Стоял чудесный сентябрьский день, когда Сергей, вот уже несколько дней слонявшийся по столице и в компании беспутных приятелей пытавшийся забыть свою любовную боль, повстречал даму, которую никогда прежде не видел и которая с первого же момента произвела на него захватывающее и неизгладимое впечатление. Ни о чем не подозревая, он меланхолично-веселым бездельником прогуливался по Валу, лембергскому променаду, когда его обогнала настоящая русская упряжка — тройка лошадей, управляемая молодой женщиной, чьи взгляды, точно стрелы Эрота, сражали всех, кто попадался ей на пути. Мужчины и дамы останавливались и смотрели ей вслед, крестьянин в армяке из толстого сукна любовался ею точно так же, как еврей в лапсердаке или мальчишка, возвращающийся домой из школы. Казалось, даже природа, плененная этой чаровницей, делала все, чтобы служить для нее наилучшим фоном: тяжелый пьянящий воздух, золотой блеск, растворенный в нем, ярко светящееся небо, покрытые обильной листвой рябины с кроваво-красными ягодами и солнце, которое, точно гаремная красавица из-под полупрозрачной чадры, с ленивой пылкостью проглядывало сквозь тонкую пелену облаков…
Когда тройка поравнялась с ним, Сергея, прежде всего, восхитили пышные темные волосы, обрамлявшие профиль царственной дамы. Затем, когда она внезапно на него поглядела, — благородный овал обворожительного лица со смеющимися голубыми глазами. А когда она миновала его и он долго еще провожал ее взглядом, его опять привели в восторг живописные контуры высокой стройной фигуры. Отныне он с неизменным постоянством видел ее перед своим мысленным взором, он больше не мог выбросить из головы этот манящий образ, настроение у него было как у рыбы на удочке; и он неустанно, лихорадочно искал ту руку, которая держала его теперь в плену сладкой муки. Наталья пока была позабыта. Между тем прошло не так много времени, и он снова увидел красивую женщину, безраздельно завладевшую его фантазией, в ложе польского театра. Она сидела там одна, то есть без спутницы, но зато в окружении целого придворного штата заискивающе воркующих молодых и пожилых мужчин, и для каждого находила улыбку, слово или щелчок веером, не забывая при этом одаривать взглядами своих почитателей в партере и симпатичного актера на сцене, исполнявшего роль дона Карлоса.
Сергей почувствовал радость и ревность одновременно.
— Кто эта дама в ложе? — спросил он своего соседа, столичного щеголя, указывая на нее глазами.
— Ты разве не знаешь? Ах, сразу видно, что ты к нам из степи пожаловал. Да это же госпожа Федорович, Зиновия Федорович, молодая вдова. Остерегайся ее, она особа опасная — столь же легкомысленная, сколь красивая и лукавая.
— Похоже, у нее здесь множество обожателей.
— Разумеется: в любое время — не меньше десятка; а сверх того — сотня кредиторов и тысяча прихотей; короче говоря, ей свойственны все маленькие пороки красивой и избалованной, боготворимой поклонниками прожигательницы жизни.
— Мне бы все-таки хотелось с ней познакомиться.
— В таком случае распорядись сперва, чтобы тебя, как Одиссея, привязали к мачте, ибо никто не в силах устоять перед ее волшебными чарами.
Сергей разработал план, чтобы сблизиться с госпожой Федорович, однако что толку от подобных планов, желаний и намерений! Ему, при всей его настойчивости, никогда бы не удалось самому проникнуть в тот круг, где он мог бы дышать одним воздухом со своей избранницей, и, напротив, он очутился бы в этом волшебном кругу даже против воли, будь такое угодно Случаю — силе загадочной, частенько затеивающей с людьми глумливые игры. Впрочем, к нему на сей раз Случай проявил благосклонность.
Выйдя на следующий день из дому и не успев сделать и сотни шагов, Сергей встретил Зиновию — больше того, увидел ее не в проворной коляске, проносящейся, словно греза, мимо, а прямо на тротуаре. Он последовал за ней, пользуясь возможностью полюбоваться ее ритмичной походкой, величаво-размеренной и вместе с тем не лишенной кокетства. Весь облик этой женщины, казалось, говорил: я властвую над многими, но хотела бы властвовать надо всеми.
На площади перед зданием городского театра к ней приблизился пожилой нищий. Госпожа Федорович остановилась и, вынув кошелек, в следующую секунду рассмеялась, точно счастливый ребенок.
— Знаешь, мой друг, — громко проговорила она, — я ничего не могу тебе дать, у меня самой, как видишь, ни единого крейцера, — и весело показала бедняге содержимое кошелька.
