На собрании ячейки
На другой день в булочной я опять увидела девушку и молодого человека. Она приветливо мне улыбнулась, он вежливо приподнял шляпу.
— Я хочу расплатиться, — сказала я и передала деньги за лотерейные билеты. — Но, по правде сказать, я сомневаюсь, что клуб для молодежи будет построен.
— Почему? — огорчилась девушка. Мне показалось, что мое сомнение обидело ее.
— Не знаю, — ответила я, чтобы больше ее не огорчать.
Она посмотрела на молодого человека и сказала:
— Ты ведь три года жил в клубе для молодежи, не так ли?
— Нет, я не жил там, — ответил он, — но в течение трех лет все свое свободное время я проводил в Доме культуры.
— В России? — спросила я.
— Нет, в Советском Союзе.
Девушка засмеялась: ее рассмешило, что я называю Советский Союз Россией.
— Россия, — стал объяснять юноша, — это была царская империя, тюрьма народов.
— Простите меня, но я что-то не понимаю вашего языка. Лучше расскажите о том доме для молодежи.
Глаза у него были чистые и ясные. Может ли человек с такой внешностью быть членом ячейки?
— В таком доме, — начал он, — молодежь собирается для того, чтобы культурно провести время. Там есть бассейн для плаванья, гимнастический зал, сцена, студия для художников, вышка для прыжков с парашютом, зал для репетиций оркестра и солистов, общая и специальная библиотека, мастерские, типография, где можно освоить профессию наборщика, школа, где учат любому ремеслу, химическая лаборатория, ботанический сад, кинозал, зал для собраний, столовая, гостиные для отдыха.
— И гостиная для флирта, — добавила я.
— Конечно, — вырвалось у девушки.
Но юноша посмотрел на нее укоризненным взглядом. Возле рта у него образовалась жесткая складка.
— Исландская молодежь не должна валяться в пьяной блевотине под ногами прохожих. Исландская молодежь не должна воспитываться на фильмах об убийствах и порнографических романах. Исландская молодежь не должна проводить свободное время на улице, где она учится ругаться и воровать. Исландская молодежь хочет…
— Французскую булку и килограмм сухарей, — попросила я.
— Ты не веришь ему, — опечаленно вздохнула девушка, отпуская мне товар. Я поняла, что обидела ее своим несерьезным отношением к словам юноши. Я расплатилась и хотела уже уйти.
— Дайте-ка мне еще несколько лотерейных билетов, — проговорила я вдруг неожиданно для себя самой. Я почувствовала, что побледнела, как бледнеют, когда идут на запретное любовное свидание. И как всегда бывает в таких случаях, не успеешь поднять ногу, а шаг уже сделан. — Мне очень хочется побывать на собрании ячейки, — сказала я. Сердце у меня забилось, и я принужденно засмеялась. Но слово было произнесено.
Юноша и девушка снова посмотрели друг на друга, на этот раз гораздо серьезнее, чем раньше, я бы даже сказала — гораздо торжественнее. Я поставила их в затруднительное положение. Наконец он проговорил:
— Ты же не член партии.
— Какой партии?
— Коммунистической.
— Я не состою ни в какой партии. Но, если мне понравится на собрании ячейки, я, может быть, стану коммунисткой.
Оба засмеялись, а девушка сказала:
— Никогда не слышала ничего подобного: если ей понравится на собрании ячейки… Смешнее я, право, ничего не слыхала.
Я вышла из булочной, чувствуя, что сказала какую-то глупость. Позже я все поняла — я ведь все-таки попала на собрание ячейки.
Хотя они поначалу и отнеслись к моей просьбе без особого энтузиазма, считая ее совершенно невыполнимой, но, по-видимому, после моего ухода передумали, а может, запросили партийное руководство. Во всяком случае, на другой день девушка отозвала меня в сторону и сказала: ей поручено сообщить, что мне разрешили присутствовать на собрании ячейки. Завтра вечером я могу пойти туда вместе с ней.
Ночью я спала беспокойно, думая о роковых последствиях тех поступков, на которые меня толкает любопытство, а может, врожденная испорченность. Но, по правде говоря, редко я бывала так разочарована, как после собрания ячейки. Или вернее, редко я испытывала такое облегчение.
В низком подвальном помещении собрались мужчины и женщины, большей частью это были пожилые люди. Все они пришли прямо с работы и не успели переодеться. Мест не хватало, одни стояли вдоль стен, другие сидели прямо на полу, тут же рядом ползал маленький ребенок. Вот и все ужасы, которые я там увидела.
