Первые два-три раза, что Костиган обедал у зятя, он строго держал себя в узде и довольствовался тем, что наверстывал потерянное время в Черной Кухне, где бахвалился кларетом и бургундским сэра Чарльза до тех пор, пока на шестом стакане грога язык не отказывался ему служить. Но, освоившись, он забыл об осторожности и однажды плачевно опозорился за столом у сэра Чарльза, до времени опьянев. Его отправили домой в наемном экипаже, гостеприимные двери перед ним затворились. После этого он снова и снова со слезой толковал в кругу собутыльников о своем сходстве с королем Лиром из пьесы, твердил, что у него неблагодарное дитя, что он — бедный, одинокий старик, которому после такой неблагодарности ничего и не остается, как топить горе в вине.
Рассказывать о слабостях отцов — тяжелая обязанность, однако мы не можем обойти молчанием и то, что, когда кредит у Костигана истощался, он клянчил денег у дочери, и сведения, которые он ей при этом сообщал, не всегда соответствовали истине. Однажды он написал ей, что за ним явился бейлиф и только "сумма в три фунта пять шиллингов — для вас сущий пустяк — избавит седины бедного старика от бесчестья тюрьмы". Добрая леди Мирабель тут же послала деньги для вызволения своего родителя, однако предупредила, что впредь ему следует быть осмотрительнее. В другой раз капитан якобы попал в страшную уличную катастрофу и выбил зеркальное стекло на Стрэнде, за которое владелец требует с него возмещения. Леди Мирабель и тут не оставила папашу в беде: ее слуга вынес деньги обтрепанному посланцу — адъютанту капитана, принесшему весть о несчастье. Если бы слуга последовал за ним, он бы увидел, как сей джентльмен, соотечественник Костигана (мы ведь говорили, что, как бы ни был беден ирландский джентльмен, всегда находится ирландский джентльмен еще беднее, который бегает по его поручениям и улаживает его денежные дела), — как капитанов адъютант кликнул на ближайшей стоянке кеб и затарахтел в "Голову Росция", что в Арлекин-ярд, Друрилейн, где Костиган содержался в качестве заложника за выпитые им и его присным несколько стаканов грога и других спиртных напитков. В третий раз повод для письма был самый печальный: капитана свалила болезнь, деньги нужны ему для врача, которого он принужден был вызвать; на сей раз леди Мирабель, обеспокоенная состоянием отца и, возможно, упрекая себя за то, что в последнее время не уделяла ему внимания, велела подать коляску и поехала в Подворье Шепхерда, а слезши у ворот, направилась в "четвертый номер, четвертый этаж, на двери фамилия Подмор", как объяснила ей, кланяясь и приседая, сторожиха, указывая на подъезд, куда любящая дочь и вошла и поднялась по обшарпанной лестнице. Увы! Дверь с фамилией Подмор отворил ей бедный Кос — он стоял без сюртука, с рашпером наготове, в ожидании бараньих котлет, за которыми послал миссис Болтон.
Да и сэру Чарльзу было не очень-то приятно то и дело получать в клубе Брукса письма с сообщением, что капитан Костиган внизу дожидается ответа; или, приехав в клуб Путешественников, сыграть роббер-другой, опрометью выскакивать из кареты и мчаться вверх по лестнице, чтобы тесть не успел его перехватить; и, читая газету либо играя в вист, все время помнить, что по другой стороне Пэл-Мэл вышагивает взад-вперед капитан в своей ужасающей шляпе, устремив из-под нее жадный взгляд на окна клуба. Сэр Чарльз не отличался твердостью характера; он был немолод и хвор; он жаловался на тестя жене, к которой питал старческое обожание, твердил, что уедет за границу… что переберется на житье в деревню… что если еще раз увидит этого человека, то умрет на месте или его снова хватит удар — это уж как пить дать. Чтобы обуздать родителя и вернуть душевный покой супругу, леди Мирабель нанесла капитану еще один визит и пригрозила вовсе лишить его пенсиона, если он не перестанет досаждать сэру Чарльзу письмами, ловить его на улице и просить денег взаймы. Во время этого своего визита она строго отчитала Бауза за то, что он плохо смотрит за капитаном, и велела последить, чтобы он впредь не напивался так безобразно и чтобы в мерзких кабаках, где он вечно сидит, ему ни в коем случае не отпускали в долг.
— Папашино поведение сведет меня в могилу, — сказала она (хотя на вид была здоровехонька). — А вы-то, мистер Бауз, постыдились бы! Старый человек, и вроде бы нас уважали, а сами ему потакаете!
Вот какой благодарности дождался честный Бауз за свою дружбу и долголетнюю преданность. Впрочем, этому старому философу пришлось не хуже, чем многим другим, и оснований роптать на судьбу у него было не больше.