В этот момент Сергей подошел к ним, снял шляпу, попросил у дамы позволения подать старику милостыню вместо нее и, когда та приветливо кивнула в знак согласия, бросил ему в шапку серебряный гульден.
— Позвольте полюбопытствовать, кто столь любезно пришел мне на помощь? — с неотразимо прелестной улыбкой спросила Зиновия.
Сергей отрекомендовался.
— Я очень хорошо знаю вашу семью, — сказала Зиновия, — и в той местности, где у вас имение, я чувствую себя как дома, поскольку у меня там родственники. Мне было очень приятно познакомиться с вами, господин Ботушан. Теперь, надеюсь, мы будем видеться чаще, вы куда-то спешите? Если нет, я предложила бы вам меня проводить.
— Я целиком и полностью в вашем распоряжении.
— Прекрасно.
Госпожа Федорович без лишних церемоний взяла его под руку и, болтая о всякой всячине, прошлась с ним по улицам и через Кольцевую площадь до самого дома, в котором жила. Здесь Сергей попрощался, а она сердечно, как старому другу, протянула ему маленькую руку, в черной перчатке казавшуюся еще более изящной.
У Сергея в голове загудело, и этот радостный гул сопровождал его, счастливейшего из смертных, на протяжении всего дня. В гостинице, где он отобедал, в кафетерии за привычной партией в бильярд и вечером в театре, где давали «Трубадура». Зиновия опять была в своей ложе и опять — в окружении почитателей. На сей раз их оказалось даже больше десятка, добрая дюжина идолопоклонников окружала сегодня кумира. У Сергея забилось сердце. После первого акта он поднялся на первый ярус и вошел в ложу Зиновии. Она радостно приветствовала его и представила своему придворному штату. Более чем парой слов обменяться с ней он не смог.
Однако Сергей вполне удовольствовался тем, что уселся на скамеечку позади нее, вдыхая восхитительный аромат ее роскошных каштановых волос и прислушиваясь к ее голосу, к этому красивому грудному голосу, в котором вибрировал магический тон арфы. Когда она покинула театр под руку с каким-то пожилым графом, он с группой других мужчин некоторое время следовал за ней, чтобы затем снова обогнать, остановиться и таким образом заставить ее пройти мимо себя. Для него было идеальным наслаждением, удовольствием, какое он обычно испытывал только перед мраморными изваяниями в художественных галереях или в музеях, все снова и снова рассматривать фигуру этой красавицы. Высокая, стройная, с великолепными формами, Зиновия могла бы послужить для афинских скульпторов прототипом их олимпийских богинь.
Перед дверью своего дома госпожа Федорович отпустила было эскорт, но потом снова обернулась и подозвала к себе Сергея.
— Вы ведь еще ни разу не навещали меня, — промолвила она, бросив на него шутливо-укоризненный взгляд, — так вот я хочу, чтобы вы пришли завтра, утром в одиннадцать. До свиданья!
Сергей молча отвесил поклон.
На следующий день Сергей в назначенный час позвонил в дверь жаждущей новых завоеваний вдовы, и симпатичная молоденькая светло-русая камеристка в красных туфлях на высоком каблуке и во французской наколке препроводила его в маленький салон своей хозяйки.
Этот маленький салон представлял собой, строго говоря, не что иное, как мышеловку, обставленную со всей мыслимой полупарижской, полувосточной роскошью, — ровно таких размеров, чтобы и кошке, и мышке нашлось достаточно простора для их забавной и жуткой игры. Для третьего здесь уже места не было. Когда Зиновия в многоцветном турецком утреннем халате вошла в комнату и опустилась в кресло между ним и дверью, Сергей почувствовал себя пленником. Им овладело приятное возбуждение, но он начал все явственнее и явственнее ощущать, что в обольстительной привлекательности этой женщины таится что-то угрожающее. Он разглядел рыболовную леску, пусть и позолоченную солнцем, и потому вел себя осторожно. Беседа приняла направление, которого Зиновия, очевидно, не ожидала: во всяком случае, когда Сергей покидал ее, она смотрела на него с вопросительной улыбкой. Она привыкла при первом же tête a tête видеть любого мужчину у своих ног. И то обстоятельство, что ее новый друг взялся рассуждать с ней о Тициане и Матейко,[22] о Гете и Викторе Гюго — здесь, в этом маленьком храме, где как бы стоял наготове жертвенный алтарь и каждый добровольно подставлял горло под ее нож, — красавицу озадачило и заставило глубоко задуматься. Она начала интересоваться Сергеем.
