В любовных делах простодушие — недостаток, и глупа та девица, что простодушна от природы или от чувств. Я пока до конца не уверена, видит ли Реджинальд, что с ней творится, а впрочем, большого значения это не имеет: сейчас он относится к ней с безразличием, когда же поймет, что она в него влюблена, отнесется с презрением, только и всего. У Вернонов ее красота вызывает восхищение, на него же никакого действия не оказывает. В особой чести Фредерика у своей тетки — оттого, вероятно, что она так мало похожа на меня. Для миссис Вернон она отличная компаньонка, та ведь любит во всем быть первой, в любой беседе прослыть самой дальновидной и остроумной, а затмить ее Фредерика не способна. Когда она приехала, я старалась помешать ее частым встречам с миссис Вернон, но потом успокоилась, понадеявшись, что Фредерика будет соблюдать те правила, которые я установила для их бесед.
Не подумайте только, что я, расслабившись, хоть на минуту забыла о своем намерении выдать ее замуж. Нет, об этом я думаю постоянно, хотя и не решила еще, как именно буду действовать. Устраивать все здесь, под пристальным оком четы Вернонов, мне бы не хотелось — в Лондон же пока я поехать не могу. А раз так, придется мисс Фредерике немного подождать.
Всегда Ваша С. Вернон. Письмо двадцатое
Миссис Вернон — леди де Курси.
Черчилл.
Вчера, дорогая матушка, к нам пожаловал нежданный гость. Я сидела с детьми, когда они обедали, и вдруг услышала шум экипажа. Я вышла из комнаты и, спускаясь по лестнице, столкнулась с Фредерикой, которая стремглав взбежала по ступенькам и скрылась у себя. Я, не раздумывая, последовала за ней спросить, что произошло. «Боже! — вскричала она. — Он приехал! Сэр Джеймс приехал! Что мне теперь делать?!» Я ничего не поняла и попросила ее объясниться. В этот момент в дверь постучали, это был Реджинальд, леди Сьюзен велела ему позвать Фредерику. «Это мистер де Курси, — сказала она, густо покраснев. — Мама послала его за мной, мне надо идти».
Мы спустились вниз, и я обратила внимание, с каким удивлением мой брат разглядывает перепуганное личико Фредерики. В столовой мы обнаружили леди Сьюзен и молодого человека благородной наружности, сэра Джеймса Мартина, того самого джентльмена, из-за которого, если помните, ее светлость соперничала с мисс Мэнверинг. Сей подвиг, впрочем, совершен был, как видно, не ради нее самой, его плодами должна была воспользоваться в дальнейшем ее дочь — сэр Джеймс по уши влюблен в Фредерику, и ее мать это увлечение всячески поощряет. Бедной же девочке он явно не нравится, и, хотя внешность и поведение его безупречны, и мне, и мистеру Вернону он показался не слишком умным.
Фредерика была так смущена и испугана, что я ее искренне пожалела. Что же до леди Сьюзен, то к гостю она отнеслась со вниманием, однако особого удовольствия от встречи с ним, по-моему, не испытала. Сэр Джеймс не закрывал рта, многократно приносил мне свои извинения за то, что взял на себя смелость приехать в Черчилл, и смеялся куда больше, чем следовало; одно и то же он говорил по многу раз и трижды повторил, что видел миссис Джонсон несколько дней назад. Обращался он иногда и к Фредерике, однако куда чаще к ее матери. Бедняжка не смела раскрыть рта, сидела опустив глаза, то бледнея, то краснея, Реджинальд же наблюдал за всем, что происходило, в полном молчании.
По-видимому, в конце концов леди Сьюзен это надоело, она предложила пройтись, и мы, оставив мужчин одних, отправились за шалями.
Когда мы поднялись наверх, леди Сьюзен попросила меня уделить ей несколько минут, сказав, что хотела бы поговорить со мной без свидетелей. Мы прошли в мою комнату, и, как только дверь за нами закрылась, она произнесла следующий монолог. «Поверьте, — сказала она, — сегодняшний приезд сэра Джеймса явился для меня полнейшей неожиданностью. Вам, дорогая сестра, этот визит причинил неудобства, мне же как матери он весьма лестен. Сэр Джеймс так привязан к моей дочери, что он не мог более жить, не повидав ее. Молодой человек приятной наружности и безупречной репутации, он, быть может, пока излишне многоречив, однако через год-другой наверняка остепенится, в остальном же он настолько подходит Фредерике, что его нежные чувства доставляют мне огромную радость, и хочется верить, что и вы, и мой брат отнесетесь к этому союзу столь же благосклонно. Прежде я об этих намерениях не упоминала, полагая, что, покуда Фредерика учится в школе, лучше об этом не говорить; теперь же, придя к убеждению, что Фредерика уже не в том возрасте, чтобы помещать ее в пансион, и что брак ее с сэром Джеймсом не за горами, я собиралась в ближайшие дни сообщить вам и мистеру Вернону о своих планах. Надеюсь, дорогая сестра, вы поймете, чем было вызвано мое молчание, а также согласитесь, что подобные обстоятельства слишком волнительны, чтобы долго хранить их в секрете. Когда и вы будете выдавать вашу прелестную крошку Кэтрин замуж за человека, во всех отношениях столь же безупречного, вы поймете, что я сейчас чувствую, хотя, по счастью, у вас едва ли будут основания радоваться так же, как радуюсь сегодня я: Кэтрин, слава Богу, хорошо обеспечена и для нее, в отличие от моей Фредерики, не будет необходимости искать выгодного жениха».