На собрании обсуждали предложенный Центральным Комитетом проект избирательной платформы партии в связи с предстоящими муниципальными выборами. Долго спорили о том, нужно ли распахивать заболоченную землю в Мосфельсвейте. Многие высказывались за изменение существующего порядка снабжения города молоком. Какой-то старик произнес хорошую речь о необходимости внести в проект пункт относительно лодочных причалов в городском порту. Оказывается, дело дошло до того, что рыбаки, ловящие рыбу с маленьких моторных лодок, совсем вытеснены из порта; людям, которые снабжают жителей столицы свежей рыбой, негде держать свои лодки. Потом начали обсуждать следующий пункт повестки дня: вопрос о детских яслях. Я сидела, забившись в угол, на диване, где, кроме меня, было еще пять человек, и, кажется, задремала. Во всяком случае, я не помню, чем кончился вопрос о детских яслях.
Слова попросил молодой человек и заговорил о газете. Это был знакомый продавщицы из булочной.
— Партия должна оказать помощь газете. Нужно привлечь к этому всех членов партии, найти новых подписчиков, собрать деньги, раздобыть надежных поручителей. На прошлой неделе газету спасла только чистая случайность. Правительство перестало давать объявления в газету, поскольку она разоблачает его планы — украсть у народа родину и продать ее иностранцам. Торговцы родиной хотят отвлечь внимание народа. Для этого они и собираются выкопать останки Любимца народа из его могилы в Дании и организовать торжественные похороны в Исландии. Крупные оптовики перестали печатать объявления в нашей газете, поскольку она открыто заявила, что они — держатели акций «ФФФ» в Нью-Йорке. Владельцы кинематографов не хотят больше помещать объявления, поскольку газета писала, что в Голливуде делают плохие фильмы. Слова правды ударили по тем, кто боится правды, ибо классовый враг ничего так не боится, как правды, он боится, что народ узнает эту правду. Рабочие должны снова встать на защиту своей газеты. Газета — это как корова бедняка. Если он лишится ее, семья умрет с голоду.
Тут я окончательно проснулась.
Я увидела, как эти бедные и усталые люди, такие же бедные и усталые, как и мои родные в Эйстридале, стали вытаскивать из карманов кошельки, открывать их своими натруженными пальцами. Мне вдруг захотелось поцеловать и облить слезами эти руки. Они доставали свои жалкие трудовые гроши, пресловутую «лепту вдовицы», вытряхивали кошельки над столом, а те, у кого не было денег, старательно выводили свои имена в списке. И я почувствовала, что во всем и всегда буду вместе с этими людьми, какие бы скучные для меня темы они ни обсуждали, и независимо от того, будет ли распахана неведомая мне земля в Мосфельсвейте; вместе с ними я стану выступать против тех господ в цилиндрах, которые собираются обмануть простой народ, украсть и продать его родину. Я тоже нацарапала свое имя и обязалась платить десять крон в месяц в фонд газеты, хотя никогда ее и в глаза не видела.
Хозяйка квартиры предложила нам кофе, но многие, в том числе и я, торопились домой; некоторые ведь даже не успели помыться после работы, а время было уже позднее. Хозяин дома, который председательствовал на собрании, проводил меня до двери. Он пригласил прийти и в следующий раз, но тогда уж я непременно должна буду остаться и выпить кофе.
Вот я и побывала на собрании ячейки.
У дома стоял «кадиллак».
Я не могла понять, что за запах ударил мне в нос, когда я открыла дверь черного хода, я даже не поняла, хороший он или дурной, — ведь запах кажется плохим или хорошим в зависимости от того, какие воспоминания с ним связаны, а этот был, во всяком случае, не хуже запаха табачного дыма. Не загорелось ли где-нибудь?
Когда я прошла из кухни в переднюю узнать, что случилось, я увидела, что дверь в кабинет хозяина открыта. Депутат альтинга, склонившись над чем-то, сидел спиной к двери, положив ноги на стул.
— Здравствуйте, — сказал он, не поднимая глаз и продолжая заниматься своим делом.
— Это только я.
— Хотите сигарету? Там, на столе.
— Я не курю. Мне кажется, здесь как-то странно пахнет. Оставить дверь открытой?
— Я открыл дверь, чтобы выветрился запах проклятого ладана. Войдите, я вам покажу нечто такое, о чем вы и понятия не имеете.