На третьем этаже соседнего дома э 3, в том же Подворье Шепхерда, проживают еще два наших знакомца — полковник Алтамонт, эмиссар набоба Лакхнаусского, и капитан шевалье Эдвард Стронг. На их двери нет никаких фамилий. Капитану не требуется, чтобы все знали, где он живет, и на его визитной карточке значится адрес какой-то гостиницы на Джермин-стрит; а что до полномочного посланника индийского князя, то он не аккредитован ни при Сент-Джеймском дворе, ни на Леденхолл-стрит, но находится здесь с секретной миссией, не связанной с Ост-Индской компанией и ее Контрольным советом. Более того, поскольку, как говорит Стронг, дело у полковника коммерческое и состоит в том, чтобы осуществить продажу некоторых коронных алмазов и рубинов Лакхнаусского княжества, он считает более удобным не докладывать о своем прибытии в Доме Ост-Индской компании и на Кэнон-роу, а вести переговоры с частными лицами, с которыми он уже заключил не одну крупную сделку, как здесь, в Англии, так и на континенте.
Мы уже упоминали о том, что, когда сэр Фрэнсис Клеверинг переехал в Лондон, эта безымянная квартира Стронга была обставлена с большим комфортом, и шевалье не кривя душой хвалился посещавшим его друзьям, что мало у кого из отставных капитанов есть такое удобное и уютное жилье, как у него в Подворье Шепхерда. Внизу было три комнаты: контора, где Стронг занимался делами — неведомо какими — и где конторский стол и барьер остались в наследство от чиновников, занимавших это помещение до него, затем его спальня и гостиная; а из конторы вела лестница в две верхние комнаты: в одной жил полковник Алтамонт, вторая служила кухней, и там же помещался слуга мистер Грэди. Эти комнаты приходились на одном уровне с квартирой наших друзей Бауза и Костигана из номера четвертого, так что Грэди, перегнувшись через водосточные желоба, мог увидеть ящик с душистой резедой, что цвела на окне у Бауза.
А из кухонного окошка самого Грэди порой доносились запахи еще более сладостные. Все три старых солдата, составлявшие гарнизон дома э 3, были мастера по части кулинарии. Грэди как никто готовил тушеную баранину с луком; полковник славился своим пловом и карри; а Стронг — тот умел сготовить что угодно. Он превосходно стряпал французские блюда, испанские блюда, рагу, фрикасе и омлеты; и не было во всей Англии более гостеприимного хозяина, чем шевалье, когда у него все обстояло благополучно с деньгами или с кредитом. В такие счастливые дни он, по его собственным словам, мог угостить друга хорошим обедом, хорошим стаканом вина и хорошей песней на закуску; и бедный Кос, сидя у себя в комнате, так близко от этих недоступных утех, с завистью слушал, как у Стронга хором подхватывают припев и музыкально звенят стаканы. Приглашать мистера Костигана не всегда бывало удобно: он вечно напивался сверх меры и, трезвый, раздражал гостей Стронга своими баснями, а пьяный — своими слезливыми жалобами.
Странную, пеструю компанию являли собой эти друзья-приятели Стронга; майор Пенденнис едва ли оценил бы их общество, но Артур и Уорингтон охотно с ними встречались. О каждом из них ходило множество историй; каждый, как видно, знавал полосы удачи и невезения. Почти у всех имелись замечательные планы быстрого обогащения путем различных хитроумных спекуляций. Джек Холт служил в войсках королевы Христины, когда Нэд Стронг воевал на стороне ее противников, а теперь носился с мыслью наладить контрабандный ввоз табака в Лондон и тем обеспечить тридцать тысяч в год всякому, кто ссудил бы ему полторы тысячи — их как раз недоставало, чтобы подкупить еще одного, последнего чиновника акцизного управления, который пронюхал об этом плане. Том Дайвер, когда-то служивший в мексиканском флоте, имел сведения об одном галеоне, потопленном в первый год войны и имевшем в своих трюмах триста восемьдесят тысяч долларов, да еще на сто восемьдесят тысяч фунтов дублонов и золотых слитков. "Дайте мне тысячу восемьсот фунтов, — говорил Том, — и я завтра же пускаюсь в путь. Возьму с собой четырех человек и водолазный колокол, а через десять месяцев ворочусь и, клянусь честью, пройду в парламент и выкуплю фамильные земли". Кейтли, управляющий медными рудниками Тредидлум и Полвидл (которые пока еще находились под водой), мало того что пел втору не хуже оперного певца и служил в конторе Тредидлум — он еще возглавлял компанию "Греческая Губка" и не терял надежды провести небольшую операцию со ртутью, которая позволит ему наконец обрести свое место в обществе. Филби перепробовал всего понемножку: был драгунским капралом, странствующим проповедником, миссионером по обращению ирландцев в протестантство; был актером в балагане на Гринвичской ярмарке, и здесь его разыскал поверенный его отца, когда тот умер, завещав ему пресловутое имение, с которого он теперь не получал арендной платы и местонахождение которого никому не было толком известно. И вдобавок был еще сэр Фрэнсис Клеверинг, баронет, — он любил с ними общаться, хотя нельзя сказать, чтобы прибавлял много веселья этим застольным встречам. Зато с ним теперь все носились благодаря его богатству и положению в свете. Впрочем, он не кичился — мог тоже рассказать анекдот и спеть песенку; и у него, до того как фортуна ему улыбнулась, тоже была своя история; не одна тюрьма принимала его под свой кров и не раз он ставил свою подпись на гербовой бумаге.