Закончила же она тем, что потребовала от меня поздравлений, каковые, боюсь, прозвучали не слишком убедительно, ибо, находясь под впечатлением от ее неожиданных признаний, да еще на столь волнующую тему, говорила я, вероятно, излишне сбивчиво. Тем не менее она принялась горячо благодарить меня за проявленную заботу по отношению к ней и к ее дочери, а затем сказала:
«Я не сильна в душевных заверениях, моя дорогая миссис Вернон, и никогда не отличалась даром выражения чувств, мне чуждых, а потому, надеюсь, вы поверите, если я скажу вам, что, какие бы похвалы ни слышала я в ваш адрес до нашего знакомства, я и представить себе не могла, что когда-нибудь полюблю вас так, как люблю сейчас. Должна также сказать вам: я тем более дорожу вашей дружбой, поскольку у меня есть некоторые основания полагать, что в свое время предпринимались попытки восстановить вас против меня. Мне бы только хотелось, чтобы все те, кому я обязана столь благородными намерениями, видели, в каких отношениях мы сейчас находимся, сколь теплые чувства питаем друг к другу! Но не буду долее вас задерживать. Да благословит вас Бог за вашу доброту ко мне и моей девочке! Будьте и впредь счастливы!»
Что можно сказать о такой женщине, дорогая матушка? Казалось бы, столь неподдельные чувства, столь возвышенные слова! И тем не менее искренность всего ею сказанного вызывает у меня серьезные сомнения.
Что до Реджинальда, то он, похоже, теряется в догадках. Появление в нашем доме сэра Джеймса совершенно сбило его с толку. Глупость молодого человека, смущение Фредерики повергли его в смятение, и, хотя короткая беседа с леди Сьюзен свое действие возымела, он, сдается мне, все же раздосадован тем, что она всячески поощряет интерес такого человека к ее дочери.
Сэр Джеймс довольно бесцеремонно напросился остаться у нас на несколько дней, выразив при этом надежду, что мы не сочтем это желание неуместным — он и сам сознает, сколь вызывающим может показаться его поведение: повел он себя как близкий родственник, каковым, впрочем, добавил он смеясь, он действительно может со временем стать. Даже леди Сьюзен была несколько смущена подобной развязностью — в душе она наверняка хочет, чтобы он поскорей убрался восвояси!
Если только я и ее дядя не ошибаемся в чувствах бедной крошки, мы должны ей каким-то образом помочь. Она не может быть принесена в жертву амбициям и холодному расчету, нельзя даже допустить, чтобы она испытывала по этому поводу страх. Девушка, отдавшая свое сердце Реджинальду де Курси — пусть он к ней и равнодушен, — заслуживает лучшей участи, чем стать женой сэра Джеймса Мартина. Как только мне удастся переговорить с ней с глазу на глаз, я узнаю истинное положение дел, однако, по-моему, она меня избегает. Надеюсь, здесь нет злого умысла и не окажется, что я была о ней слишком хорошего мнения. Во всяком случае, поведение Фредерики в обществе сэра Джеймса свидетельствует о ее величайшем смущении и застенчивости, но никак не о поощрении его чувств.
Прощайте, дорогая матушка.
Ваша и проч. Кэтрин Вернон. Письмо двадцать первое
Мисс Вернон — мистеру де Курси.
Сэр,
надеюсь, Вы простите мне эту вольность: не окажись я в столь сложном положении, я бы ни за что не посмела Вас тревожить. Сэр Джеймс Мартин — мое несчастье, и у меня нет иного способа облегчить свое положение, кроме как написать Вам — говорить на эту тему с дядей и тетей мне запрещено. А поскольку дело обстоит именно так, боюсь, что мое обращение к Вам Вы воспримете не более как уловку, будто я следую лишь букве, а не духу матушкиных распоряжений. Но если Вы не возьмете мою сторону и не уговорите ее отступиться, я сойду с ума, ибо переносить сэра Джеймса я не в состоянии. Вы единственный на свете человек, кого она может послушаться. А потому, если Вы за меня вступитесь и уговорите ее отослать сэра Джеймса прочь, я буду Вам обязана больше, чем можно выразить словами. Мне он не нравился с самого начала; уверяю Вас, сэр, с моей стороны это вовсе не внезапная причуда, я всегда считала его глупым, наглым и несносным, — здесь же он ведет себя хуже, чем когда-либо. Я готова зарабатывать на жизнь тяжким трудом, лишь бы только не выходить за него замуж. Я знаю, мне нет прощения за то, что я написала это письмо, знаю, что с моей стороны это было неслыханной дерзостью, я сознаю, какой гнев оно вызовет у матушки, но иного выхода у меня не было. Остаюсь, сэр, Вашей покорной слугою,
