я не боюсь и сочту для себя счастьем умереть вместе с тобою.
То были первые слова, произнесенные ею.
— Я могу идти сама, — прибавила она.
Ее речь прервал звук выстрела, раздавшегося в двух шагах от нее, но никого не ранившего. Дженнарино снова взял Схоластику на руки; она была маленькая, худенькая, и ему не было трудно ее нести. При свете сверкнувшей молнии он увидел слева от себя двенадцать или пятнадцать солдат. Он ринулся вправо, и счастье его, что он быстро принял это решение, ибо почти в тот же миг прогремел десяток выстрелов, и пули изрешетили небольшое оливковое деревце.
